дел неподвижно и молча слушал.
   - Ну и вот, - продолжала Пьеретта, - поднялся туман.
   Красавчик оборвал ее.
   - Опять лжешь! - сказал он. - Я ведь только что видел Кювро. Он мне все
сказал. Жаклар  уехал  в  полвосьмого,  еще  до  того,  как  я  заходил  в
комитет...
   - Верно, - сказала Пьеретта.  -  Я  опять  солгала.  Стоит  только  раз
солгать, и потонешь во лжи. Но клянусь тебе, у меня никогда ничего не было
с Миньо... Ну чем мне тебе поклясться?
   - Все равно не поверю, - сказал Красавчик.
   - Нет, ты должен мне поверить, - взволнованно воскликнула  Пьеретта.  -
Спроси у Миньо, он сам тебе  скажет...  И  все  товарищи  подтвердят...  В
маленьком городке все друг про друга знают. Ничего тут не скроешь.  Спроси
кого хочешь...
   - Да разве я могу кому-нибудь поверить, раз ты, ты мне солгала?
   - Если б ты не вел себя так мерзко на прошлой неделе,  мне  сегодня  не
пришлось бы лгать.
   - Ну конечно... Что тебе стоит солгать дураку макаронщику,  раз  он  по
глупости поверил, что  такая  распутница  будет  принадлежать  только  ему
одному.
   - Замолчи! - крикнула Пьеретта.
   - Сколько у тебя было любовников с тех пор, как ты стала моей женой?
   - Довольно! - крикнула Пьеретта. - Замолчи! Если ты не прекратишь своих
подлых оскорблений, я все равно не останусь с тобой, даже после того,  как
ты придешь просить у меня прощения.
   И она посмотрела ему прямо в лицо.
   - Вон как ловко разыгрывает комедию! - заметил он. - Теперь  уж  никому
не поверю. Теперь я знаю, что грязная шлюха, если захочет, может  смотреть
на человека гордым взглядом.
   Она все смотрела на него в упор.
   - Опусти глаза, - сказал он. - Распутная баба не имеет  права  смотреть
таким взглядом, будто она честная женщина.
   Он подошел к ней.
   - Я тебя заставлю признаться, что ты распутничала.
   И он замахнулся на Пьеретту.
   - Женщину нельзя бить, - раздался насмешливый голос за  его  спиной.  -
Нельзя бить женщину, даже цветком нельзя ее ударить...
   Бомаск обернулся. В комнате оказалось четверо  незнакомых  мужчин.  Они
вошли беспрепятственно, так как дверь в квартиру никогда не запиралась.
   - Мадам Амабль, - сказал полицейский комиссар, -  я  должен  арестовать
вас, у меня ордер... Судя по той картине,  которую  я  застал  сейчас,  вы
можете этому только радоваться.  Полиция  Республики  о  вас  позаботится.
Нигде вам не будет так хорошо, как в тюрьме. Полнейшая безопасность!..
   Полицейский продолжал отпускать шуточки. Бомаск, задыхаясь, смотрел  на
него. Пьеретта несколько раз глубоко вздохнула,  потом  заложила  руки  за
спину и, расправив плечи, подошла к комиссару.
   - Предъявите ордер, - сказала она.
   Полицейские повели ее.
   Когда они выходили, Бомаск, опомнившись, бросился за ними, но  они  уже
были на площадке лестницы.  Комиссар,  выйдя  последним,  захлопнул  дверь
перед его носом и запер ее на ключ, торчавший снаружи в замочной скважине.
   Бомаск слышал, как все четверо полицейских дружно захохотали.
   Он со всего размаху ударил плечом в дверь.
   - Жена моя! - закричал он и принялся колотить в дверь кулаками, бить  в
нее ногой.
   - Помогите! Помогите! Пьеретту арестовали, ее уводят!
   Потом он подбежал к окну, распахнул его.
   - Помогите! - кричал он в темноту. - Товарищи, помогите!  Шпики  уводят
Пьеретту.
   И снова он ринулся на дверь, налег на нее с такой силой, что  выворотил
замок.
   - На помощь, товарищи! - звал он, наклонившись над лестничной  клеткой.
- Шпики уводят Пьеретту!
   В доме поднялся глухой шум. Из квартир выбежали люди.
   - Помогите! Шпики пришли! - кричал Бомаск не своим  голосом,  опрометью
сбегая по ступенькам.
   Но черный автомобиль, увозивший Пьеретту, был уже  далеко  от  рабочего
поселка.


   ЧЕТВЕРГ, ПОЛДЕНЬ

   Парадный завтрак предполагалось  устроить  в  приемном  зале  фабричной
конторы. Валерио Эмполи, его дочь Натали и  гость  их  Джонатан  Джонстон,
американский представитель в ОЕЭС, прибыли в Клюзо ближе к полудню.
   Все магазины были заперты, железные шторы на витринах и дверях спущены;
на Лионской улице, по которой проехал автомобиль, приезжим не попалось  ни
души, кроме патрулей, состоявших из охранников.
   - Словно в городе осадное положение, - удивился американец.
   - Такова обычная атмосфера у нас  в  провинции  в  праздничные  дни,  -
объяснил Валерио Эмполи.
   -  И  везде  полицейские  с  ружьями,  -  продолжал   свои   наблюдения
американец.
   - Во Франции полиция - непременная участница всех празднеств.
   На площади Франсуа Летурно,  отделявшей  здание  фабричной  конторы  от
главных фабричных ворот, закусывали охранники, собравшись около  павильона
американской выставки.
   - Смотрите, - заметила Натали, - у них уже начался банкет.
   Филиппа в конторе не оказалось. Никто его  еще  не  видел  в  то  утро.
Эмполи попросил дочь сходить за ним.
   - Он, наверно, забыл,  что  должен  исполнять  обязанности  хозяина  за
столом, забыл, что "Рационализаторская операция" носит его имя.
   Эмполи  подмигнул  дочери  и  улыбнулся.  Нобле  и   Таллагран   совсем
растерялись - они никогда еще не видели,  чтобы  их  патрон  был  в  таком
веселом настроении.
   Натали застала Филиппа в халате, он, как видно, дня три не брился.
   - Я мерзавец, - начал было он.
   - Довольно, - оборвала его Натали. - О своих любовных делах  расскажешь
мне в другой раз. А сегодня мы немножко позабавимся... Если  бы  ты  знал,
какую я свинью подложила им всем: и американским компаньонам твоей мамаши,
и моей тетушке Эстер, которая нам морочит голову своим Дюран де  Шамбором,
и даже самой мамаше, которая плюет на тебя и вздумала было отправить  твою
Пьеретту в Америку!
   - Подложила ты свинью или не подложила, а мою мамашу тебе все равно  не
перещеголять. Нам не под силу с ней тягаться. Она даже твоего отца провела
и украла у него АПТО...
   - Ну нет, АПТО принадлежит мне, - сказала Натали.
   Она взяла листок бумаги и  принялась  писать  имена  и  цифры.  Филиппу
волей-неволей пришлось ее  выслушать,  она  говорила  еще  более  властным
тоном,  чем  всегда.  Впрочем,  его  и   самого   до   некоторой   степени
заинтересовали ее разъяснения: он надеялся, что, может быть,  поймет  хоть
теперь, чем вызваны подозрения товарищей Пьеретты Амабль.
   - Вот как в настоящее время распределяются в процентном отношении акции
АПТО, - говорила Натали. И она написала:

   Валерио Эмполи и английские Эмполи, действующие с ним заодно 45
   Эстер Эмполи-Дюран де Шамбор и ее американские друзья ...... 35
   Эмили Прива-Любас-Эмполи ................................... 10
   Лионская группа ............................................. 4
   И я сама, Натали Эмполи ..................................... 6
   Итого: .................................................... 100

   - Эстер Дюран де Шамбор и Эмили-Прива-Любас, то есть моя тетушка и твоя
мамаша, заключили союз. Если они добьются, что АПТО  согласится  увеличить
капиталовложения на двенадцать процентов, этот  добавочный  капитал  будет
внесен мужем Эстер, и тогда у  них  окажется  в  руках  контрольный  пакет
акций... - Она написала:

   На каждые 112 акций абсолютное большинство составляет 56
   Эстер с супругом: 35 + 12 = ......................... 47
   Эмили ............................................... 10
   Всего у них .................................... 57 > 56

   -  Но  для  того,  чтобы  правление  АПТО  согласилось  на   увеличение
капиталовложений, необходимо мое согласие, какую бы  позицию  ни  занимала
лионская группа. В самом деле:

   На каждые 100 акций абсолютное большинство 50
   Эстер .................................... 35
   Эмили .................................... 10
   Лионская группа ........................... 4
   ..................................... 49  пустить в ход свою главную карту, то  есть
свою  родную  дочь,  Натали  Эмполи,  с  имеющимися  у  нее  акциями,  кои
составляют шесть процентов от общего количества и, по  счастью,  достались
мне  в  наследство  от  эдинбургского  дядюшки,  который  держал  в   доме
отличнейшее виски. Отец телеграфирует мне в Сестриер. Я приезжаю.
   - Значит, ты не была больна, как ты мне писала? - спросил Филипп.
   - Почему не была? - ответила Натали. - Была. Я и сейчас больна,  я  всю
свою жизнь болею... Так вот, -  продолжала  она,  -  возвращаюсь  в  Лион.
Появляюсь в самый разгар прений в административном совете.  У  моего  отца
сорок пять процентов акций, у меня - шесть, итого, значит, пятьдесят один.
Следовательно, мы - господа положения. Решаем драться до  конца.  Раз  нам
закрыли поставки, мы свернем работу на наших фабриках.
   Для начала уволим половину всего количества рабочих в Клюзо... Ровно за
три дня  до  торжественного  открытия  цеха  "РО",  на  которое  приглашен
американский  представитель   в   ОЕЭС.   Начнется   драка?   Тем   лучше.
Правительству придется уразуметь, что ему с  нами  ссориться  невыгодно...
Английские Эмполи нас  всячески  поддержат.  Поддержат  и  те  французские
промышленники, которые  столкнулись  с  американцами.  В  кредите  нам  не
откажут, и мы сумеем продержаться до победы.
   А ведь отстаивать  свою  линию,  закрыв  при  этом  фабрики,  обойдется
дешевле, чем при убыточном производстве. Если понадобится, мы закроем  все
наши французские фабрики. Раз нет коконов, пусть  машины  спят.  Не  будет
сырья, остановим машины - и все. Мой отец горит отвагой,  хочет  отплатить
своей супруге,  то  есть  твоей  мамаше.  Надо  прямо  сказать,  она  туго
соображает. Все еще делает ставку на американцев. Никак не  может  понять,
что их время прошло, по крайней мере в Европе.  Наша  с  папой  ставка  на
Англию, и только на Англию.
   - Так вот оно что! - протянул  Филипп.  -  Значит,  безоружные  рабочие
Клюзо должны подставлять головы под полицейские дубинки ради твоего папаши
и ради английской королевы?
   - Вот именно! Я то же самое говорила отцу. Только не так  сердито,  как
ты. Я даже нахожу, что это довольно пикантная история.
   - Как вы все омерзительны! - воскликнул Филипп.
   - Старо! Ты уже десять лет декламируешь это  на  все  лады,  -  сказала
Натали.  -  А  про  отца  могу  сказать  следующее:  отец   находит,   что
недовольство рабочих сейчас нам на руку, и намеревается  использовать  его
до конца. Но папа говорит, что, если б он был руководителем рабочих и знал
подлинное положение дел так, как он его знает сейчас, он повел бы сражение
еще решительнее. Папа думает, что, каков бы ни был  исход  боя,  результат
окажется выгодным главным образом для рабочих  -  и  в  конце  концов  они
используют соперничество  капиталистов  так  же,  как  банкиры  Эмполи  на
протяжении нескольких столетий  умели  использовать  соперничество  мелких
финансистов и поглотили их одного за другим. Отец убежден, что, как бы  мы
ни старались, что бы мы ни делали, рабочие будут завтра хозяевами.
   - А я-то здесь при чем? - сказал Филипп. - Я не рабочий, я  не  хозяин.
Для меня нет места в этом мире. - И он еще  долго  импровизировал  на  эту
тему.
   Из всей этой истории он понял только одно: Натали, его наперсница,  его
сестра, единственное в мире существо, которому он  всецело  доверял,  тоже
его обманывала...
   - Оденься, побрейся, - оборвала разговор  Натали.  -  Ступай  принимать
гостей.
   Филипп отказался наотрез.
   - Ну прошу тебя, - уговаривала Натали. - В кои-то веки нашлась для меня
потеха. Не порти мне удовольствия!
   - Ты все лжешь! - воскликнул Филипп. - Ты уже давно и с большим азартом
участвуешь в игре, где ставкой служит АПТО. Ты сама сейчас призналась...
   - Это и верно и неверно, - ответила Натали. - По правде сказать, я была
так взволнована сегодняшними  событиями,  что,  пожалуй,  преувеличила  ту
роль, которую мне пришлось играть. А если поразмыслить  хорошенько,  то  я
только и делала, что пила виски, охотилась под водой да дразнила  Бернарду
в ожидании того дня, когда отец вызовет меня и продиктует,  что  я  должна
делать.
   - А  твой  отец  действительно  убежден,  что  ему  так  уж  необходимо
по-прежнему держать АПТО в своих руках?
   - Не больше, чем мы с тобой  убеждены,  -  ответила  Натали.  -  Но  он
получил хорошее воспитание. Он сумеет умереть с  достоинством...  Ну  что,
будешь одеваться?.
   - Нет, - ответил Филипп.
   - Как тебе угодно...
   Натали ушла и за завтраком  сама  вместо  Филиппа  исполняла  хозяйские
обязанности.


   ЧЕТВЕРГ, УТРОМ

   Вопли Красавчика еще до рассвета подняли на ноги весь поселок. Известие
об аресте Кювро и Миньо встретила гулом уже целая толпа,  собиравшаяся  по
дворам. К  восьми  часам  утра,  когда  я  приехал  в  Клюзо,  возбуждение
усилилось. Торговцы, хорошо помнившие, что  во  время  большой  забастовки
1924 года в лавках поразбивали витрины, поспешно спускали  железные  шторы
на окнах.
   Около девяти часов утра десятка два охранников, решившихся проникнуть в
рабочий поселок  через  главный  вход,  зашагали  строем  по  центральному
проезду.  Молниеносно  распространился  слух,  что  они   хотят   отобрать
приготовленные для демонстрации  плакат"  и  щиты  с  лозунгами.  Из  окон
понеслись улюлюканье и свист. Не успели  охранники  сделать  и  пятидесяти
шагов, как перед ними упал и разбился большой горшок  с  фикусом.  За  ним
последовал стул. Охранники тотчас ретировались - от префекта  был  получен
приказ: не допускать инцидентов. В десять часов вход в поселок  преградила
баррикада, хотя никто не давал распоряжения ее воздвигнуть.  Трое  рабочих
подвезли и поставили поперек  прохода  телегу,  двое  других  побежали  за
балками, лежавшими у начатой стройки, женщины стали выворачивать булыжники
из  мостовой;  бывший  солдат-сапер  давал  советы,  как  лучше   возвести
баррикаду. Каждый действовал в согласии с другим, и  этот  незаметный  для
постороннего глаза порядок напоминал дружную  работу  муравьев.  На  улицу
высыпало все население  поселка.  Пришлось  даже  сдерживать  женщин:  они
готовы были перетащить на баррикады всю свою мебель; хозяйки, которые  еще
вчера  отказывались  платить  членские  взносы  в  профсоюз,  потому   что
откладывали каждый лишний грош, мечтая купить вместо черной чугунной плиты
нарядную эмалированную, сейчас сами предлагали строителям  баррикады  свой
драгоценный буфет с зеркальными стеклами.
   Я переходил от одной группы людей к другой и был просто ошеломлен  этой
внезапно поднявшейся  волной  народного  гнева.  Она  вскипает  незаметно,
сразу. Вот, кажется, народ смирился, в мрачном отчаянии опустил  голову  и
невозможно подвигнуть его на борьбу. И вдруг, словно тесто,  которое  прет
из квашни, словно эмаль, которая  внезапно  затвердевает,  словно  каравай
хлеба,  покрывающийся  золотистой  корочкой,   его   воля   выливается   в
определенную форму. Поэтому и говорят о революциях, что они "разражаются".
   Топография Клюзо диктовала обоим лагерям их стратегию.
   Географическим  центром  города  является  мост  через  речку   Желину.
Единственная в городе большая улица именуется ниже моста Лионской, а  выше
- Гренобльской. На левом берегу, вверх по течению реки, расположен рабочий
поселок и дом Летурно, окруженный парком. На правом берегу, ниже моста,  -
фабрика.
   Правый берег Желины - скалистый обрыв, и такой же отвесной стеной  гора
подступает ниже моста к Лионской  улице.  На  левом  берегу  возвышенность
поднимается в виде широкого холма с  округлой  вершиной,  по  его  склонам
расположился ярусами старый город.
   Цех, отведенный для "Рационализаторской операции", находился в корпусе,
построенном на левом берегу, близ старого  города;  с  другими  фабричными
корпусами он сообщался через мост, принадлежащий фабрике.
   Долина в Клюзо так узка,  гора  стоит  такой  отвесной  стеной,  что  в
декабре и в январе солнце даже не заглядывает в кварталы, расположенные на
правом берегу.
   Фасад здания, где помещалась фабричная  контора,  выходил  на  Лионскую
улицу, у въезда на мост.
   Павильоны американской выставки, как мы уже говорили,  поставлены  были
на площади Франсуа Летурно. Четырехугольник площади окаймляли: с севера  -
набережная Желины (правый берег); с юга - жилые  дома,  где  помещались  в
нижних этажах магазины и кафе; с восточной стороны - фабричные ворота, а с
западной - контора фабрики.
   Вдоль левого берега Желины у подножия холма тоже  тянулась  набережная.
Обе набережные, созданные попечением господ Летурно  около  1890  года,  в
период наивысшего процветания их  предприятия,  заканчивались  у  плотины,
воздвигнутой около фабрики. Речка Желина, присмирев,  тихонько  текла  меж
каменных стен. В спокойной воде отражались густолиственные вязы.
   Стачечный комитет  принял  следующее  решение:  участники  демонстрации
протеста построятся со  своими  плакатами  и  щитами  в  рабочем  поселке,
шествие  должно  направиться  по  Гренобльской  улице,  перейти   мост   и
попытаться выйти на площадь Франсуа Летурно. На тот  случай,  если  бы  не
удалось прорваться сквозь заградительный отряд  охранников,  предусмотрено
было, что демонстрация, сохраняя полный порядок, остановится на набережной
левого берега,  напротив  площади  Франсуа  Летурно,  около  входа  в  цех
"Рационализаторской операции".
   Министр и префект поставили себе целью во что бы то ни  стало  избавить
Джонатана Джонстона - американского наблюдателя  при  ОЕЭС  -  от  зрелища
рабочей  демонстрации.  Поэтому   требовалось   установить   непроницаемую
преграду между левым и правым берегом Желины.
   Большой мост и мостик, перекинутый через реку около  рабочего  поселка,
были уже на рассвете заняты полицейскими отрядами.
   В десять часов утра на  Гренобльской  улице,  в  пятидесяти  метрах  от
баррикады, воздвигнутой рабочими у входа  в  поселок,  полицейские  войска
устроили  заграждение  из  грузовиков,  под  защитой   сотни   вооруженных
охранников.
   В полдень было установлено второе заграждение из  грузовиков  и  отряда
охранников  в  нижнем  конце  Гренобльской  улицы,   немного   не   доходя
набережной. Небольшие отряды охранников расставлены были также вдоль  всей
набережной и у входа в цех "РО".
   Предполагалось, что в половине третьего, закончив  парадный  завтрак  и
произнесение речей, власти направятся на площадь для осмотра  американской
выставки, а затем через главные ворота проследуют на территорию фабрики  и
пройдут к цеху "РО" по внутреннему мостику - наплевать, если и  пострадает
импровизированный цветник, устроенный мадам  Таллагран  вдоль  набережной;
обратно из цеха пойдут той же дорогой и, сев в автомобили, выедут из Клюзо
по Лионской улице.


   Тюрьмы в Клюзо не имелось. Пьеретту Амабль, Миньо  и  Кювро  отвезли  в
жандармское управление, помещавшееся в  старом  городе,  в  бывшем  здании
мэрии, на вершине холма. Арестованных заперли в чьем-то служебном кабинете
на втором этаже и поставили перед дверью жандарма.
   Жандармский капитан, начальник местного управления, прекрасно помнил те
дни, когда Визиль был председателем Комитета освобождения  Клюзо;  сам  он
был тогда  лейтенантом.  Предшественник  его,  уличенный  в  том,  что  он
руководил карательными операциями против партизан, был расстрелян.
   С тех пор Визиль отошел от коммунистов - по крайней мере  так  полагала
полиция, знавшая от своих шпиков, что Миньо требовал исключения Визиля  из
партии. Визиль был теперь помощником брандмейстера  добровольной  пожарной
дружины и  спокойно  принял  приказ  о  привлечении  пожарников  к  охране
порядка, отданный вчера мэром города. Но ведь могли появиться новые Визили
- население города вопреки всем расчетам оказалось чрезвычайно возбудимым.
   Словом, на всякий  случай  жандармский  офицер  приказал  обращаться  с
арестованными  деликатно.  Подчиненные  выполнили  его  приказ  с   полной
готовностью - большинство из них были  женаты  на  местных  жительницах  и
боялись возмездия. Для всех троих арестованных  притащили