посконной торбе
обласканные и промытые моими горючими слезами золото и платина.  Стану
раздавать их каждому встречному-поперечному.  Сэр,  сэр,  не проходите
мимо, это вам на ваучеры...
   Этим я живу,  брежу в ночи и при свете дня так,  что могу не выдер-
жать,  прежде времени отбросить копыта,  дать дуба, сыграть в ящик. Но
выдержу. Белорусы - они терпеливые, прочные, как колхозные сивые мери-
ны, что только на колбасу и годны.
   Комета уже близко, только надо мягко посадить ее, чтобы не было ни-
какого урону Земле. Одна надежда, что землица наша материнская мягонь-
кая, сколько же там сыновей ее упокоено. И все они с того света протя-
нут руки и примут на себя ту комету.
   Так оно будет.
   Примут именно здесь, где мои хата и хлев стоят. Потому что, по всем
предсказаниям  астрологов,  начало новой жизни Беларуси пойдет отсюда.
Здесь,  у реки с легким птичьим именем, дотлевают кости не только моих
родителей, но и всей неисчислимой рати, веками и веками приходящей сю-
да,  чтобы покорить их. Здесь еще в звездные лунные ночи слышно ржание
коней полка князя Игоря.  Где-то отсюда смотрит на нас Кирилла Туровс-
кий.  Отсюда восстанет из праха и земли обновленный мальчишка  Михлюй.
Пойдет  в свет и по свету новый человек.  Мы с котом - предшественники
того человека.  Мы с ним одно единое, губитель и спаситель. И не отли-
чить уже сегодня, где я и где кот. Ради чего я строил себе здесь новую
хату,  почему вместе со мной живет в ней рыжий дикий кот. Михля. Я жду
своего времени, чтобы сделать счастливыми всех людей, отблагодарить их
за то, что они жили вместе со мной. Где это моя пустая ладонь, где мои
десять  голых пальцев?  Этому дам и этому дам.  Всем дам.  И восстанут
мертвые и переменятся живые.
   Придет время, и так будет.
                                       VII
   И время пришло.  Комета была еще далеко,  но уже здесь, над Землей,
над  головами  людей.  И  люди в своих избах почувствовали ее горячее,
хищное дыхание.  Уже поутру начали торопиться,  суетиться и злиться. И
падать начали.  Как снопы в поле,  ложились на землю, отходили в небы-
тие.  Порывались что-то сделать,  и на полувздохе отлетали в  вечность
людские души, может, надеялись так остановить полет дракона с хвостом,
повернуть его от Земли, увлечь за собой.
   Но все напрасно. Они не знали, что такое эта комета, кто ее наслал,
кто  управляет ею.  А мне в последнюю ночь довелось увидеть и рассмот-
реть ее. И это была самая жуткая ночь в моей жизни. Мы с Михлей попали
на комету,  внутрь ее, считай, в самое пекло. Где скручивались в тугой
узел и сгорали бесследно пространства, как сгораем на Земле и мы сами,
еще живые, но уже бесследные. Горел и плавился камень, плескалось адс-
кое пламя.  Топливом той комете служили золото, платина и алмазы, само
время и пространство,  души людские. Но не это поразило и ужаснуло ме-
ня.  Я наконец догнал и настиг того,  кто наводил эту комету на Землю.
Встретился с ним лицом к лицу. Тень, за которой я так долго гонялся по
Вселенной, наконец открылась мне. Помог Михля. Мы долго блуждали в те-
мени,  космическая мгла и адское пламя окутывали нас. Мы сами перевоп-
лощались в мрак и пламя, растворялись в них. Черной тучей стлались под
куполом небес. Теряли себя на перекрестках Млечного Пути и вновь нахо-
дили в проломах неба,  где гасло Солнце. Только Михля да я. Кот да че-
ловек.  Да  дымный смрад сгоревших самоцветов.  Уголь и сажа.  Мы тоже
превратились в уголь и сажу.  Черные огарки некогда веселой плоти.  Из
того угля и сажи Он и объявился нам.  Я бросился,  чтобы ухватить его,
расквитаться за все страдания и горечь беспросветной черной ночи,  ко-
торую Он готов был наслать на Землю.
   Но меня опередил Михля.  Странно так,  не вздыбил шерсть, не ощерил
пасть,  без воя и визга,  которых я ожидал. Человек или черный призрак
его, некое подобие человека стояло к нам затылком, сложив сзади руки и
вглядываясь куда-то в темень.  Михля терся о его ноги и мурлыкал. Тень
человеческая повернулась ко мне,  я отшатнулся,  остолбенел. Это был я
сам.  Очень похожий на того,  кто смотрел на меня несколько дней назад
из  зеркала  на стене моей новой хаты.  Мы долго и молча всматривались
друг в друга.  Я отказывался узнать самого себя.  Нет,  не мог за  ка-
кие-то считанные дни оскотинеть до такой степени.
   Отказывался узнать себя.  Но он заставил меня сделать это. Опять же
безмолвно,  только с укором покачивая головой: мол, так оно и есть, ты
это, ты. Никуда, брат, от себя не денешься. Но сказал совсем иное:
   - Я знаю,  ты пришел,  чтобы забрать все это, - и обвел рукой расп-
ростертую перед нами темь.  Я не стал отпираться, потому что не темень
видел перед собой, а сокровища неземные. И мои они были уже, мои.
   - Да, я пришел, чтобы забрать это.
   - Бери и владей.
   - Одному мне много, - ответил я. - Ты все же плохо обо мне думаешь.
Я лучше,  лучше. Я для всех. Но, чтобы хватило всем, слабоват плечами.
Не подниму, не донесу.
   - Я пособлю. Я подам тебе на плечи.
   - А мех, где я возьму такой мех, чтобы забрать все?
   - Отказываешься?
   - Нет,  нет, - заторопился я. - Ни от чего не отказываюсь. Грех от-
казываться от сотворенного тобою же.  Великий грех отказываться от са-
мого себя.
   - Великий грех,  - согласилась моя тень. - Так что же делать будем:
грешить или каяться?
   - Грешить, - твердо сказал я. - Грешить.
   - И в последний твой час...
   - И в последний мой час тем более.
   - Да будет по-твоему.  Только ведь грех твой пойдет за тобой  и  на
тот свет.
   - Я и на том свете буду грешить.
   - Пусть будет по-твоему.  У нас энергетических кризисов нет.  Смола
всегда в наличии. Кочегары старательные.
   - Да будет так, - сказал я.
   - Да будет так, - согласился и он. - Аминь.
   - Принимаешь это?
   - За то,  что я жил на свете. За то, что глаза мои видели этот свет
и земное солнце, согласен на все. Только ты сам ответь мне. Князь тьмы
или света? С кем заручен, с кем прихожу к согласию?
   - Я тебе все сказал. В урочный час придет на Землю комета. Будет на
ней серебро и злато,  платина и алмазы. Только не попробуешь, не отку-
сишь ничего ты от тех сокровищ, человек...
   Урочный час пробил.  Трижды прокуковала среди ночи кукушка.  Трижды
детским плачем залилась пробужденная ею сова.  И взошла на небе полная
луна.  На зеленый лунный свет выполз погреться земляной червь, столет-
ний  седой и незрячий выползок.  И сразу налетел ветер,  тронул крылья
недвижного мертвого ветряка,  и крылья те со стоном и  скрипом  начали
крутиться.  Молоть зерно,  которое никто туда не завозил, перемалывать
зеленый лунный свет,  ссыпать невидимую небесную муку в мехи,  которых
тоже не было.  Промельком скользнула чья-то тень внутри ветряка, заме-
тались,  забродили тени и снаружи. Потянуло, потянуло сыростью, влагой
и затхлостью.  Зерно старины и давности все же сопрело,  сгнили, пошли
прахом мехи,  вот почему их и не видать было. Новое вино в старые мехи
не льют.
   Исчезли, укрылись куда-то мыши,  словно сквозь землю провалились. А
старая мельница крутилась себе и крутилась.  Только что-то  все  время
стонало и трещало в перетруженной ее утробе, заново перенастраивалось,
переналаживалось, будто старые кости обрастали новыми хрящами и мясом.
И обросли.  Вскоре ветряк трудился уже безмолвно,  беззвучно, крутился
по-молодому, без старческого ворчания.
   На глазах молодела и Земля.  Раздалась вширь речушка Птичь.  Из  ее
омута  показал  лобастую  плоскую голову древний,  обросший мохом сом,
покрутил усы,  приветственно плеснул по воде упругим хвостом и сник  в
звездном  омуте.  Из  того  омута вышли бобр с бобрихой и бобренятами.
Будто сом пробудил,  растормошил их там,  приказал явиться на свет Бо-
жий. На свет, которого они не видели уже столько столетий, как поруши-
ли здесь их шлюзы и плотины,  что веками возводили они  на  этой  реке
вместе с человеком.
   На одном  из  семи курганов засветилась куполами,  выросла,  словно
спустилась с небес,  церковь. На втором кургане, напротив нее, ударили
колокола костела.  Но ни на церкви, ни на костеле еще не было крестов,
хотя колокола уже голосили, жаловались небу.
   И под тот колокольный перезвон вспучивалась земля на четвертом кур-
гане.  Вспучивалась и оседала.  И выходили, вырастали из той земли, из
жесткости крупного приречного песка люди незрячие,  но  словно  кем-то
ведомые.  И  выходили со словом,  хотя и неслышимым,  считываемым с их
губ:
   - Хватит.  Мы осудили себя. Но сегодня откроемся, откроем себя све-
ту.
   И вышел навстречу им мой спутник,  рыжий мой кот Михля, расстелился
перед ними желтым огнем и молвил:
   - Поднимите глаза ваши и посмотрите на нивы,  как они выбелены  уже
летом  и солнцем,  подготовлены к жатве.  А работников мало.  Скоро не
только человеку, но и мне, коту, будет нечего тут на зуб взять.
   - Найдутся работники,  - беззвучно ответили ему. - Мы - хлеб жизни.
Неподдельный хлеб жизни.
   Люди, восставшие из земли, засеяли поле возле кургана и сам курган.
Иным из них не хватило места.  Они стояли на поле в воде по  колено  и
незрячими глазами смотрели в небо, словно молились.
   Качнулось небо, вздрогнула на нем и погасла до одного-единственного
тонкого лучика луна.  И тот луч,  как хлыст, прошелся по толпе от края
до  края,  пронзил  землю.  И  сразу же объявились музыканты и музыка,
правда неслышимая. У седого, ледникового еще валуна сел прямо на землю
обросший  дремучей бородой слепой старик с цимбалами,  и мальчик-пово-
дырь,  босоногий, в штанишках на шлеечках, в полотняной белой сорочке,
стал рядом с ним.  По воде меж шлюзами и седыми курганами заскользили,
поплыли челны и лодки.  И кто-то в белом и цветном,  как сама  радуга,
сидел  на тех лодках и работал веслами.  По небу копытила и опускалась
на землю конница.  Шли полки Игоревы.  Скалили пасти, исходили жаждой,
просили у реки Птичь обновляющей земной воды кони. Спешили смыть с се-
бя звездную пыль всадники.  Зачерпнуть шлемом, обмыть уставшие от дол-
гой дороги лица.  Музыканты,  похоже, играли древнюю неумирающую бело-
русскую "Левониху".
   И плакал, наблюдая за пляской, древний человек, то ли кузнец, то ли
мельник в кожаном, местами покоробленном и прожженном фартуке.
   Бурлило людское море,  не боялись друг друга звери и люди, гады бо-
лотные - медянки,  ужи и гадюки. Правили не то бал, не то тризну. Тан-
цевала,  ходила ходуном земля. На семи ветрах, на семи курганах, среди
воды и неба отпевала себя.  С неба подходила,  уже  опускалась  на  ее
грешное  лоно  комета.  Шла  прямехонько на тот курган,  на котором со
склоненными головами плясали ожидающие ее люди.  А комета,  как хищный
зверь,  присела в небе, крутанула хвостом. И хвост тот дымный опередил
ее,  накрыл землю тучей,  комета обрушилась на людское море. Последний
раз и уже слышимо надсадно то ли застонали, то ли заплакали цимбалы. А
может, так пронзительно и надрывно заскрипел на лугу дергач. Заскрипел
и умолк.
   В глухую  печальную  пору,  когда Земля уже полуоглушена и угнетена
теменью,  когда ночь допивает ее дневное тепло, начинают плакать травы
и деревья.  И всюду одна только мгла, темень. Как под прижатым к туло-
вищу крылом черной желны, на бугре над самой рекой небесной извилистой
слезинкой замигали окна хаты, стоящей в одиночестве наособицу от села.
Замигали,  красно набрякли. И сразу же, будто по приказу, розовая кро-
вавость прихлынула к Земле,  спеленала мягким, словно неземным, светом
все кругом. Будто чья-то космическая душа оглянулась, отходя от Земли.
Где-то  за  небосклоном  припала последний раз на колени,  положила на
Землю свой глаз и стала молиться за нее.
   Благословенный мягкий свет лег на крыши хат, на прибережные неприг-
лядные и в доброе солнечное время заросли кустов.  И те чахлые заросли
засветились, засияли, засверкали, будто кто-то освящал их и признавал-
ся Земле в любви.  Благословлял ее на долгий и счастливый путь во Все-
ленной.  Вместе с тем светлым первым небесным лучом в хате  раскрылись
двери. На порог выбежали два рыжих кота. Вслед им взвилось и полыхнуло
из хаты горячее пламя.  Но коты не обратили на него внимания, будто им
и не припекало.
   Они еще  какую-то  минуту-другую  постояли на пороге.  Согласованно
вскинули головы,  посмотрели на небо,  на котором уже на всю  величину
выкатилась круглая буханка полной луны. Коты не спеша сошли с порога и
направились к зарослям,  что купались в обжигающем космическом сиянии.
С неба скатилась звезда,  покидая где-то на Млечном Пути долгий дымный
хвост.
   Горела хата.
   Коты исчезли в зарослях. Больше их никто и нигде не видел.