умай, что нам теперь делать.
   - Хоронить. Сейчас и займемся, пока Максимыч спит.
   - Днем?
   - А ты предпочла бы ночью?
   - Я в чулан не пойду.
   - Ага, - усмехнулась я.
   - Все ты, ух, фашистское отродье! От вас одни беды.
   - Как бы не так. Если б не твоя родственница Ева, до сих пор жили бы мы
в раю, и горя не знали и о покойниках не думали.
   Вс„ вы, богоизбранные,
   - Ева жидовка?
   - А то.
   - Ну надо же, никогда б не подумала.
   Гретка, ты умная, скажи, как нам из всего этого выбраться?
   - Уже сказала. Похороним его и забудем. Как будто не было.
   - Ой, найдут нас менты, - заскулила Сонька, - их не обманешь. У них там
разные штучки, я в кино видела, мигом выведут на чистую воду.
   - Чего ты завелась? Ну, сообщит Максимыч, ну посмотрят яму и уедут.
Пусто в яме.
   - Ага, они покопаются и скажут: "Был труп".
   - Не было трупа, он там живой лежал.
   - Хорошо, если они это поймут. А собаки?
   - Что собаки?
   - Собаку пустят по следу, а она к нашему амбару. А уж как начнут
крутить, тут нам и конец.
   - Заткнулась бы ты лучше, богоизбранная, без тебя тошно.
   - А сколько нам влепят, если его найдут?
   Я вздохнула:
   - Думаю, много. Не сообщили - раз, труп спрятали - два, следствие в
заблуждение ввели - три...
   - Какое следствие? - испугалась Сонька.
   - Да никакое. Пошли быстрей.
   Мысль об уголовной ответственности придала нам необыкновенные силы, мы
трудились с огромным энтузиазмом и углубили яму еще на полметра.
   - Все, - сказала я, выбираясь из нее, - хватит, а то и меня хоронить
придется.
   Сонька дышала с трудом, потом вдруг начала трястись.
   - Гретка, боюсь я его тащить.
   - А в тюрьму не боишься?
   - Боюсь.
   - Тогда шевелись.
   Входить в чулан было страшно.
   - Давай попозже, - опять заныла Сонька.
   Я впихнула ее туда и сказала сурово:
   - Берись за пальто и понесли.
   Он, кажется, отяжелел. Мы с трудом вынесли его из дома, а дальше вдоль
огорода, картофельного поля - волоком по земле, оставляя заметный след.
   - Ой, найдут, - шептала Сонька, - выйду из тюрьмы бабушкой.
   Наконец мы дотащились до ямы, стянули с покойника Сонькину скатерть и,
стараясь не смотреть на его лицо, столкнули вниз.
   - И хороним-то не по-людски, - не унималась подружка, - ты какую-нибудь
молитву знаешь?
   - Ничего я не знаю, зарывай.
   Мы торопливо орудовали лопатами, каждую секунду ожидая появления
Максимыча с органами. Косились на пустынную дорогу, но больше всего
боялись заглянуть в яму.
   Старательно разровняли землю и прикрыли могилу досками. Отошли в
сторонку и оценили:вроде бы неплохо.
   - С собакой найдут, - тоскливо сказала Сонька.
   - Заладила - собака, собака. Пошли.
   - Пошли. Есть хочу.
   - Придется подождать.
   - Это почему, и куда ты меня ведешь?
   - На кладбище.
   - Зачем?
   - Могилу закопаем.
   Сонька замерла, я продолжала идти вперед, не обращая на нее внимания.
Она догнала меня вприпрыжку и, заглядывая в глаза,спросила:
   - Придумала чего?
   - Ничего не придумала.
   - А зачем закапывать, Греточка?
   - Не знаю. Если кого любопытство одолеет, пусть тоже лопатой помашет,
как мы.
   - Вот ты всегда так. Задумаешь что-то и молчишь, а я не в курсе. Я ведь
тоже знать должна.
   - Те, что его закопали, вернуться могут.
   - Зачем?
   - Да откуда я знаю? Памятник поставить. А могила разрыта. Понравится им
это?
   - Думаю, нет. Для чего-то они ее зарывали.
   - Точно. Вот и оставим, как было.
   - А Максимыч?
   - Пусть доносит органам. Приедут, разроют, а там ничего, ему ж еще и
достанется.
   - А ведь точно, Гретхен. Я ж знала, ты умная, не дашь пропасть. В
тюрьму-то уж больно не хочется.
   Мы обошли кладбище и, не заметив ничего подозрительного, принялись за
работу.
   Все приходит с опытом: закончили минут за пятнадцать. И домой
заспешили. Труды тяжкие и обильная выпивка свое дело сделали: спать очень
хотелось.
   Проснулась я оттого, что Сонька трясла меня за плечо.
   - Ты чего? - испугалась я.
   - Дождь, - и точно, за окном шел дождь, тихо постукивая в распахнутое
окно.
   - Дождь. - Это хорошо, - кивнула я, переворачиваясь на другой бок. Часы
показывали одиннадцать, и вставать уже не было смысла.
   - Эй, белокурая бестия...
   - Ну...
   - А дождик-то все следы смоет.
   - Точно.
   - И собачка после дождя ничего не найдет?
   - Не найдет.
   - Есть все-таки Бог на свете, - обрадовалась Сонька. - Я всегда говорю,
должна быть какая-то справедливость. Вот мы, к примеру, старались,
выкапывали, хотели человека спасти...
   - И влезли в дерьмо по самые уши...
   - Да, то есть нет. Я имею в виду, что мы ведь доброе дело сделали, а
добрые дела должны учитываться.
   - Где?
   - Ну, я не знаю... Характер у тебя, Греточка. Начнешь с тобой
по-человечески говорить, так ты обязательно все испортишь.
   - Я больше не буду. Говори. - Мне было ясно, что это единственный
способ отвязаться от подружки и опять уснуть. Сонька развивала свои идеи
вселенской справедливости, а я дремала, а потом и вовсе крепко уснула.
Правда, ненадолго. Дождь перешел в ливень, в небе загремело, заполыхало, а
Сонька принялась выть. Грозы она до смерти боится, утверждает, что в
детстве ее молнией ударило, я думаю, даже не один раз.
   - Сунь голову под подушку, - посоветовала я. Сонька сунула и при каждом
раскате грома тихо скулила. Кого хочешь разжалобит. Я стала ее утешать и
по плечу поглаживать. Тут она голову подняла и вдруг стала бледнеть.
   - Ты чего? - испугалась я.
   - Слышишь?
   - Что, гром?
   - Нет. В чулане кто-то ходит.
   - Да кто там ходит?
   - Он...
   - Дурища, как он ходить-то может? Мы его у амбара зарыли.
   Сонька жутко побледнела и начала креститься, конечно, и на меня страха
нагнала.
   - Слушай, ненормальная, хочешь, я пойду в чулан, посмотрю? -
разозлилась я.
   - Не надо, - теперь она еще и заикалась. - Я одна боюсь.
   Тут я решила, что в чулане мне делать совершенно нечего, и вроде бы
тоже начала бледнеть.
   - Бежим к Максимычу, - простонала Сонька.
   - Вымокнем до нитки, - усомнилась я, - и гроза.
   - Добежим.
   Мы накинули на голову старый дождевик и бросились к реке. На другом
берегу в серых потоках воды появилась фигура в жутком балахоне. Сонька
начала оседать, заваливаясь вправо, но тут Максимыч замахал руками и
крикнул:
   - Давайте бегом.
   Мы перебрались к нему и заспешили в дом.
   - А я уж к вам собрался, - сказал он, снимая плащ-палатку. - Гроза-то
а? Беспокоился, как вы там. Софья Павловна грозу уважает.
   - Уважаю, - кивнула Сонька. - Согреться бы.
   - Самовар горячий.
   - А печка? - спросила я.
   - С утра топил.
   Мы выпили чаю, и я забралась на печь греться. Было тепло и уютно. От
покойника мы избавились, дождь все следы смыл, можно забыть эту историю и
жить, как раньше. Через час гроза кончилась, я выглянула из-за занавески:
Сонька с Максимычем мирно играли в "дурака".
   - Девки, подъем! - я потянулась и открыла глаза. Сонька рядом
зашевелилась.
   - Который час? - спросила я Максимыча.
   - Девять. Засиделись мы вчера с Софьей.
   - Кто выиграл?
   - Я. Глянь, Маргарита, чего в деревне делается.
   - Чего ж в ней такого особенного? - насторожилась я.
   - А ты выйди на улицу-то, выйди.
   Я вышла на крыльцо и ахнула: деревня вдруг ожила, у каждого дома
красовались машины, а у неизвестного музыканта целых три. Мне стало
нехорошо при мысли о том, как близко мы были от беды.
   - Дачники приехали. В три дома на все лето. Пенсионеры, - довольно
заметил Максимыч.
   - Теперь тебе что не жить, - кивнула я, - не заскучаешь.
   Тут на крыльце возникла Сонька.
   - Максимыч, у тебя картошки на посадку не будет?
   - Найдем.
   - Что это за любовь к сельскому хозяйству? - удивилась я, когда мы шли
к дому.
   - Ну, не знаю. Дачники должны картошку сажать. Не можем мы здесь жить,
ничего не делая.
   - А я не здесь. Я домой.
   - Ты что? - ужаснулась Сонька. - А Максимыч? А если в органы" сообщит?
   - И что мы сделаем?
   - Будем в курсе. Грето чка, нельзя нам никак уезжать. Мы должны держать
руки...
   на этом...
   - На ширине плеч, - подсказала я.
   - Да... Свинья ты, Гретка. Мы должны знать, что происходит.
   - Ясно. Временами облачно. Местами кратковременные осадки.
   - Чего?.. Греточка, ты меня послушай.
   Конечно, я не такая умная, как ты, может быть, я даже совсем неумная...
   - Дура, что ли?
   - Может, дура, - согласилась Сонька, - но кое-что я понимаю: мы должны
все держать под контролем, - нашла она нужную фразу и так обрадовалась,
что и я начала радоваться из чувства солидарности: детская радость в
глазах дорогой подруги была умилительна.
   - Чего ты хочешь? - спросила я.
   - Поживем праздники, картошку посадим, за дедом присмотрим, не начудил
бы...
   А если органы, так хоть будем знать. А?
   Если Сонька что-то вбивала в голову, это навеки, она всегда твердо
стояла на своем, хотя вокруг хватало стульев, чтобы сесть.
   Я махнула рукой - остаемся.
   При всем Сонькином желании сажать картошку после такого ливня было
невозможно. Весь день мы валяли дурака. К вечеру, когда заметно подсохло,
Максимыч объявился, задумчивый и явно обеспокоенный.
   - Ты чего как пришибленный? - поинтересовалась Сонька.
   - На кладбище ходил.
   - Опять? Чего тебе неймется?
   - Как же... любопытно.
   - У меня был любопытный знакомый, так на днях схоронили.
   - Сонька, закопали ее.
   - Кого? - очень натурально испугалась она.
   - Ну, яму эту.
   - Кто ж ее закопал?
   - Откуда мне знать? Пошел сегодня взглянуть, а ее и нет вовсе. А после
дождя и место не найдешь, будто корова языком слизнула.
   - Ну и что? Нужна тебе яма?
   - Как же, Софья, что-то ведь здесь не так.
   - Я тебе говорила и еще повторю, помалкивай ты об этом. Далась она тебе.
   - Надо бы все-таки сообщить куда следует.
   - Сообщи. Яма у него пропала. Была и нету. Засмеют на старости лет.
Давай-ка за стол. За картошку денег не взял, так хоть выпьем.
   Максимыч не отказался. Часов в десять мы отнесли его на родной диван.
   - Ну и что? - съязвила я. - Так и будем человека спаивать?
   - А что делать прикажешь? Как бы его от этой глупой мысли избавить? -
печалилась Сонька.
   Два следующих дня мы сажали картошку и спаивали соседа. Такая щедрость
со стороны Соньки кого угодно насторожила бы, но Максимыч, похоже, и
подумать не мог, что в голове соседки, которая росла на его глазах, могут
завестись черные мысли. Однако, несмотря на систематическое спаивание,
забота о появившейся, а затем пропавшей яме его не оставляла. Он упорно
вспоминал ее, доводя Соньку до отчаяния. К моей радости, праздники
кончились, пора было возвращаться домой.
   - Я с тобой, - заявила Сонька.
   - А как же лето аристократки?
   - Какое лето, когда он возле амбара лежит. Продам к чертям собачьим эту
дачу.
   - А Максимыч? Не получит поллитровки и в органы кинется.
   Сонька заскучала.
   - Все равно, одна я здесь не останусь.
   Я только вздохнула.
   Мы вернулись в город. Привычные дела отвлекли от мыслей о ночном
приключении, и я заметно успокоилась. На День Победы я сбежала от Соньки к
друзьям в Загорск, и мы неделю не виделись, хотя она звонила с завидной
регулярностью. Подруга в эти дни занималась выколачиванием денег с
жильцов, снимавших у нее родительскую квартиру, была чрезвычайно деловита
и о покойнике даже не заговаривала. Так было до пятницы. В пятницу, выходя
с работы, я заметила Соньку. Она вышагивала по тротуару от дверей до угла
здания и была явно чем-то взволнована. Я вздохнула и пошла ей навстречу.
   - Ну, и чего ты здесь бродишь?
   - Тебя жду.
   - Могла бы позвонить.
   Она отмахнулась и вдруг стала совать мне в лицо газету.
   - Вот, полюбуйся!
   - Может, ты перестанешь ушами дергать и объяснишь, в чем дело?
   - Ты читай, читай. Вот здесь.
   Газета была областная. В рубрике "Происшествия" встречались иногда
курьезные вещи. Сонька ткнула пальцем в столбик:
   "Пенсионер К., возвращаясь ночью в родную деревню Куделиху, встретил на
местном кладбище двух подозрительных лиц с лопатами. Утром на кладбище им
была обнаружена яма, которая еще через день исчезла". Читать дальше я не
стала.
   - Ну и что?
   - Доболтался, старый черт, - волновалась Сонька, - говорила тебе,
нельзя его оставлять.
   - Не вижу в этой заметке ничего для нас опасного, - зевнула я.
   - Ох, Гретка, газеты не только мы читаем. А что, если эта заметка на
глаза им попадется?
   - Кому им?
   - Тем, кто его закопал. А?
   Я задумалась, потом пожала плечами:
   - Да... Не будут же они раскапывать, это глупо... или будут?
   Мы посмотрели друг на друга и зашагали к остановке.
   - Гретка, надо на дачу ехать. Посмотреть, что произойдет.
   - Ничего не произойдет.
   - Хорошо, если так.
   - Слушай, давай забудем все это, а?
   - Ага. Забудем. Забудешь тут... Едем, на автобус как раз успеем.
   На автобус мы успели и вскоре пили чай у Максимыча, он заметку прочитал
и остался доволен, чего нельзя было сказать о нас.
   Чай мы пили минут двадцать, после чего в голове Соньки родилась
очередная идея.
   Ничего не объясняя, она потащила меня в лес, прихватив провизии и
полевой бинокль. Шла она очень уверенно и вывела меня на поляну. Я
огляделась и за деревьями увидела кладбище, совсем рядом. И развилку
дороги, которая с этой стороны хорошо просматривалась.
   - Устраивайся, - предложила Сонька.
   - Навсегда?
   - Как получится.
   Я легла на землю, закинула руки за голову и уставилась в небо. Сонька
изображала дозорного. Одно радовало: погода стояла летняя. Я извлекла из
кармана журнал, но читать желания не было, и я стала приставать к Соньке.
   - Вот, к примеру, с чего ты решила, что они приедут сейчас? Может, они
уже были, или явятся ночью, или никогда не явятся.
   Сонька уставилась на меня зелеными глазищами, поразмышляла.
   - Пойдем-ка яму посмотрим. - Я вздохнула и вслед за ней побрела
смотреть яму, которая, строго говоря, не была ямой. Мы присели рядышком и
принялись разглядывать землю. Место поросло молодой крапивой и выглядело
совершенно невинно.
   - Как думаешь? - спросила Сонька.
   - Если и были, то землю не трогали.
   - А можно, не раскапывая, определить, есть покойник или нет?
   - Ты меня спрашиваешь?
   Мы помолчали и минут через пять вновь заняли боевой пост на поляне. Я
легла, а Сонька сидела, поджав ноги и навострив уши, чем очень напоминала
дворовую собаку. Я сказала ей об этом, она отмахнулась, и мне стало ясно:
своим занятием подружка увлечена чрезвычайно и никакие силы не заставят ее
покинуть пост. Оставалось только ждать, когда ей самой все это надоест.
   Я вздохнула и стала листать журнал. Прошло часа два, мы уже поесть
успели, журнал был прочитан, а Сонька стала проявлять явные признаки
нетерпения.
   - Может, пойдем? - предложила я. - Еще успеем на последний автобус.
   Сонька только головой покачала.
   - Слушай, земля холодная, - напомнила я, - для моего здоровья вредно
так много времени...
   Я не успела договорить, послышался шум подъезжающей машины. Мы замерли,
уставившись на развилку дороги. В поле зрения возникли красные "Жигули",
свернувшие затем в сторону Зайцева.
   - Пост объезжают, - пояснила Сонька расстроенно и опять насторожилась.
- Слышишь?
   - Не-а.
   - Да слушай ты.
   Я старалась изо всех сил. Точно. Машина. Вскоре мы ее увидели.
"Восьмерка"
   цвета "мокрый асфальт" появилась на дороге и притормозила. Минуту
ничего не происходило. Потом машина плавно двинулась к кладбищу и встала
как раз возле куста бузины. Сонька сопела, как паровоз.
   - Номер запиши, - шепнула она торопливо. Я записала. Любопытство
разбирало и меня, я выхватила у Соньки бинокль и уставилась на машину.
Стекла тонированы, и определить, что происходит внутри, было невозможно.
Дверь машины открылась, и появился мужчина: коренастый, стриженый, на вид
лет двадцати семи. Я узнала его сразу, именно он в памятную ночь выступал
в роли одного из могильщиков. Он перелез через ограду, присел и так же,
как мы, стал рассматривать землю. Сидел на корточках минут пять, не
меньше, как видно, о чем-то размышляя, полагаю, о неприятном, потому что
хмурился все более озабоченно. Сонька тянула руки к биноклю, и я отдала
его ей, все, что хотела, я уже увидела.
   - Что я тебе говорила, - бормотала Сонька, - не одни мы газеты читаем.
   Между тем мужчина поднялся, сел в машину и уехал.
   - Дела... - заметила я. - Однако раскапывать могилу он не стал.
   - Подожди, еще не вечер. Дурак он, что ли, днем копать?
   - Что ж, думаю, мы можем домой идти.
   - Еще бы покараулить.
   - Вот и карауль, а мне до смерти надоело. - Я направилась в сторону
деревни, Сонька догнала меня и принялась ныть:
   - Говоришь, ночью копать будет?
   - Ничего этого я не говорила. И вообще, ночью я близко к кладбищу не
подойду, у меня на него аллергия.
   - Ладно, не злись, - миролюбиво заметила Сонька, чем очень меня
насторожила.
   Деревня выглядела густонаселенной: слышались детские голоса, музыка,
звон ведер у колодца - одним словом, вечер пятницы. Мы прошлись по
деревне, "восьмерки" цвета "мокрый асфальт" не наблюдалось.
   - Значит, уехал, - констатировала Сонька, - или затаился где-нибудь.
Зря ушли с кладбища, самое интересное пропустим.
   Тут я начала злиться:
   - У тебя возле амбара покойник зарыт, может, хватит приключений и не
стоит искать новых? Забыла, как зубами лязгала?
   Или хочешь присоединиться к тому, что у амбара?
   Сонька не захотела. И правильно. Я решила подвести черту:
   - Завтра едем в город и больше об этой истории не говорим. Поняла?
   - Так ведь как же, Греточка....
   - Все. И заткнись.
   Мы вошли в дом, и Соньке пришлось заткнуться, потому что сели ужинать.
Чегочего, а поесть она любит. Правда, вид у нее был кислый, я
почувствовала себя виноватой и принялась объяснять, почему нам от этой
истории лучше держаться подальше.
   Сонька обреченно кивала и продолжала ощущать себя несчастной.
   - Значит, спать ложимся? - детским голоском спросила она.
   - Отчего ж, посмотрим телевизор. - Мы сели возле телевизора. Сонька
ерзала и смотрела на меня со значением.
   - Греточка...
   - Заткнись.
   - Не любишь ты меня...
   - Я тебя обожаю.
   - И ничего не хочешь для меня сделать.
   - Для тебя все,что угодно.
   - Ну, например...
   - Убить моего любимого паука в ванной.
   - Свинья! - прорычала Сонька и удалилась спать. Я поздравила себя с
тем, что у меня твердый характер, и отправилась вслед за ней.
   Утром мы проспали первый автобус, следующий был к обеду, и я занялась
цветами в палисаднике. Тут кое-что привлекло мое и внимание: у Максимыча
горел свет, это в десять-то утра. "Вчера набрался где-нибудь и до сих пор
спит", - решила я и продолжала копание в земле, но беспокойство не
отпускало, более того, я вдруг начала нервничать и то и дело поглядывать
на его окна.
   Свет все горел.
   - Сонька! - крикнула я. Она появилась из огорода и спросила угрюмо:
   - Чего?
   - У Максимыча свет до сих пор горит.
   - И что? - Тут Сонька как-то странно дернулась и уставилась на меня.
Видно было, то она предельно напугана.
   - О, Господи! - пролепетала подруга и потом бросила: - Бежим!
   Дверь была приоткрыта, свет горел в передней и на кухне. На столе -
поллитровка, пустой стакан и миска с капустой. Мы походили, покричали, у
соседей поспрашивали - безрезультатно.
   - Вот черт старый, напугал, - сказала Сонька, но облегчения в ее голосе
не слышалось. Подошло время обеда, Максимыч не появлялся.
   - Может, он в Зайцеве ушел? - предположила Сонька. - У него там родня.
   В город мы не поехали: надо было убедиться, что с Максимычем ничего не
случилось.
   По телевизору шли "Вести", когда в окно забарабанила соседка и крикнула:
   - Соня, Соня, беда! - Мы выскочили на крыльцо. - Максимыча нашли, в
реке утонул, за корягу зацепился.
   Мы разом побледнели и уставились друг на дружку. Сонька побежала к
реке, где уже весь народ собрался, а