рман,  и  фактически  НСФО
подчинялось его партийной канцелярии.
     Полковник, собирая морщины на низком, упрямом лбу, изрекал гневно:
     - Полагаю, что заслуживаю расстрела, как офицер, но не виселицы,  как
государственный  преступник,  ибо  я  остаюсь  верен  тем  целям,  которые
преследовал   фюрер.   Руководители   путча   приводили    доказательства,
свидетельствующие  о  том,  что  рейхсфюрер  Гиммлер  уведомлен  о   нашем
недовольстве Гитлером и сочувственно относится к нам.  И  в  новый  состав
правительства  военной  диктатуры  войдут   наиболее   опытные   генералы,
способные подавить всякое недовольство масс с не  меньшей  решительностью,
чем СД, СС и гестапо.
     - Значит, участники путча находились под покровительством Гиммлера? -
спросил Вайс.
     -   Увы,   это   можно   назвать   не   более   чем   снисходительным
попустительством, - печально вздохнул  полковник.  -  Но  мне  кажется,  -
перешел он на еле слышный шепот, - что рейхсфюрер был взбешен  не  столько
тем, что совершилось покушение  на  жизнь  фюрера,  сколько  тем,  что  он
оказалось безрезультатным. И не случайно он одним  руководителям  заговора
дал возможность и  время  покончить  самоубийством,  а  других  велел  без
допроса расстрелять на месте.
     - Вы объясняете это только тем, что он  хотел  уничтожить  свидетелей
своего, как вы выражаетесь, "снисходительного попустительства"?
     - Нет, - покачал  головой  полковник,  -  не  только  этим.  Гиммлер,
несомненно, умный и  дальновидный  человек.  Будучи  информирован  о  ходе
подготовки путча, он, очевидно, предвидел всю опасность его.
     Лицо Вайса выразило удивление.
     - Я имел в виду ту  огромную  опасность,  которая  угрожала  рейху  в
случае успеха покушения. Это развязало бы действия широких,  оппозиционных
фашизму слоев населения нашей страны, и красные, выйдя из подполья, сумели
бы возглавить их. Таким образом, мы  могли  стать  невольными  виновниками
революционного восстания, и за  это  нас  следовало  уже  не  повесить,  а
растерзать, утопить в нечистотах, а наши имена предать вечному  проклятию.
- Полковник заявил пылко: - И когда я до конца осознал  это,  я  убедился,
что заслужил казнь, и готов к ней!
     - Ну что ж, - усмехнулся Вайс, -  вы  мужественный  человек,  если  с
такой твердостью готовы встретить смерть.
     - Но мы оказались простофилями, - горестно  воскликнул  полковник,  -
потому что дали примкнуть к своему заговору младшему офицерству, мыслящему
иначе, чем мы, старшее поколение! Особо  опасным  оказался  Штауфенберг  -
наиболее активное лицо в организации путча. К сожалению, мы слишком поздно
узнали, насколько эта фигура зловредна.  Штауфенберг  стал  настаивать  на
блоке не только с различными оппозиционными группами,  но  даже  с  левыми
социалистами и, представьте его наглость, - с коммунистическим  подпольем.
Мало того: он предлагал вступить в переговоры с Россией!
     Но он завоевал такое доверие и авторитет среди молодых офицеров,  что
нам трудно было с ним бороться. Кроме того, он человек ошеломляющей отваги
и  твердости  духа  и  оказался  единственным  из  тех  нас  способным  на
террористический акт, - другого такого не было.
     - Значит, вы вынуждены были ему кое в чем уступать?
     -  Конечно!  Например,  четвертого  июля   Штауфенберг   должен   был
встретиться с лидерами коммунистического подполья. И  мы  даже  не  смогли
оспорить это его чудовищное решение.
     - И встреча состоялась?
     - Нет, - сказал полковник. - Кажется, кто-то  из  наших  благоразумно
уведомил Гиммлера о  наличии  внутри  нашего  заговора  опасного  течения,
представленного  левыми  социалдемократами,  готовыми  заключить  блок   с
коммунистами, а также о дне предполагаемой встречи Штауфенберга с лидерами
коммунистическго подполья. Не знаю почему, в назначенный день  Штауфенберг
не смог прийти на эту встречу, когда гестапо совершило налет, и коммунисты
были схвачены. Я после этого беседовал со Штауфенбергом, он, с  еще  более
ожесточенной  решительностью  извращая  нашу  цель,  высказывал  намерение
довести заговор до степени широкого демократического движения. И уже сдела
в  этом  направлении  немало.  Да,  -  задумчиво  повторил  полковник,   -
Штауфенберг - это зловещая фигура, и чем больше я о нем думаю, тем  больше
каюсь в своем заблуждении.
     Но тут же полковник твердо заявил:
     - Несомненно, в случае успешного проведения Штауфенбергом  акции  мы,
старые офицеры, предприняли бы все меры, чтобы внушить  массам  величайшую
скорбь  и  сожаление  по  поводу  злодейского  убийства  фюрера.   И   как
восприемники его величия во  имя  рейха  предали  бы  позорной  казни  его
убийцу. Народ должен знать, что всякий поднявший руку на главу империи или
его сподвижников - величайший преступник.
     - Ловко! - сказал Вайс. - Выходит, Штауфенбергу  угрожала  смерть  не
только в процессе покушения на Гитлера, но и от руки тех,  кто  возглавлял
заговор?
     Полковник величественно кивнул в знак согласия.
     - Иначе мы все перед лицом истории были бы причислены к тем  злодеям,
которые в разные времена покушались на жизнь монархов.
     - Вы монархист?
     - Нет. Эта форма управления старомодна. Только правительство  военной
диктатуры имеет право на всю полноту неограниченной власти. В  современном
мире это единственная власть,  способная  держать  народ  в  подчинении  и
решать все проблемы средствами военного насилия как внутри страны,  так  и
вне ее.
     - У вас стройная концепция, - заметил Вайс. - И как  вы  могли  пойти
против фюрера, в сущности разделяя его стремления?
     - Фюрер должен был бы сам пожертвовать своей жизнью, -  хмуро  сказал
полковник, - ради того, чтобы мы могли свободнее осуществить  его  идеалы.
Он слишком сфокусировал на своей личности эти идеалы.  Чтобы  добиться  их
осуществления, нам следовало пожертвовать фюрером. Принеся его  в  жертву,
мы с новыми силами смогли бы, объединившись, бороться  за  свои  идеалы  в
контакте с западными державами. Свои мысли я изложил на бумаге - это нечто
вроде  политического  завещания.  И,  полагаю,   вместо   сентиментального
послания близким, вы должны сделать все  возможное  для  того,  чтобы  мое
завещание попало в руки тех, кому  оно  предназначено.  Вы  понимаете  всю
важность  подобного  документа?  В  сущности,  это  даже  не  просьба,   а
приказание.
     Вайс возразил:
     - Только  в  том  случае,  если  большинство  заключенных  согласится
отказаться от письма родным и заменить его вашим, так сказать, завещанием.
     - Но они же не согласятся! - сердито воскликнул  полковник.  -  Здесь
слишком пестрое общество, среди  них  есть  и  такие,  что  придерживаются
взглядов Штауфенберга.
     - А вы попробуйте ознакомить их с  вашим  документом,  -  посоветовал
Вайс. - Эти люди - тоже часть Германии, о судьбе которой вы так печетесь.
     - Пожалуй, я это сделаю, - с некоторым колебанием в  голосе  произнес
полковник. Но потом, после долгой паузы, объявил:  -  Нет,  здесь  слишком
много нежелательных лиц. - Достал  из-под  матраца  сложенные  в  тетрадку
листы бумаги, попросил: - Возьмите, - может, вы  все-таки  найдете  способ
сохранить этот документ и передать его кому-либо.
     - Я не могу гарантировать вам, - сказал Вайс, - что он попадет в руки
тем адресатам, на которых вы рассчитываете.
     - Ну что ж, - согласился полковник, - пусть это будет кто  угодно.  -
Иронизируя над самим собой, заявил: - Очевидно, я соглашаюсь на это только
из тщеславия. Но пусть будет так.
     Полковника основательно отделали на первом же допросе. Его приволокли
в камеру и бросили на пол полутрупом.
     Придя в сознание, полковник сказал Вайсу:
     - Я изложил им все, что говорил вам,  и  вот  видите...  -  Он  хотел
поднять руку к лицу, но у него не хватило сил.
     - Они вам не поверили? - спросил Вайс.
     - Пожалуй, поверили, - сказал полковник. - Но  потребовали,  чтобы  я
дал  сведения  о  генералах  -  участниках  заговора.  Я  отказался:   это
противоречит моим понятиям о чести.
     - А о младших офицерах вы тоже ничего не сказали? - спросил Вайс.
     - Как старший офицер,  я  имею  право  оценивать  их  всесторонне,  -
туманно ответил полковник.
     На  следующий  день  полковника  отвели  на  казнь.  Он   мужественно
отказался от полагающейся ему порции шнапса, так  же  как  и  от  таблеток
опиума, которыми торговали надзиратели.
     Прежде чем уйти, он  обошел  всех  офицеров,  каждому  пожал  руку  и
пожелал встретить смертьь с тем же присутствием духа, как и он.
     От прощания со штатскими заключенными полковник уклонился.  Он  ушел,
твердо ступая, и даже не оглянулся в дверях.
     Гуго Лемберг сказал Вайсу, что центральная группа заговора  до  конца
1943 года была против убийства Гитлера - из  опасения,  что  это  развяжет
антифашистскую борьбу широких масс. Заговорщики лишь  стремились  добиться
отставки фюрера, чтобы придать перевороту характер  законной  смены  главы
рейха. К тому  же  Даллес  рекомендовал  связанным  с  ним  представителям
заговорщиков  не  предпринимать  никаких  действий  до  того,  как   армия
союзников высадится в Европе.
     Покушение на Гитлера должно было совпасть с высадкой союзников. Новое
правительство Германии снимет войска с Западного фронта. Армия  союзников,
оккупировав   Германию,   сама    подавит    возможность    революционного
антифашистского  восстания.   Таким   образом,   войска   вермахта   будут
освобождены для контрудара по наступающей Советской Армии. Все силы  будут
брошены на это.
     - Но полковник, например, - с усмешкой сказал Гуго, - был противником
капитуляции Германии перед США и Англией. По его мнению,  она  могла  быть
воспринята как общее военное поражение Германии. Он был и против оккупации
страны англо-американскими войсками: подавить антифашистские силы  должна,
по его мнению, сама  германская  армия,  внушив  таким  способом  народным
массам надлежащее уважение к новому германскому  правительству.  Наивность
солдафона! - насмешливо заключил Гуго.
     - Разве? - усомнился Вайс.
     - Безусловно. Дело в том, что нам, военным, с самого начала следовало
опереться на наиболее влиятельные силы Германии, тогда наш  путч  имел  бы
все необходимые гарантии.
     - Что же это за силы?
     - Промышленные круги рейха, - сказал Гуго. - Но, увы, многие из  этой
среды были против смены Гитлера. Они хорошо помнили, как решительно  он  в
свое время расправился с коммунистическим движением. И с какой смелостью и
последовательностью осуществил полное подчинение сил  нации  экономическим
интересам магнатов промышленности. Кроме того, - понизил голос Гуго, - мне
кажется,  до  сведения  Гиммлера  дошло,  что  некоторые   наши   генералы
колебались, признать ли его новым фюрером рейха или не признать. А ведь им
было известно, что та кандидатура имела решительную поддержку  со  стороны
правящих кругов США и Англии. И я предполагаю, что если  бы  покушение  на
Гитлера прошло успешно, Гиммлер незамедлительно обрушил бы на  большинство
участников заговора всю мощь карающих сил СС с гестапо.
     - Значит, заговор безнадежен?
     - Нет, почему же? - угрюмо возразил Гуго. - Если  бы,  как  предлагал
Штауфенберг, мы объединились с широким демократическим фронтом,  возможно,
все было бы иначе. Но я не за т а  к  у  ю  Германию,  я  противник  такой
Германии.
     - А немецкий народ какую предпочел бы Германию?
     - Народ только тогда надежный фундамент для здания государства, когда
он прочно утрамбован сильной властью.  -  Широко  обведя  рукой  нары,  на
которых лежали заключенные, Гуго со  злой  насмешкой  заявил:  -  Если  бы
сейчас здесь вдруг оказался русский  коммунист,  представляю,  как  бы  он
злорадствовал.
     - Почему же? - спросил Вайс.
     - Потому, - ответил Гуго, - что русским нужен Гитлер как  ненавистный
символ самой Германии, как мишень. А мы не смогли лишить их этой мишени...
     - Наивно! - сказал Вайс. - Вы хотели сменить фюрера Гитлера на фюрера
Гиммлера. Мишень же Советской Армии - немецкий фашизм. Вы сами это отлично
знаете из перехватов заявлений советского правительства.
     - Да, пожалуй, - уныло согласился Гуго. - Действительно, больше всего
мы боялись не того, что верные Гитлеру части СС могут  уничтожить  нас,  а
того, что убийство Гитлера будет воспринято как  сигнал  к  революционному
восстанию. Мы боялись и того, что советские войска  нанесут  окончательное
поражение нашей армии прежде, чем американские и английские  части  начнут
продвигаться по нашей территории. - И вдруг, будто только сейчас осененный
внезапно возникшей мыслью, Гуго спросил живо:  -  А  почему  вы  осуждаете
некоторые мои высказывания?
     - Мне небезразлично, за что вас собираются казнить  здесь!  -  сказал
Вайс.
     -  А  мне,  знаете,  теперь  уже  наплевать,  казнят  ли   меня   как
единомышленника Штауфенберга или как  противника  его  заблуждений.  Важно
одно - смерть все и всех уравнивает. - Гуго добавил с усмешкой:  -  Каждый
живой мыслит по-своему, но все мертвые воняют одинаково. Жаль, что здесь я
не могу предложить вам проверить это на практике: ведь вас, очевидно, тоже
скоро повесят.
     - Да, - сказал Вайс и потрогал пальцем шею. - Очень любезно,  что  вы
напомнили мне об этом.
     - Простите мою маленькую месть, но мне  показалось  -  вы  как  будто
умаляете значение нашего заговора...
     Два молодых офицера, Юргенс и  Брекер,  вернувшись  после  короткого,
беглого допроса, в конце которого им сообщили, что они будут  приговоры  к
казни, находились в состоянии глубокого отчаяния. Не близость  казни  -  к
известию о ней они отнеслись с  достойным  мужеством  -  ужасала  их.  Они
поняли по  ходу  допроса,  что  среди  генералов,  возглавлявших  заговор,
оказались доносчики. Эти предатели назвали гестапо  фамилии  участников  и
сообщили ряд подробностей заговора. А другие  генералы  в  день  20  июня,
когда было назначено убийство Гитлера, проявили трусость, нерешительность.
Они бездействовали, взвалив все на Штауфенберга. Узнав, что  Гитлер  после
взрыва бомбы остался жив, эти генералы лишь покорно ожидали возмездия и не
предприняли  ничего,  чтобы  дать  возможность  спастись   своим   младшим
сообщникам.
     Всю ночь Вайс провел с этими молодыми офицерами.
     Юргенс с ожесточением говорил, что теперь он понял: многие  генералы,
снятые  Гитлером  с  постов  за  поражение  на  Восточном  фронте,   стали
участниками заговора только из  чувства  мести,  чтобы  потом  свалить  на
Гитлера свои военные неудачи.
     Брекер рассказывал, что Штауфенберг,  как  и  те,  кто  разделял  его
взгляды, считал, что прежде всего надо добиться капитуляции армий вермахта
на Восточном фронте.  Но  теперь,  в  отчаянии  повторял  молодой  офицер,
теперь,  когда  заговор  провалился,  самое  ужасное  не  то,  что  многие
участники его казнены, а другие еще будут казнены. Что такое их смерть  по
сравнению с тем, что не удалось предотвратить гибель сотен тысяч  немецких
солдат на Восточном фронте?
     На все эти сетования Юргенс с горечью отвечал:
     - Но ведь мы с тобой  знали,  что  руководители  заговора  единодушно
сходились на капитуляции перед США и Англией с тем, чтобы продолжать войну
с Россией.
     - Да, но мы были за Штауфенберга, - возразил ему Брекер, -  а  с  ним
сочли возможным вступить в переговоры даже коммунисты.
     - А где они сейчас? Тоже казнены?..
     Через два дня Вайса внезапно вызвали в контору тюрьмы и сообщили, что
он свободен.
     В тюремных ворот его ждал в машине Густав. Похлопав Вайса  по  плечу,
он сказал одобрительно:
     - Однако вы оказались выносливым господином.
     Густав, не  заезжая  на  Бисмаркштрассе,  отвез  его  в  штабквартиру
Шелленберга.
     Тот, еще более похудевший и пожелтевший, встретил Вайса  без  улыбки.
Пожал руку, сказал:
     - Я подробно информирован о вашем поведении. - Болезненно  сморщился,
потер левый бок, спросил: - У вас есть какие-либо просьбы?
     - Я готов продолжать службу, и можете не сомневаться... - начал  было
Вайс.
     - Я не это имею в виду, - нетерпеливо перебил Шелленберг.
     - Прошу вас тогда, прикажите освободить заключенных офицеров вермахта
Брекера и Юргенса.
     - Вы имеете доказательства их невиновности?
     - Они  не  предали  никого  из  участников  заговора:  это  -  лучшее
свидетельство того, что они могут пригодиться.
     - Для какой цели?
     - Я полагаю, вы оцените их способность держать язык  за  зубами  даже
под угрозой казни.
     - Я уже оценил  в  вас  эту  способность,  -  улыбнулся  одной  щекой
Шелленберг.
     - Благодарю  вас,  -  сказал  Вайс.   -   Значит,   я   могу   твердо
рассчитывать...
     Шелленберг снова перебил его:
     - Я собирался обратиться к рейхсфюреру с просьбой о  награждении  вас
железным крестом первого класса. Вы предпочитаете, чтобы я побеспокоил его
по другому поводу?
     - Разрешите мне снова повторить мое ходатайство.
     - Хорошо, -  Шелленберг  взял  со  стола  какую-то  бумагу,  медленно
разорвал ее, бросил в корзину. - Можете идти.
     Но на пороге остановил:
     - Вы полагаете, они годятся для секретной службы.
     - Нет, - сказал Вайс.
     - Тогда для чего же?
     - Когда  рейхсфюрер  их  помилует,  господин  Мюллер  будет  пытаться
выяснить, не были ли они агентами рейхсфюрера. - Вайс усмехнулся. - Мюллер
потерпит неприятное для него поражение. О  предпринятом  им  расследовании
станет известно, и это послужит новым доказательством его недружественного
отношения к Гиммлеру.
     Шелленберг молча, испытующе смотрел в глаза Вайсу и вдруг улыбнулся.
     - Это, пожалуй, остроумно. Теперь  я  понял.  Вы  готовите  маленькую
месть Мюллеру за ваше пребывание в заточении?
     - Вы проницательны, мой бригаденфюрер, - сказал  Вайс.  -  Значит,  я
могу быть уверен?..
     - Так же и в том, - подхватил Шелленберг,  -  что  сейчас  я  прикажу
отпечатать новое представление рейхсфюреру о вашем награждении.
     На пути к Бисмаркштрассе  Густав  успел  рассказать  Вайсу,  что  всю
махинацию с ним не без  труда  разоблачили  криминалисты,  находящиеся  на
службе Шелленберга. Смерть неизвестного человека последовала не  во  время
автомобильной  катастрофы,  а  в   результате   отравления,   задолго   до
катастрофы.
     Потом через агентов удалось установить, что Вайс находится в  тюрьме.
Но Вальтер Шелленберг приказал не предпринимать никаких  срочных  мер  для
освобождения  Вайса:  ведь  его  пребывание  там   являлось   серьезнейшим
испытанием, лучшей  проверочной  комбинации  и  не  придумаешь.  А  потом,
занятый множеством дел, бригаденфюрер, очевидно, забыл о Вайсе,  напомнить
же о нем никто не решался. И только когда  Шелленберг  случайно  увидел  в
подписанном Гиммлером списке приговоренных к казни имя  Вайса,  он  принял
соответствующие меры.
     - Но, возможно, - добавил Густав, -  ни  Гиммлер,  ни  Шелленберг  не
хотели в это сложное время  ссориться  с  Мюллером.  После  же  того,  как
Гиммлер расправился с участниками заговора и, главное, с теми из них,  кто
был вхож к нему, открылась возможность отобрать вас у Мюллера.
     - Но меня могли повесить в любой  день  после  приговора,  -  заметил
Иоганн.
     - Не исключено, - согласился Густав. - Возможно, вас  реабилитировали
бы посмертно. Но, знаете ли, хоронить вас дважды - это было бы уж слишком.
- Посоветовал: - Кстати,  не  забудьте  съездить  на  кладбище  -  увидите
отличное надгробие: "Незабвенному Иоганну Вайсу".  Нового  уж,  во  всяком
случае, не понадобилось бы заказывать.
     Когда Иоганн вошел к себе в комнату и взглянул в зеркало, он невольно
оглянулся. Из зеркала на него смотрела  костлявая,  жесткая  физиономия  с
глубоко  впавшими  висками,   щеками,   глазами.   Волосы   потускнели   и
серебрились. Шея тонкая, губы, казалось, присохли к зубам.
     - М-да, - презрительно  произнес  он,