Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
се остальные в Клюзо, и осмеливался на такую
вольность, лишь повинуясь ее приказу.
Он предложил ей сигарету с золотым ободком: он курил только "Султаншу",
за что товарищи над ним подсмеивались.
Миньо читал последний номер "Франс нувель" и делал заметки в блокноте.
- Что с тобой нынче? Опять дома не клеится? - спросила Пьеретта.
- Да, - буркнул он, не поднимая головы.
- Ох и задам же я им! - воскликнул вдруг Кювро. Он готовился к
выступлению в муниципальном совете и писал конспект своей речи на листке
бумаги, вырванном из школьной тетрадки. - Ох и задам! - И он прочел вслух
одну фразу.
- Невозможно работать! - возмутился Миньо.
Апрель 195... года выдался в долине Клюзо холодный, и Кювро, не
дожидаясь хозяйки, сам затопил в кухне плиту. Пьеретта оставляла ключ от
входной двери в ящике для писем, висевшем в нижнем этаже, или просто в
дверях. Товарищи могли прийти к ней в любой час, если им нужно было
прочесть какую-нибудь брошюру, порыться в комплектах журналов и газет,
навести справку в папках с профсоюзными делами, а иной раз просто спасаясь
от домашних неприятностей.
- Раз ты затопил печку, надо было отворить двери в комнаты, - сказала
Пьеретта. - Наверно, у меня в спальне холодище, как в погребе.
И она распахнула двери во всех трех комнатах, расположенных анфиладой.
Спальня помещалась в глубине; из окна, обращенного на север, открывался
вид на каменистый холм, возвышавшийся над долиной.
Рабочий поселок был построен в начале века, когда на фабрике Жоржа
Летурно работало до пяти тысяч человек. При современной технике она давала
больше продукции, чем прежде, хотя заняты на ней были только тысяча двести
человек, и поэтому в рабочем поселке существовало правило: по одной
комнате на каждого жильца. (Пьеретта получила квартиру в то время, когда
она поселилась здесь с мужем и ребенком.) Однако на каждом этаже имелась
только одна уборная для всех десяти квартир с номерками на входных дверях,
которые тянулись в ряд вдоль открытой галереи, и во всем поселке не было
ни одной ванны. Душевая, устроенная в середине прямоугольника,
образованного жилыми корпусами, действовала только летом. Когда Пьеретта
выставила требование, чтобы душевую топили и зимой, Нобле ответил ей так:
- Слишком дорого обойдется. Да и зачем топить? Вы же прекрасно знаете,
что зимой никто не пойдет мыться в душевую. И правильно сделает! Скажите,
пожалуйста, какую моду завели - в любую погоду водой себя поливать. Так
недолго ревматизм схватить или чахотку.
Нобле говорил совершенно искренне. Кстати сказать, ни ванн, ни душа не
было и в тех домиках, где жил административно-технический персонал
фабрики. Не было их и в квартире Нобле, и его дочь, двадцатитрехлетняя
девица, закончившая заочный курс литературного факультета, раз в год
закатывала отцу сцену, требуя, чтобы он оборудовал в кредит ванную
комнату. Но делала она это только для standing [положение, вес (англ.)],
ведь она читала журнал "Селексьон". Если бы отец уступил ее требованиям,
она все равно не стала бы мыться в ванне зимой - такова сила воспитания.
Во всем городе было одно-единственное исключение - технический директор
инженер Таллагран, мужчина тридцати пяти лет, окончивший Училище
гражданских инженеров и женатый на дочери директора горнорудной компании,
разбогатевшего при национализации копей. Таллагран устроил за свой счет
ванную комнату, и его жена купалась каждое утро, о чем говорил весь город.
Такого рода штрихи свидетельствовали о глубоком различии между двумя
поколениями административно-технического персонала АПТО. Различие это
сказывалось и в их методах работы на фабрике.
В обстановке спальни Пьеретты чувствовались вкусы зажиточных крестьян:
ее дядя, мой сосед в Гранж-о-Ване, дал племяннице в приданое кровать
вишневого дерева в форме "ладьи", пуховое стеганое одеяло красного цвета,
массивный шкаф орехового дерева. Матрас был набит чистой шерстью и стоил
больше месячного заработка Пьеретты.
В другой комнате, расположенной между спальней и кухней, стоял
нарядный, блестевший лаком буфет со стеклянными дверцами - безумная
прихоть мужа Пьеретты, его "подарок" к первой годовщине свадьбы; он купил
буфет в рассрочку, а в конечном счете выплачивать за него пришлось
Пьеретте. Долгое время ей было противно смотреть на этот буфет, как и на
все, что напоминало ей о негодяе муже, которого она выгнала. Теперь она
держала в злополучном буфете папки с делами профсоюза.
Пьеретта поставила на плиту суп. Спросила у Миньо, ужинал ли он.
- Нет, - ответил Миньо, - но это неважно.
- Что, опять с женой рассорился?
- Я сам был виноват. Упрекнул ее за то, что она на вечере восхищалась
хозяйским сынком Летурно. Ну, она, конечно, разозлилась. "В кои-то веки
встретился на ваших вечерах приличный человек, и ты уж недоволен. Тебе
хочется, чтобы я водилась с черномазыми..." Опять ее схватила судорога. Я
хлопнул дверью и ушел.
- Разве можно так грубо обращаться с женой? - возмутился Кювро.
- А разве с ней можно поладить? Она только об одном мечтает;
познакомиться с мадам Таллагран, бывать у нее в доме. Нас всех она
ненавидит, мы ей помеха.
Раймонда Миньо плохо разбиралась в укладе местного общества. Жена
главного инженера ни за что бы не пригласила ее к себе. Из страха прослыть
провинциалкой мадам Таллагран ни у кого в Клюзо не бывала и к себе никого
не приглашала. Она гордилась тем, что все ее друзья живут в Париже, и
дважды в год ездила туда на две недели. Ей и в голову не приходило, что
это высокомерие было самой настоящей провинциальной чертой. По той же
причине ни у кого не бывала и дочь господина Нобле.
- Не надо было на ней жениться, - продолжал Кювро. - Или уж разведись,
что ли. Но нельзя же день и ночь корить женщину: "Ты мещанка, ты мещанка".
Красавчик улыбался. Он придерживался своих собственных, итальянских
понятий относительно правил поведения мужа, желающего быть хозяином в
доме. Его насмешливый взгляд приводил Миньо в смущение. Поеживаясь, он
подошел к плите и встал спиной к огню, как будто хотел погреться. На глаза
ему попалась книжечка стихов Филиппа Летурно - войдя в комнату, Пьеретта
положила ее на стол. Миньо раскрыл ее и прочел надпись.
- Ну вот, - сказал он, - и ты тоже готова пасть в объятия красавца
Летурно.
Пьеретта спустила ему эту дерзость. Все снисходительно относились к
выпадам Миньо. Как человеку не быть желчным и раздражительным, если его
замучила сварливая жена? Пьеретта пересказала со всеми подробностями свой
разговор с Филиппом Летурно.
- Ты будь с ним поосторожнее, - сказал Миньо. - Он провокатор.
- Ты действительно так думаешь? - спросила она.
- Ну конечно. Он старается влезть к тебе в доверие, хочет, чтобы ты все
ему выбалтывала. Наверняка шпик, подосланный к нам правлением.
- Нам скрывать нечего, - сказала Пьеретта.
- Чего там, он просто-напросто гага, - вставил Красавчик.
Все засмеялись. Что это значит? Почему гага?
Красавчик объяснил: "гага" в Италии называют молодых щеголей, которые
носят длинные волосы и коротенькие брючки дудочкой.
- В наших краях говорят хлыщи, - пояснила Пьеретта.
- А еще их называют у нас фертиками, - заметил Кювро. - В давние
времена таких шалопаев именовали щеголями и невероятными.
- А по-моему, он просто несчастный малый, - сказала Пьеретта.
- Если у него действительно добрые намерения, - добавил Кювро, - пусть
займется работой среди сторонников мира. Он ведь может общаться с
докторами, нотариусами, директорами школ - для нас они пока что были
недоступны.
- Я вот что подумала, - сказала Пьеретта. - Надо ему предложить
подписаться под протестом против ареста ***. Это будет для него первым
испытанием. А фамилия внука "великого Летурно" произведет известное
впечатление.
- Отличная мысль, - сказал Миньо.
- Хорошо. А кому мы поручим поговорить с ним? - спросила Пьеретта.
Определять задание, назначать ответственного и требовать отчет о
выполнении стало у Пьеретты второй натурой.
- Тебе поручим, - сказал Миньо.
- Нет, тебе, - возразила Пьеретта.
- А почему же не тебе? - настаивал Миньо. - Вы так подружились.
- Если я пойду к нему еще раз, то не только тебе, но и другим придут в
голову разные глупости, вроде тех, какую ты сейчас сморозил.
- Она правильно говорит, - сказал Кювро. - К тому же ты у нас человек
ученый, всякие экзамены прошел. Ты лучше столкуешься с поэтом.
Пьеретта достала из ящика кухонного стола школьную тетрадь и карандаш.
Помусолив карандаш, она записала в тетрадку:
"Задание: Получить подпись Ф.Летурно под протестом против ареста ***.
Ответственный: Миньо".
- Ты когда пойдешь к нему? - спросила она.
- Завтра, - ответил Миньо.
Она снова помусолила карандаш и записала:
"Отчет: 28 апреля".
Потом налила супу себе и Миньо - два других ее гостя уже поужинали
дома. После супа она приготовила омлет и открыла коробку рыбных консервов.
Такое угощенье стоило много дороже, чем обычный обед рабочих в Клюзо.
Пьеретта позволяла себе покупать яйца и консервы, потому что терпеть не
могла заниматься стряпней, и в конце недели, перед получкой, ей
приходилось питаться только кофе с молоком и хлебом - впрочем, ее
настроение от этого ничуть не портилось.
Пьеретта Амабль получала, считая и пособие на сына, двадцать пять тысяч
франков в месяц, но ребенок ее жил у деда и ничего ей не стоил. Она
чувствовала себя менее стесненной в средствах, чем Миньо, - тот получал
пятьдесят тысяч франков в месяц, но его жена тратила деньги на
сравнительно дорогие вещи, внушавшие ей обманчивую иллюзию ее
принадлежности к привилегированному классу: то она покупала холодильник,
то цигейковое манто.
Словом, Пьеретте жилось относительно легче, чем Миньо, хотя она была
куда беднее; она никогда не ездила в вагоне второго класса, никогда не
видала моря, никогда не бывала в Париже, не носила шелкового белья. Четыре
раза в год она ездила в Лион на собрания профсоюзных делегатов от рабочих
различных предприятий АПТО и, проходя по улицам города, с любопытством
рассматривала в витринах роскошных парфюмерных магазинов флакончики и
баночки со всевозможными косметическими средствами, об употреблении
которых она знала только со слов Маргариты; но покупала она себе самую
обыкновенную губную помаду и самый обыкновенный крем в магазине
стандартных цен или у парикмахера в Клюзо. Раза два она была в театре
"Селестэн" на галерке. Она никогда не имела возможности "не считать
деньги" - ужасное выражение! Словом, она хорошо знала бедность, ту
трагическую границу, которая отделяет друг от друга социальные классы и
резко разграничивает слои внутри классов. Между тем Миньо, имевший в
дополнение к основному окладу наградные, прибавку за выслугу, и получивший
небольшое наследство, мог иной раз позволить себе не очень "считать
деньги" - то съездить на Юг, то купить хороший костюм.
Ежемесячный бюджет педагогов Жакларов, считая пособие для семейных (у
них было трое детей), состоял из ста двадцати тысяч франков с лишним.
Жаклары тоже были коммунистами, но по материальному своему положению они
так же отличались от Пьеретты, как инженер Таллагран отличался от Нобле.
Жаклары безотказно предоставляли в распоряжение партийной организации свой
автомобиль, если в нем была нужда, а Пьеретта не смела и помыслить о
покупке автомобиля, пока "не изменится лик земли"; но это не могло
повлиять на нее, как не влияет движение в небе звезды четырнадцатой
величины на устойчивость железобетонного моста. Но всякий раз, как она
просила у Жакларов автомобиль для кого-либо из товарищей, она изо всех сил
старалась поблагодарить Жакларов как можно "естественнее" и очень боялась
"дать им почувствовать", что они люди другого круга, чем она, -
характерное проявление такта рабочего человека.
Нельзя сказать, чтобы Пьеретта очень страдала от своей бедности. Именно
в эту полосу жизни для нее перестали существовать вопросы личного
благополучия и важнее всего сделалась общественная деятельность - она уже
становилась профессиональной революционеркой, хотя очень удивилась бы,
если бы ей это сказали; само выражение она узнала лишь из русских романов
и себя считала бесконечно ниже испытанных борцов за рабочее дело.
После ужина, занявшего немного времени, Пьеретта стала заниматься с
Красавчиком. Ученик еще не сделал больших успехов: уроки шли нерегулярно
из-за многочисленных обязанностей учительницы. Пьеретта села в плетеное
кресло, он устроился напротив на деревянном стуле и, положив листок на
колени, а под него картонный календарь-численник, приготовился писать.
Пьеретта устроила ему диктовку на правила употребления дифтонгов - вопрос
очень трудный для итальянцев, так как в итальянском языке нет таких
дифтонгов.
"Кот Тити играл с котенком. Котенок прыгал, катался по полу..." -
диктовала Пьеретта.
- Как пишется "по полу" - вместе или отдельно? - спрашивал ученик.
- Отдельно, конечно. Мы же только что проходили.
- Верно, мадам Амабль. Зря вы на меня время тратите.
- "Кот бранил шалунишку-котишку, - продолжала Пьеретта. - Из норки
выскочила мышка. Ни кот, ни котенок ее не заметили..."
- При таких диктовках вы оба скоро превратитесь в полных идиотов, -
проворчал Миньо.
В одиннадцать часов Пьеретта отправилась спать. Она заперла дверь своей
комнаты. Гости посидели еще немного, побеседовали и пошли домой. Ключ от
входной двери они оставили в ящике для писем. Клюзо был пересадочной
станцией двух железнодорожных линий; не раз случалось, что кто-нибудь из
работников федерации партии или департаментского Объединения профсоюзов
ночью прибывал в Клюзо, и, выйдя утром из спальни, Пьеретта обнаруживала,
что в смежной комнате мирно спит на диване приезжий товарищ. Ни в рабочем
поселке, ни на фабрике никто не сплетничал по этому поводу. Но во многих
рабочих семьях целый вечер обсуждалось то обстоятельство, что Пьеретта
Амабль провела в кабинете Филиппа Летурно целых сорок минут. Ведь опыт
научил людей, живущих в рабочих поселках, что надо быть бдительными и
остерегаться худшей формы эксплуатации - совращения жен и дочерей
трудящихся.
Как-то раз на профсоюзном собрании Пьеретта разгорячилась до того, что
пригрозила пощечиной одному из выступавших ораторов, который предложил
примириться с решением администрации, несправедливо уволившей работницу.
После собрания старик Кювро сказал, с любопытством глядя на нее:
- Ты какая-то нервная стала за последнее время.
- Такая же, как всегда, - сухо ответила она.
- А может, причина есть? Нехорошо молодой женщине в одиночестве жить.
- Еще как хорошо быть одной! - воскликнула Пьеретта.
Прошло уже три года, как Пьеретта прогнала мужа, и она не могла
нарадоваться, что ей больше не надо переносить его общество.
- И никогда тебе не бывает тяжело без мужа жить? - допытывался Кювро.
Она посмотрела на него открытым, ясным взглядом.
- Мне омерзительно все, что напоминает Люсьена.
Кювро заговорил о другом, но Пьеретта чувствовала, что он не верит ей.
А ведь она пока что действительно отстраняла от себя вопрос о своей личной
жизни. Фабрика, профсоюз и партийная работа занимали шестнадцать часов в
сутки, и она крепко спала по ночам.
5
На следующий день, когда почтальоны вернулись из очередного обхода,
Миньо вышел из почтового отделения и направился в контору фабрики.
- Я хотел бы видеть господина Летурно, - обратился он к старичку
сторожу, который сидел у входа за простым сосновым столом, побуревшим от
грязи и чернильных пятен.
- Вам назначено?
- Нет.
- Заполните карточку.
Миньо заполнил:
"Имя, фамилия: Фредерик Миньо.
Цель посещения: По поручению секции Французской коммунистической партии
города Клюзо".
- Придется подождать, - заявил сторож и заковылял вверх по лестнице.
Миньо почудилось, что старичок как-то растерянно взглянул на него, но
он ошибался - старик, и смолоду страдавший глазами, не мог теперь читать
даже в очках. Потому-то у него и был такой испуганный вид.
- Введите немедленно, - распорядился Летурно, поджидая посетителя с
бьющимся сердцем.
"Вот оно, - подумал он, - то таинственное посещение, о котором говорила
Пьеретта. Она сдержала слово". Филипп твердо верил, что, "вводя в дом
врага", он совершает чуть ли не героический поступок. "Вот он, - шептал
Филипп, - мой первый акт мужества".
Миньо подготовил десятки доводов, имеющих целью убедить Летурно
поставить свою подпись под петицией об освобождении ***. Но Филипп, даже
не дослушав первой фразы, схватился за перо.
"Только-то", - подумал он. А он боялся, что Пьеретта потребует от него
публичной демонстрации своих взглядов - вдруг возьмет да и пошлет его
продавать "Юманите" в воскресенье утром у церкви к моменту окончания
мессы. Он боялся оказаться в смешном положении. Конечно, не в глазах
обывателей города Клюзо; мнение этих жалких мещан интересовало его меньше
всего; кроме того, он знал, что его парижские или лионские друзья сочтут
очень забавной подобную ситуацию - Филипп Летурно стоит и выкрикивает на
улицах главного города кантона: "Покупайте "Юманите"! Покупайте
"Юманите"!" Филипп боялся другого - оказаться смешным в глазах рабочих: "У
меня это не получится так, как у них. Я буду чересчур "не на месте". С тех
пор как Филипп поселился в Клюзо, он ни разу не выходил из дома в
воскресное утро и не знал поэтому, что никто на улицах "Юманите" не
продает; те немногие товарищи, которых удалось привлечь Миньо и Пьеретте,
разносили газету по домам постоянным читателям. Таким образом, воскресным
утром, пока не наступал час посещения кафе и кабачков, на улицах Клюзо
попадались только рабочие, шедшие в церковь, которую они посещали в угоду
Нобле.
В равной мере Филипп опасался и того, что публичная продажа "Юманите"
помешает ему получить визу в Америку, куда обещала его отправить мать
после окончания стажировки на фабрике. "Независимо от любых политических
взглядов нельзя в наши дни быть полноценным человеком, не пожив некоторое
время в Соединенных Штатах. Французская полиция обо всем осведомляет их
консульство, они меня просто не пустят". Всю ночь Филипп обдумывал, в
каких выражениях всего удобнее отказаться от продажи "Юманите". "Я могу
быть гораздо полезнее вам, не будучи чересчур открыто связан с вами".
Миньо настаивал, чтобы Филипп хотя бы прочитал текст петиции об
освобождении ***.
- Нет, нет, - отказывался Филипп. - Я вам вполне доверяю.
На этом беседа прервалась - оба не знали, о чем говорить дальше.
- А в каком отделе вы работаете? - осведомился Филипп.
- Если бы я работал у вас в АПТО, я бы не явился сюда в означенном
качестве, - ответил Миньо, указывая на графу карточки "Цель посещения".
("А почему бы нет?" - непременно спросила бы Пьеретта. Но в глазах
Миньо АПТО было учреждением куда более опасным и загадочным, нежели в
глазах Пьеретты.)
- Я работаю почтовым инспектором, - пояснил он.
- Заходите ко мне как-нибудь вечерком, - начал Филипп. - Я привез сюда
часть своей библиотеки, можете взять все, что вам угодно... У меня есть
полное собрание сочинений Карла Маркса.
- Вы читали Карла Маркса?
- Ну, не все, конечно. Я, видите ли, бол