ссистент  врача.  Без
меня он не может оказать помощь пострадавшим!  И  вы  же  знаете,  на  сцену
выбежала девушка, скорее всего, психически травмированная.
   Удивленный наглой ложью спутницы, доктор возмущенно дернулся  в  сторону:
ему не понравилось, что она назвала Брунгильду сумасшедшей.
   Служитель воспринял движение доктора как знак крайнего  нетерпения  и  от
греха подальше решил не противиться ворвавшимся в святая святых - за кулисы.
Человечек взял инициативу в свои руки: он  кликнул  помощника  и  велел  ему
занять пост у дверей, а сам повел доктора и  сверкающую  глазами,  горластую
барышню в охраняемые им лабиринты. Они поднялись по ступенькам  и  помчались
между бесформенными пыльными тряпками, свисающими с колосников. Доктор  едва
успевал озираться по  сторонам:  в  поле  его  зрения  то  и  дело  попадали
диковинные приспособления - какие-то  канаты,  лонжи,  картонные  декорации,
ободранная мебель... Он во всей мере начал  ощущать  театральную  атмосферу.
Неожиданно вслед за своими спутниками он вывернул на открытое пространство и
остановился.
   Скрытая занавесом от публики сцена была полна актерами. Они глухо  гудели
и толпились по периметру площадки, из суфлерской  будки  высовывался  усатый
человечек в нарукавниках: выгнув шею, он пытался взглянуть  за  прикрывающую
его полусферу... Возле левой кулисы возвышался пожарный в блестящей каске  -
в руках он держал наготове брандспойт.
   - Вон! Все вон отсюда!  -  неожиданно  заорал  Максим  Иллионский-Третий,
медленно поворачиваясь вокруг своей оси и чуть-чуть приседая.  -  Пошли  все
вон!
   Актеры бросились врассыпную, едва не сбили с ног Клима Кирилловича и  его
спутницу. Когда топот актерских ног  стих,  стали  явственно  слышны  крики,
свист и улюлюканье обманутой в своих ожиданиях публики.
   Служитель выступил вперед.
   - Господин Иллионский, - он осторожно двинулся к актеру, - надо  объявить
публике об отмене спектакля. И вернуть деньги за билеты...
   - Объявляйте, черт вас возьми! - заорал Иллионский. - И скройтесь  навеки
с глаз моих!
   Он закрыл лицо руками. Служитель бочком шмыгнул в щель занавеса, свист  и
улюлюканье усилились.
   -  Брунгильда!  -  наконец  обрела  голос  Мария  Николаевна   Муромцева,
бросившаяся к сестре. - Брунгильда! Мы тебя все-таки нашли!
   Брунгильда,  молча  испепелявшая  взором  впавшего  в  истерику   Максима
Иллионского, только сейчас заметила сестру и растерянно  ступающего  за  ней
доктора Коровкина.  Она  повернулась  к  ним,  сохраняя  на  лице  выражение
крайнего гнева и презрения, через мгновение огонь мщения начал гаснуть в  ее
прекрасных голубых глазах, и она кинулась навстречу сестре.
   Обе заключили друг друга в объятия.
   - Брунгильда, милая, где ты была? Мы волновались, - всхлипывала Мура,  от
радости к ее глазам подступали слезы. - Мы сбились с ног. Ты  нас  напугала.
Зачем ты  ушла  из  дома?  Мама  беспокоится,  папа  извелся,  мы  с  Климом
Кирилловичем не знали, где тебя искать...
   - Добрый вечер, Брунгильда Николаевна. - Доктор Коровник не нашел сказать
ничего лучшего,  когда  девушки  наконец  разомкнули  объятия,  и  пропавшая
красавица обратила свой взор на спутника сестры.
   - Брунгильда, дорогая, поедем скорее домой, - уговаривала сестру Мура,  -
и ты нам объяснишь, что с тобой приключилось... Надо скорее успокоить папу и
маму... Зачем ты нас всех так напугала? Зачем ты  выдавала  себя  за  княжну
Бельскую? Зачем ты была в том ужасном доме?
   - Как я счастлива  вас  видеть!  -  Брунгильда  наконец  разомкнула  свои
розовые губки. - Но ехать домой пока не могу.
   - Как? Почему? - тревожно вскинулся доктор  Коровкин.  -  Вы  плохо  себя
чувствуете?
   - Чувствую я себя даже лучше, чем всегда, - проговорила с легкой  угрозой
в голосе Брунгильда и покосилась на Максима  Иллионского-Третьего,  все  еще
закрывающего ладонями лицо, но, похоже, подглядывающего между пальцев.  -  И
вообще, дорогая, у нас с тобой разные отцы. Ты - дочь профессора  Муромцева,
а я - дочь князя Бельского.
   -  Что?  -  Мура  отскочила   от   Брунгильды,   которая   с   плотоядным
сладострастием воззрилась на окаменевшего актера.
   Клим  Кириллович  похолодел  и  крепче   сжал   пальцами   ручку   своего
медицинского саквояжа. Неужели Мура была права? Неужели  ее  старшая  сестра
помешалась от пережитых страданий?
   Мура сделала еще один  шаг  назад  и,  встав  почти  вплотную  к  доктору
Коровкину, подняла к нему лицо:
   - Боже, боже мой, что она говорит? - шепнула она ему с ужасом. - Что  они
с ней сделали?
   - Да, дорогая Мария Николаевна, - продолжила Брунгильда, не сводя глаз  с
Иллионского и не обращая внимания на перешептывания Муры  и  доктора,  -  ты
что, никогда не замечала, какие мы с тобой разные?
   - Замечала, - всхлипнула перепуганная Мура.
   - А разве ты не говорила мне, что я аристократична от природы?
   - Говорила. - Мура вспомнила, что противоречить обезумевшим людям опасно.
   - Ну а теперь скажи, почему тебя зовут Мария, а меня - Брунгильда?
   Мура беспомощно глянула на осунувшегося доктора и  не  решилась  что-либо
ответить. Она дрожала и  переводила  взгляд  с  одного  участника  сцены  на
другого.
   Брунгильда неожиданно повернулась к сестре  и  с  необыкновенной  злобой,
которой никогда прежде за ней не замечали доктор и Мура, внятно,  раздельно,
чуть ли не по слогам начала говорить:
   - Потому что вы все недогадливые. Я не дочь Николая Муромцева. Или он сам
вписал в святцы имя Брунгильда?
   Она постучала указательным пальцем правой руки по груди - там, где должен
был под одеждой находиться ее серебряный крестик.
   Только тут Мура и доктор  заметили,  что  Брунгильда  выглядит  необычно:
из-под надвинутой на лоб шляпки выбивались неаккуратно уложенные  золотистые
пряди, юбка, выглядывавшая из-под пелерины, была помята. Иногда  ее  старшая
сестра  слегка  передергивала  плечами,  как  бы  пытаясь  освободиться   от
невидимых пут.
   - Брунгильда Николаевна, - доктор Коровкин  собравшись  с  духом,  придал
своему голосу  чрезвычайную  мягкость,  -  я  предлагаю  поехать  к  Николаю
Николаевичу и на месте разобраться
   - Нет,  -  с  неожиданной  яростью  возразила  встрепанная  красавица,  -
разбираться я буду не там. Вы что, не понимаете: мой отец,  князь  Бельский,
умер почти на моих глазах!  А  вы,  бесчувственные,  гоните  меня  к  чужому
человеку, когда мне надо думать о погребении!
   Она замолчала и, раздувая ноздри, прожигала доктора гневным взглядом.
   - Но зачем думать об этом в театре, на  сцене?  -  пролепетала  на  грани
обморока Мура.
   В нависшей тишине стало слышно, что зал,  еще  недавно  бесновавшийся  за
опущенным занавесом, опустел - ни одного звука не доносилось  до  участников
трагической сцены.
   - Я вам сейчас все объясню, - убрав руки от лица, хрипло произнес наконец
Иллионский-Третий. Выглядел он тоже весьма растерянным
   - Нет! - взвизгнула Брунгильда и, махнув пузатым  ридикюльчиком,  сделала
шаг по направлению к актеру, который  непроизвольно  попятился.  -  Нет!  Мы
сейчас поедем на кладбище!
   - Хорошо, Брунгильда Николаевна, хорошо. -  Доктор  Коровкин  смирился  с
тем,  что  пока  ничего  не  удастся  сделать  Надо  покорно  следовать   за
невменяемой девушкой и ждать удобного момента, чтобы хитростью  заманить  ее
домой Он рассчитывал, что на кладбище или даже  на  улице  удастся  усмирить
старшую профессорскую дочь, хотя бы и с помощью полиции
   С ужасом смотрела  на  Брунгильду  и  Мура  -  в  голове  ее  проносились
чудовищные мысли. Неужели ее сестра попадет в клинику для умалишенных?
   Неужели придется с помощью полиции повязать сестру? Неужели ее  блестящая
исполнительская   карьера   рухнула?    Неужели    Брунгильда    и    впрямь
незаконнорожденная дочь князя Бельского? Неужели  это  правда  -  и  они  не
сестры? Неужели семейный скандал станет достоянием общественности? Что будет
с папой и мамой?
   - Я вам сейчас все объясню, - опять подал слабый голос Максим Иллионский,
благоразумно сохраняющий дистанцию между  собой  и  сумасшедшей  красавицей,
сорвавшей его последний спектакль в Петербурге.
   - Объяснять будете потом! - срывающимся голосом  закричала  Брунгильда  и
сделала еще один шаг по  направлению  к  готовому  бежать  актеру.  -  После
погребения! После кладбища!
   Пользуясь тем, что Брунгильда на него не смотрит, доктор Коровкин пытался
как можно выразительнее подмигнуть Иллионскому, дать сигнал -  спокойно,  не
сопротивляйтесь, не противоречьте. Но Иллионский, кажется,  не  надеялся  на
поддержку Муры и доктора Коровкина.
   - Дорогая Брунгильда... э... э... ваше сиятельство... -  Клим  Кириллович
старался  всеми  силами  переключить  внимание  старшей  дочери   профессора
Муромцева с Иллионского на себя, он боялся, что  помешательство  выльется  в
буйные формы. - Мы готовы следовать за вами...
   Брунгильда обернулась на голос Клима Кирилловича.
   - Мне такого позора не надо! - В ее голосе клокотала откровенная  ярость.
- И не вздумайте мне мешать, не  вздумайте  звать  полицию.  Я  за  себя  не
ручаюсь.
   - Нет-нет, ваше с-с-сия-т-т-ельство, - пробормотал, опуская глаза, доктор
и толкнул локтем в бок Муру, едва державшуюся  на  ногах  от  охватившей  ее
паники. - Не извольте беспокоиться. Мы едем на кладбище.
   - Но сейчас там, наверное, уже темно, - всхлипнула Мура,  -  уже  десятый
час.
   - Ну и что? - возразила гневно Брунгильда. - Тем лучше. Никто не  увидит,
как я похороню князя Бельского.
   - А-а-а... где... м-м...  сейчас...  тело...  князя?  -  Доктор  Коровкин
мучительно подбирал слова  и  старался  смотреть  на  Брунгильду  преданными
глазами.
   - Где его тело, я знаю, - злобно ответила красавица, - а вот души у  него
никогда не было.
   - А нельзя ли погребение перенести на утро? - заискивающе попросила  Мура
и криво улыбнулась.
   - Ни в коем случае! - топнула ногой  Брунгильда.  -  Я  не  желаю,  чтобы
пострадала моя репутация! Репутация - превыше всего!
   - А господин Иллионский...  он...  что  -  тоже  поедет  на  кладбище?  -
осторожно поинтересовался доктор.
   - Всенепременно! Без него погребение не состоится, - заявила  Брунгильда.
И повернулась к актеру:
   - Есть ли у вас саван, господин Иллионский?
   Бледный, как мел, актер молчал.
   - И не забудьте про тапочки, - подхватил доктор и подмигнул актеру,  -  и
потом, э-э-э, ваше сиятельство... заказан ли гроб?
   - Мы похороним князя Бельского  без  гроба,  -  ответила  с  нескрываемым
наслаждением Брунгильда. И с неожиданной страстью продолжила:
   - И он сам выроет себе могилу.
   - О боже! - ахнула Мура, качнувшись в сторону доктора Коровкина,  который
свободной от саквояжа рукой подхватил ослабшую девушку за талию. - Это убьет
папу! У него слабое сердце!
   - Я помогу князю  Бельскому,  ваше  сиятельство,  -  заверил  сумасшедшую
доктор. - Мы с господином Иллионским ему поможем.
   - Нет, я хочу, чтобы могилу рыл сам  князь  Бельский!  И  лучше  всего  -
руками и зубами! - вновь завизжала Брунгильда. -  Если  он  возьмет  в  руки
лопату, я сама собственноручно убью его этой лопатой.
   Мария Николаевна Муромцева дрожала, как осиновый лист, - она  представила
себе зловещий мрак осеннего кладбища, озаренные неверным светом луны  кресты
и надгробья, разверстую могилу, края которой  пытался  грызть  зубами  седой
костлявый мертвец  в  белом  саване,  и  стоящую  чуть  поодаль  разъяренную
Брунгильду  с  лопатой,  занесенной  над  несчастным  покойником  -   князем
Бельским.
   Да, в девушке, которую она привыкла считать своей  родной  сестрой,  был,
был истинный аристократизм - не только тонкая  кость,  хороший  вкус,  но  и
ранимая, чувствительная психика. Ее утонченная  психика  и  пострадала-то  в
первую очередь после случившегося. Но что же произошло с бедной Брунгильдой?
Кто и как выманил ее из дома и довел до сумасшествия? Что с ней  делали  эти
три дня?
   Мура с отчаянием наблюдала  за  происходящим  и  изо  всех  сил  пыталась
соединить в своей бедной голове несоединимое. Звонок неизвестного мужчины из
аптеки и заверения о том, что все в порядке  и  концерт  состоится  вовремя.
Записку с требованием заплатить за Брунгильду 10 000 рублей. И  кульминацию,
апофеоз - появление Брунгильды на сцене Суворинского театра.
   - А при чем здесь выкуп? - с отчаянием выкрикнула  она  и  почувствовала,
как доктор Коровкин толкнул ее локтем и зашипел.
   - Выкуп? - Глаза Брунгильды округлились, и она тяжело задышала.  -  Какой
выкуп?
   - Мария Николаевна ошиблась, ваше сиятельство... - заторопился  загладить
промашку Муры доктор. - Она имела в виду выкоп, от слова копать, то есть яму
на кладбище... Правда, Мария Николаевна?
   Оцепеневшая от ужаса Мура не могла произнести ни  слова  -  она,  подобно
кролику, загипнотизированному удавом, ждала неминуемого приближения сестры.
   Взбешенная Брунгильда остановилась в двух шагах от жертвы.
   - Какой выкуп? - угрожающе повторила она. - Сколько?
   - Десять тысяч, - слабеющим голоском пролепетала Мура. Дощатый пол  сцены
плыл под ее ногами. Она бы упала, если бы не твердая рука доктора Коровкина,
не выпускавшая ее талию.
   - Десять тысяч? - надменно переспросила  Брунгильда.  -  Недорого.  Можно
сказать, даже слишком дешево. И это - еще одно оскорбление  моей  репутации.
Тем лучше.
   Она неожиданно протянула руку и, потрепав Муру за плечо, усмехнулась:
   - Тогда я убью его прямо сейчас. Где лопата?
   Она резко повернулась спиной к Муре и доктору и, кажется, собиралась идти
искать лопату или  требовать  ее  от  Максима  Иллионского-Третьего,  но  не
успела.
   Стоящий в отдалении актер не вынес напряжения  и  угроз  сумасшедшей.  Он
прикрыл глаза, покачнулся и с грохотом рухнул на пыльные доски  театрального
помоста.
   Брунгильда растерянно обернулась и встретилась  с  доктором  глазами.  Он
понял и, отстранив Муру, по кривой,  огибающей  на  значительном  расстоянии
Брунгильду, направился к недвижному телу актера.
   Не  напрасно  таскал  он  сегодня  с  собой  медицинский  саквояж  -   и,
склонившись над распластанным  руководителем  антрепризы  "Аполлон",  доктор
Коровкин достал флакон с нашатырным спиртом. Отвернув крышку, он  на  всякий
случай убедился в том, что помешанная Брунгильда не  двигается  с  места  и,
кажется, как учат медицинские учебники, приступ буйного поведения  сменяется
у больной вялостью и апатией.
   Доктор поднес  ватный  тампон,  смоченный  нашатырем,  к  солидному  носу
актера. Когда веки пострадавшего шевельнулись, а  затем  и  открылись,  явив
бессмысленный взор, доктор встал и отошел в сторону - на всякий случай.
   Великий трагик пришел в себя через несколько мгновений. Он  все  вспомнил
и, мгновенно вскочив на ноги, огляделся по сторонам.
   Доктор  и  Мура  испытали  за  сегодняшний  вечер  еще  одно  потрясение.
Очнувшийся Иллионский бросился к Брунгильде и с разбегу рухнул перед ней  на
колени. Он сложил обе ладони у груди и, глядя снизу вверх  на  возвышающуюся
красавицу, умоляюще заверещал противным бабьи голосом:
   - Простите, простите! Умоляю вас, простите! Во всем виноват Шлегер!

Глава 26

   В этот вечерний час ресторан  "Фортуна"  был  переполнен.  Деловые  люди,
промышленники,  коммерсанты   средней   руки   ценили   заведение   Порфирия
Филимоновича за чинный и благопристойный дух,  за  сдержанность  вышколенной
прислуги. В Петербурге всегда  найдется  место,  где  можно  и  покутить,  и
покуражиться, и разогреть кровь при помощи варьете с богатой  программой,  и
пошалить с доступными и падкими на звонкую монету дамочками. Но  посидеть  в
спокойной обстановке под звуки русского оркестрика,  побеседовать  с  нужным
человечком, не замутняя свое сознание  излишними  винными  парами,  табачным
дымом и чадом  прогорклого  масла,  насладиться  заведомо  здоровой  кухней,
знаменитыми ростбифчиками - и все за доступную цену, - лучшего места, чем  у
Порфирия, и не найдешь. Бывало, конечно, что публика  и  перебирала,  но  ни
скандалов,  ни  потасовок  не  допускалось.  Все   заканчивалось   прилично,
степенно: прислуга  бережно  выводила  ослабшего  гостя  и  по  распоряжению
хозяина либо укладывала его  в  специальное  помещение  -  отсыпаться,  либо
подзывала одного из постоянно дежурящих у ресторана извозчиков и  отправляла
с ним домой. И снова тишь да гладь,  только  музыканты  в  вышитых  рубашках
наигрывают. Приличную даму не стыдно на ужин пригласить. В кабинетах -  тоже
покой, лишний раз гостя не потревожат...
   Порфирий Филимонович стоял у дверей и радушно встречал  посетителей.  Над
столиками плыли ароматные запахи, могучие официанты в белоснежных одежках  с
широкими малиновыми поясами легко лавировали с подносами  в  руках,  разнося
заказанные блюда и водку в  хрустальных  графинчиках.  Сам  хозяин  старался
двигаться как можно меньше: ребра его еще побаливали, дышать было трудно, но
и лежать в постели уже никакой мочи не хватало.
   Да и после недавнего убийства Порфирий  Филимонович  не  хотел  оставлять
ресторан  без  хозяйского  глаза,  переживал  за  свою   добрую   репутацию,
завоеванную немалыми трудами.  И  надо  ж  такому  случиться  -  средь  бела
приходит злоумышленник, вонзает в грудь беззащитной женщины нож,  срывает  с
нее украшения, заработанные ею тоже весьма нелегким трудом, и скрывается.  А
на нем, на Порфирий Федулове, несмываемое пятно позора.  Когда  еще  забудет
почтенная публика эту историю! Нужен, нужен догляд!
   Он даже освободил Аркашу Рыбина  от  беготни  по  залу,  поставил  его  в
сторонке, присматривать за официантами и посетителями - а  вдруг  злодей  да
объявится? Схватить бы его  да  связать,  скрутить  -  силачей  в  ресторане
хватает. И  ресторан  бы  на  весь  город  прогремел:  не  смей  у  Порфирия
безнаказанно злые дела творить!  Прославился  бы  по-настоящему!  И  реклама
хорошая, да деньжонки бы потекли в карман погуще... А с деньжонками-то можно
было бы еще какую-нибудь диковинку придумать, не только механическую пианолу
купить, что днем заместо оркестра играет... Вон, на складе новых товаров  по
Большой Морской, синематографы продают от 15 рублей до 350 за  штуку.  Купил
бы Порфирий самый лучший, самый большой... И  спешила  бы  в  его  "Фортуну"
публика не русский или румынский  оркестрик  послушать,  а  полюбоваться  на
живую фотографию, на синематограф. Он бы, Порфирий, и залу  специальную  для
того чуда выделил, и деньги бы на серию движущихся картин на лентах нашел, а
еще лучше покупать живые картины последних и мировых событий,  они  всего-то
по 8 рублей за ленту идут...
   Размечтавшийся Порфирий Филимонович  встрепенулся.  В  дверях  показались
новые гости - три господина, ужинавшие у него несколько дней  назад:  рослый
блондин, волосы короткие, ежиком, борода и усы светлые, лицо миловидное,  но
строгое. Второй - чуть пониже, шатен с небольшой бородкой, лощеный европеец.
Ну а третий всем молодцам молодец - в  папахе,  в  синем  мундире,  расшитом
вензелями, с шашкой на боку, с кинжалом в ножнах. Три дня назад с  ними  был
еще один. Того-то, красавца с чувственными яркими губами  на  гладком  лице,
бритоголового, веселого в ресторане узнали  сразу  и  публика  и  обслуга  -
гениальный  актер,  сам  Максим  Иллионский-Третий!  Молодец  в  мундире   и
русоголовый господин ушли тогда пораньше,  а  актера  и  лощеного  европейца
отправляли домой на извозчиках в полубессознательном состоянии. Слава  богу,
газеты растрезвонили, в какой гостинице остановился Иллионский,  зато  адрес
его захмелевшего дружка выяснять пришлось долгонько...
   Расторопный официант по распоряжению хозяина  повел  гостей  в  отдельный
кабинет, заказанный на этот вечер лощеным дружком великого трагика. Порфирий
Филимонович глянул им вслед и перевел взор на Аркашу Рыбина -  парнишка  изо
всех сил старался нагнать  на  себя  важности,  пыжился,  надувал  щеки.  Но
хозяина из виду не упускал. По выражению лица  Аркаши