и к нам! У нас еще осталось.
   Его нигде не было.
   Старый плотник уже спал,  пристроив на тарелке голову среди стрелок
зеленого лука.
   Такое случалось с ним каждый раз,  когда он перебирал лишнего. Я не
ждал от него никаких слов,  тем более сочувствия.  Марка,  как и кота,
кажется,  в хате не было.  Одна только тень, оболочка человека. Но эта
тень заговорила со мной сама.  И так,  словно Марка все время  слышал,
следил за мной, хотя и сказал только два слова:
   - Он вернется.
                                        VI
   Идет комета на Землю. Небесное наказание, покаранье Земли. Идет ко-
мета,  нагруженная добром и злом,  ненавистью и  любовью.  Возмездием.
Земле поровну отпущено того и другого,  добра и зла,  столько, сколько
она может принять,  чтобы двигаться во Вселенной.  Но людей становится
все больше.  Любви все меньше.  Излишек ненависти на Земле. И наречено
ей небесами самоуничтожиться. Приближается комета, груженная возмезди-
ем. Добро на Земле расплескалось, растеклось по могилам. Ненависть хо-
ронит любовь.  Добро отпускается людям по карточкам, по разнарядке, по
закрытым распределителям, и потому оно уже плодит и множит среди людей
зло и ненависть. Человек возомнил себя Богом и начал делить, как хлеб,
добро  и зло,  отмерять и отпускать избранным,  поставил милосердие на
поток.  Добром можно поиграть в карты, выиграть, заложить в ломбард. И
за все это грядет наказание.  И падают уже люди. Первыми старики и де-
ти.  Только-только успев подать голос,  сказать  миру  "добрый  день".
Раньше детей нам приносил белый аист в крахмальной простыне с кружева-
ми и розовым бантиком посредине.  Сейчас у аистов нету  времени  зани-
маться этим богоугодным делом.  Аисты заняты. Они грабят в лесу гнезда
малиновок и поедают их птенцов. Это куда легче, чем бродить по болотам
и выискивать лягушек.  Да и лягушки перевелись, пересохли болота. Если
где-то осталась на всю деревню одна лягушка - счастливая  та  деревня.
Есть кому предсказать и отпраздновать весну. Голосят по лесу вороватые
сороки. Печально кукует кукушка - нет надежного гнезда, в которое мож-
но подбросить свое яичко.  Плачет в поле старый и слепой трехсотлетний
ворон. Кличет беду или оберегает от нее.
   А еще раньше детей находили в капусте с соской во  рту.  Это  чтобы
тихо вели себя,  не распугивали белых и радужных бабочек, что поют де-
тям в капусте колыбельную,  забавляют их,  пророчат долгую  и  светлую
жизнь.  Капуста все еще растет по нашим огородам,  не перевелись и мо-
тыльки. Но самих детей все чаще находят на мусорниках. Порвалась пупо-
вина меж детьми и родителями.  И торопятся отойти в мир иной родители,
чтобы не видеть этого. Чтобы не слышать и не видеть того, что творится
на свете. И радуются, когда настигает их время ухода, а нет - то и ус-
коряют его. Та же петелька на шею - и бывайте здоровы, живите богато.
   Идет, идет комета на Землю,  надвигается черной тучей новая  черная
звезда Полынь.  На медянок,  что спрятались от меня и сохранились,  на
тихих барсуков,  которых не смог отловить человек,  извести на сало. И
старый  одинокий барсук,  как тот седой ворон в чистом поле,  плачет в
своей хате в недрах заповедного леса. А может, с того уже света плачет
по тому,  что было и что еще будет.  Плачет о том,  кого уже не будет.
Плачут по весне березы,  срубленные еще зимой.  Березовые пни  плачут.
Пускает слезу, оплывает смолой старая хвоя.
   Идет, идет  комета  на Землю.  Млеют,  теряют сознание от солнечных
объятий кроваво-красные земляничные и брусничные поляны.  И  спеет  на
тех земляничниках и брусничниках отравная красная ягода,  одна в одну,
отборная,  буйная и сочная. Но зверь обходит их стороной, птица проле-
тает мимо. Не удержится, нагнется, сорвет человек - упадет и не подни-
мется.  Ягода та за колючей проволокой - как лагерник в зоне. И десять
лет уже не ступала там нога человека.  Это драконовы ягоды. Десять лет
назад дракон наслал сюда звезду Полынь,  чтобы она растила их и сторо-
жила.  Звезда Полынь - это было предвестие кометы, предвестье дракона.
Сегодня он соберет здесь хороший урожай,  наестся и  напьется  вдоволь
людской  крови.  Стоят  в  ожидании его там с забитыми крест-накрест и
просто разбитыми, разверстыми проемами окон и
   наливаются в садах яблоки и груши.  Приходи,  дракон, приходи. И он
идет.
   По ночам я иной раз открываю настежь двери своей новой хаты. Сажусь
на пороге,  смотрю на звездное небо и слушаю себя, свои годы и судьбу,
время, потраченное на борьбу с ними, то, на что ушла моя жизнь. Ко мне
из избы выходит рыжий мой лобастый коток Михля, трется у ног, просится
на колени. Живя рядом со мной, он не выпускает уже, как раньше, когти,
хотя, надо сказать, не всегда это получается. Нет-нет да и охватит его
такая радость жизни, что, каким бы понятливым он ни был сейчас, не вы-
держивает,  полной мерой одаривает,  обжигает тем  кошачьим  восторгом
счастья и меня.
   Я больше не выговариваю ему,  потому что и сам, глядя на небо, оку-
тан печалью и равнодушием вечных звезд.  Где-то там,  среди звезд,  не
только комета,  но и хлопчик Михлюй, его избытая мною тень. Есть и еще
одна,  бегущая,  пробежавшая уже давно тень.  Врут, когда говорят, что
тень бесцветна. Мои тени разноцветные. Все они - это радуга на голубом
шатре неба,  радуга после теплого дождика летом. Радуга по всему небу,
от края и до края земли.
   Я знаю одно,  прохаживаясь себе по той радуге.  Это моя дорога, мой
шлях небесный к земле.  И одновременно мой путь в небеса. Пойду по зе-
леному,  успокоюсь и выйду где-то в зеленом лесу,  который не знает ни
мороза,  ни зимы. Голубой ведет меня к воде. Если это речка-невеличка,
поплыву по ней рыбой-плотвицей,  попаду в море-океан синий,  стану ки-
том. Потому что и киты бывают голубыми, а еще кит способен сам для се-
бя  сотворить радугу.  Ему нравится радужный зонтик над его покатистой
головой.  Зонтик из капели, брызг и струй воды. Как я, как и все дети,
влюблен в свой радужный зонтик и кит.  Солнышко не печет голову, соло-
новатая прохлада снимает боль,  лечит раны.  Хорошо и киту и мне  жить
под зонтиком.
   Пожелаю попасть на солнце,  изведать боль, ступлю на красное. Крас-
ное ведет к солнцу и на тот свет уводит. По нему лучше ходить с кем-то
на пару.  И пара есть мне,  была.  Сотканная из дождя,  солнца, неба и
воздуха - та же самая радуга.  И на той радуге я ищу свои и ее  следы.
Где  они затерялись,  куда исчезли,  куда вели - к солнцу или к земле?
Кто-то,  кажется, уже прошел моим путем до самого ада. Я согласен пов-
торить. Но куда и как идти? На той дороге от нас не останется следов.
   Я обнимаю и целую радугу.  И особенно выделяю в ней голубое.  Приз-
рачное и голубое марево, что сгорело вместе со мной на красной дороге,
что должно было привести к солнцу, а завело в небытие.
   Пустое это и недостойное обижаться на свои дороги, побивать камнями
свою собственную тень.  Выстилать камнями дорогу идущему за тобой сле-
дом.
   И сейчас передо мной звездное небо. И это совсем не небо. Это опро-
кинутая Земля.  Земля опрокинулась где-то во Вселенной. И ее отражение
легло  на небо.  И это не звезды светят там,  а наши опрокинутые души.
Невозможно же, чтобы столько было во Вселенной планет. И это совсем не
планеты,  а  наши земные опрокинутые солнца.  Большая звезда - большой
город,  маленькая - маленький,  а еле видимая, что уже почти отсветила
свое и вот-вот погаснет, - деревня.
   Среди тухнущих тусклых звезд я ищу свою деревню, ищу себя. И не на-
хожу.  Думаю,  что так оно и должно быть. Моя деревня уж очень малень-
кая. Она уже давно спит, ни одно окно не светится. Как такой деревень-
ке отразиться в небе,  занять там свое место и начать светиться  звез-
дой?
   Но я все же не теряю надежды и до рези,  до слез в глазах вглядыва-
юсь в небо,  в звезды  на  его  равнодушном  бархате.  Нахожу  и  вижу
Нью-Йорк и Москву,  Минск, а моей деревни, меня - нету. Только оглобли
да опрокинутый воз Большой Медведицы. Телега, которая все едет и едет,
и неизвестно,  когда и куда приедет.  На пути той чумацкой телеги тоже
нигде не видать моей деревни, нету и меня. И тогда я обращаюсь к коту:
   - Михля,  Михленька,  у тебя же глаз острее, постарайся, отыщи меня
на небе.
   Кот до крови раздирает мне когтями колени,  спускает на землю. Но я
не унимаюсь. Я направлен в небо и жажду поговорить с котом, потому что
он больше и чаще меня находится в астрале.
   - Уммница ты,  Мммихля, ммолодчина, - мурлычу уже и я, изо всех сил
удерживая кота на руках,  хотя чувствую,  что колени мои разодраны  до
крови. И в этом он тоже, видимо, прав в своем кошачьем праве, хотя мне
и больно.  Но я ублажаю сегодня кота, подлизываюсь к нему еще и по той
простой причине,  что мне нужна его помощь.  У нас с ним впереди общая
забота и большое дело.  Благородное дело и великая цель.  И чтобы дос-
тигнуть ее, я должен сегодня жить в мире и согласии даже с котом, быть
в ладу с жуком и жабой, чтобы не одному бродить в космической темени.
   И я со всеми в ладу.  Так угождаю каждому коту,  потому  что  вчера
посмотрел в зеркало и вздрогнул, увидел перед собой чье-то чужое, нез-
накомое мне лицо,  только отдаленно похожее на мое.  Что-то  неуловимо
кошачье сквозило в нем.  У меня,  как и у моего Михли, вишневым жухлым
листиком заострились и разбежались антенной, оттопырились уши. И лицом
я потемнел,  порыжел.  Но больше всего поразили меня усы. До этого они
были а-ля президент,  а сейчас с зеркала на меня - а-ля ... Михля. По-
казалось, что тот, в зеркале, даже зашипел на меня по-кошачьи, то ли я
не удержался,  зашипел на него:  два кота - мартовская драка и кошачья
свадьба.
   Вот такие пошли дела.
   И рука уже сама потянулась,  чтобы сорвать со стены то злокозненное
зеркало и грохнуть об пол.  Но я сумел спохватиться,  остановить себя:
нечего на зеркало пенять, когда морда кривая. Нашелся второй Александр
Македонский.
   И Михлю,  что подкатился ко мне в ту минуту,  я не стал наказывать.
Хотя как раз, может, и стоило сделать, дать ему хорошего парламентско-
го пенделя.  Что же это такое творит,  не иначе,  зомбирует, подгоняет
под себя.  Как в древнем Риме, приручает, окошачивает. А я ведь думал,
что все будет наоборот.  Что же это происходит,  кто правит миром, кто
царь всего сущего?
   Нет, Дарвин,  я склоняю перед тобой голову, но ты не прав. А может,
на все сто прав.  Вечно в натуре человека, когда что-то ему не по носу
- искать виноватого.  Виноватый был под ногами, терся о мои ноги. Но я
победил себя.  Верх одержал не столько разум,  сколько корысть.  Котик
мне был нужен. На что не пойдешь ради идеи, чем не побрезгуешь. Пород-
нишься не только с котом,  с чертом лысым здороваться за ручку и цело-
ваться побежишь.
   Я очень  обеспокоен  судьбою  Земли и человека.  Тем,  что на Землю
вот-вот обрушится комета и уничтожит ее.  И тут,  на берегу  маленькой
речки, на отшибе жизни, в своем доме, на печи я изобрел, а потом и со-
вершенствовал кирпичину, которая смогла отвернуть комету от Земли. Как
видите,  совсем не даром, не просто так я придумал эту нескладную, ка-
жется, не городскую, не деревенскую печь. Сегодня иногда думаю, что я,
может,  повторил Емелю, изобрел и сотворил себе Емелину печь. А он был
совсем не дурак.  Нет,  Емеля-дурачок - это голова. Додуматься только,
на печи за водой на речку и в лес за дровами ездить.  А я вот взял от-
пустил в себе тормоза и подумал:  если можно на речку и в  лес,  то...
Почему нельзя и в космос?  На печи иной раз, лежа на боку, обязательно
в первой же извилине, ваучер какой-нибудь добудешь.
   Вот я и вдохновился идеей осчастливить  человечество  и  окирпичить
комету. Комета-то она комета, глупая, потому и с хвостом, но если при-
ловчиться и врезать ей по хлеборезке, по темечку, попасть только точно
меж ушей, может, и у нее ума прибавится. Человек ведь, и белый, и чер-
ный, и желтый, умнее становится, если его красным кирпичом меж ушей.
   То же может произойти и с кометой.  Если даже паче чаянья  она  все
равно ведь чуть собьется с ноги. Крутанет хвостом или подолом, как ба-
ба,  и повернет налево или направо. Лежа на печи, вспомнить про кирпи-
чину мне было просто.  Куда сложнее с механизмом, могущим запустить ту
кирпичину, и не в белый свет, как в копеечку, а прямо меж ушей комете,
в самое темечко.  Но процесс пошел.  Я вспомнил, как в детстве изводил
скворцов и диких голубей.  Рогатка, ясное дело, рогатка. И я увидел во
сне  нужную мне рогатку.  На двух холмах неподалеку от меня стояли два
великана дуба,  к ним можно было привязывать резинку и из долины стре-
лять.  Вот только где сегодня сыскать столько той резины,  сколько мне
надо?
   Но здесь я был повергнут в кому неожиданной кометной вестью. Оказы-
вается, комета не такая уж и плохая, как это вбивают нам в уши изо дня
в день и запугивают нас радио, газеты и телевидение. Вот только факты,
а  вы уж судите сами:  в теле кометы двести тысяч тонн чистого золота,
алмазов и платины. Мгновенно были разрушены, сметены все перегородки в
мозгах.  Я боялся, как бы некие венерианцы или плутонцы с каких-нибудь
вселенских Соединенных Штатов не перехватили ее.
   Аппетит у меня разыгрался не на шутку. Я развесил губу не только на
алмазы и платину. Оказывается, где-то, и не так чтобы уж очень далеко,
всего только за десять тысяч световых лет от нашей земельки,  во  Все-
ленной пашет вовсю винокуренный завод. Столько наработал чистого спир-
та,  что если его перевести на пиво, каждому из нас на Земле досталось
бы по триста тысяч пивных кружек. И это каждый день в течение триллио-
на лет.
   Представляете себе, сколько выпивки даром гниет. Эх, ее бы да к на-
шему столу. И какое-то время я был склонен подарить тот вселенский ви-
нокуренный заводик человечеству. На трезвую голову все же спохватился:
закуски не хватит.  Более того, увидел за этим угрозу, подкоп под нас.
Некто наладил и поставил уже во Вселенной нам западню. Вселенский кап-
кан. И ляжем мы где-нибудь на Млечном Пути, как лежат сегодня в вечной
мерзлоте мамонты. Проспиртуемся, только и сохранимся. И некие андроме-
довцы приведут к нам своих детей и скажут: не пейте, детки, человеками
станете.
   Не стоит пускать нас в далекий космос,  хотя адресок той планеты  я
на всякий случай пометил в своей телефонной книге.
   А вот с кометой,  что приближается к Земле,  иное дело.  Она просто
необходима нам сегодня,  сейчас, вчера еще. Ее надо по-умному прибрать
к рукам.
   Сначала я  думал облагодетельствовать всех - человечество.  Но,  по
мере того как комета все ближе и ближе подходила к Земле, понял, что я
просто дурак. Как это взять и отдать ни за что ни про что и неизвестно
кому золото,  алмазы и платину, которые, считай, уже у меня в кармане.
Нет,  не на того напали. Пригодится и мне. Не вс„, конечно, - еще убь-
ют, как пить дать прикончат.
   Только вчера ведь убили соседку совсем ни за что.  Ограбили старуш-
ку,  выгребли из сундука узелок с одеждой,  которую она себе на смерть
приготовила.  А здесь такие сокровища одному. Не надо. Я гордый. Хотя,
само собой,  из-за этой гордости возьму на память какой-нибудь махонь-
кий кусочек золота,  платины чуть-чуть и малюсенький алмазик - с коша-
чий глаз. А все остальное подарю своей суверенной и независимой держа-
ве. А то независимость у нее есть, суверенность, самостоятельность то-
же,  и президент в наличии,  а вот золота,  алмазов, платины - нету. И
сейчас нам золото кометы чертовски кстати.
   Алмазы, говорят, тоже свои есть. Но я думаю, что и небесные лишними
не будут, это вам не орденок на всякий случай. А вот платины нету. Ос-
частливлю ею каждого белоруса,  что садится сегодня за  воровство  ка-
кой-то паршивой медной проволоки в тюрьму.
   Процесс идет.  Я не даю покоя голове, думаю, как распорядиться сок-
ровищами, той манной небесной, что вот-вот окажется у меня за пазухой.
И я не жадина, помню добро. Знаете, моя сокровенная мечта - отблагода-
рить всех,  кто делал мне добро и кто не делал также,  чего уж жмотни-
чать. Я просто балдею, когда представляю себе тот день, когда это слу-
чится.  А такое случится,  будет,  будет. Как писал один мой знакомый,
безвестный гений пера:
   Я стою на круче Я стою на круче
   И гляжу униз, И гляжу униз,
   Будет, будет, Будет, будет,
   Будет коммунизм. Будет коммунизм.
   Со столичных аэропортов, одновременно из двух, Минск-1 и Минск-2, я
загружу целую дюжину и даже больше,  чертову дюжину "Буранов" и "Боин-
гов",  персональный  авиалайнер нашего президента и даже маленький-ма-
ленький кукурузник золотом,  алмазами и платиной и отправлю  немцам  в
Германию в благодарность за то,  что мы их некогда победили. Они в ка-
честве гуманитарной помощи подарили мне днями какой-то  не  изношенный
еще в первую мировую войну ботинок. Вру, два ботинка, но на одну ногу,
и сладкий, во рту тает, "Сникерс" или "Спикерс".
   В Нью-Йорк или Вашингтон отправлю чистой  воды  алмазы.  Пусть  они
выстелют ими Бруклин или Бродвей, чтобы по ним прохаживались под ручку
Ротшильды с Биллом Клинтоном,  чтобы и у них появилась головная  боль,
чтобы  они думали,  где и на какие деньги купить новую обувь,  чтобы и
ботинки каши просили после первой же прогулянки,  как у меня.  Это моя
маленькая полесская хитрость и коварство, - сотрут подошвы на алмазах,
будут щеголять босыми.  Я загружу алмазами  белоснежный,  как  морская
чайка,  лайнер с тремя или пятью даже палубами,  если такие бывают,  а
нет - специально построю. Жаль только, что такой большой лайнер не по-
местится на моей маленькой речке Птичь.  А моря у нас нету.  Но это не
беда,  не все же мне ломать голову, пусть потрудит ее наше морское ми-
нистерство, которое, говорят, у нас все же есть или должно быть. И ес-
ли уж оно ничего не придумает,  не допетрит, не домаракует, как-нибудь
уже сам сплавлю те алмазы до самого синего моря на плотах.
   Но не слишком ли раздобрился я с этим "дам" да "дам".  А вот возьму
и ни хрена не дам. Не слишком ли это уже по-белорусски: каждому дам, а
себе,  как всегда,  фигу с маслом. Но нет, назад раки не ползают, дам,
останется еще и мне,  можно раздавать,  дна не видно.  У меня еще есть
больше,  чем надо,  хотя меньше, чем хотелось бы. Голый, но щедрый и с
хмельной,  гудящей на ветру головкой. Давать же всегда легче, чем про-
сить, прекрасная половина человечества знает это лучше нас, мужиков.
   Вот моя сокровенная, заветная мечта. И не только мечта. Я верю: так
будет.  Ради этого живу.  Давлюсь пустой бульбиной и  черствой  коркой
хлеба.  И готов подавиться ими,  чтобы так было,  чтобы дожить до того
лучезарного дня.  Доживу,  уже недолго осталось.  Не обойду, не забуду
никого из тех, кто не забыл меня. Белорусы на одолжение и на добро па-
мятливы. Фонду Сороса дам алмазов, золота и платины. Перехватывает ды-
хание, сердце замирает, в голове шарики заходят за ролики, когда толь-
ко представлю себе, как это будет.
   Золото, алмазы и платину и обязательно рисуночек  какой-нибудь  еще
на  них каждому благотворительному фонду на блюдечке с голубой каемоч-
кой. Всем милосердным фондам, что держат меня сегодня за нищего попро-
шайку.  Мне  не жалко.  Дам своему же всенародно избранному президенту
немного,  хотя он мне и ничего не дает, но так красиво переживает, го-
ворит,  что каждое утро просыпается в холодном поту оттого, что нечего
ему мне дать.  А у меня есть.  Дам каждому из депутатов,  что жизнь за
меня прямо на трибуну кладет.  Берите,  спадары-радетели,  промыслови-
ки-старатели.  Об одном только вас прошу: не тужьтесь так на трибунах,
не беспокойтесь обо мне и моей судьбе.
   Сяду на углу где-нибудь на кресте-перекрестье улиц. Или в подземном
переходе метро, где, правда, сегодня все места уже заняты. Но я думаю,
те  переходные,  подземельные люди какое-никакое местечко ужмутся,  но
освободят для меня.
   Я приду к ним тоже с торбой через плечо.  Сниму и положу возле  ног
шапку.  А в той шапке одни блестящие алмазы. В простой