переправили его
в   графство  Йоркшир,  на  базу  будущей   разведшколы.  Там  он  сейчас  и
пропитывается вашей жизнью.
     ОТВЕТ. Не понимаю.
     ВОПРОС.   Вам   и   не   нужно   этого  понимать.   Давайте   работать,
штандартенфюрер.  Мы  остановились  на  вашем   назначении  в  интендантство
таллинского гарнизона. Продолжайте показания.

     Листы  3 -  26  изъяты и переданы в оперативный отдел  Первого Главного
Управления НКВД СССР.

     ВОПРОС. Я  обещал  вам поощрение.  Вот  оно.  Это письмо  Агнии  Штейн,
адресованное  вам.  Я  разрешу  вам взять письмо в  камеру.  Там  вы  его  и
прочитаете.  Оно  написано  в  октябре  сорок  первого  года,  вскоре  после
эвакуации Агнии в Лондон. Всю войну она писала вам письма. Но не отправляла,
потому что не знала куда.
     ОТВЕТ. Как к вам попало это письмо?
     ВОПРОС.   Наш   человек  установил  с  ней   контакт.  Разумеется,   не
представляясь. И дал понять, что вы живы и находитесь в плену.
     ОТВЕТ. В плену у кого?
     ВОПРОС. Мы  решили, что не следует этого уточнять. Он сказал, что может
передать  вам  записку от  нее. Но в  этой  записке  не должно  быть  ничего
конкретного, потому что она может быть перехвачена. Она дала ему это письмо.
Возьмите. Это подлинник. Письмо на эстонском языке. Я, разумеется, его читал
в переводе. И я позавидовал вам, штандартенфюрер.

     ПРОТОКОЛ ДОПРОСА з/к 12
     12 августа 1945 г.

     ВОПРОС. Продолжайте показания о вашей службе в качестве командира 45-го
полка 20-й Эстонской дивизии. Будьте максимально подробны.
     ОТВЕТ.  Можете не напоминать,  полковник.  Я знаю,  для  чего вам нужны
подробности.  И  я наконец-то понял, почему англичане не  заметили  подмены.
Этому есть только одно объяснение.
     ВОПРОС. Какое объяснение вы нашли?
     ОТВЕТ. Вы подтвердите, если я прав?
     ВОПРОС. Нет. Но мне любопытен  ход ваших рассуждений. Это деталь вашего
психологического портрета. А все, что касается вас, нас очень интересует.
     ОТВЕТ. Я рассуждал  так.  Во главе эстонского сопротивления  непременно
должна  быть авторитетная фигура. Англичане  предложили  эту  роль  мне,  не
сомневаясь  в ответе.  Но  получили отказ  в  самой решительной  форме.  Они
попытались  найти  фигуру  эквивалентную.  Но такой  не нашлось. И  тогда  у
английской  разведки  рождается план подмены.  Не  могу оценить его с  точки
зрения профессионала,  я  всего  лишь армейский  офицер.  Но  мне  этот план
кажется   остроумным.  Находят  подходящего   кандидата,  эстонца.  Конечно,
эстонца, иного  быть  не  могло. И начинают  комбинацию. Пока все правильно,
полковник?
     ВОПРОС. Я слушаю вас с большим интересом.
     ОТВЕТ.  Очень  важным  элементом  этой комбинации  становится  вручение
Альфонсу Ребане  дубовых  листьев. Теперь я понимаю, почему  генерал Слендер
так настаивал на этом. Боевой дух дивизии тут ни при чем. Боевой дух дивизии
был достаточно высок и  без этого награждения. Нужен был  символический акт.
Только этим я и могу объяснить странную  и даже фантасмагорическую нелепость
этого  действа. В  самом  деле,  полковник.  Война проиграна.  Восьмого  мая
подписана
     безоговорочная капитуляция Германии. А девятого мая гросс-
     адмирал Дениц вручает штандартенфюреру СС Ребане высшую
     награду уже несуществующего Третьего рейха. Не фантастика?
     ВОПРОС. Мне интересно следить за ходом вашей мысли.
     ОТВЕТ. Что  ж,  продолжайте следить. Что  происходит  дальше? Здесь мне
видится  два  варианта.  Этот  мой  двойник,  лже-Ребане, оказывается  вашим
агентом.  Вы  могли  завербовать   его  после  того,  как  англичане  начали
комбинацию. Но это, пожалуй, маловероятно. У вас для этого было слишком мало
времени.  И  англичане наверняка  плотно  контролировали  все его  контакты.
Гораздо вероятней другое: этот  человек  уже работал  на вас и  вы  каким-то
образом сумели подсунуть его СИС как наиболее подходящую кандидатуру на роль
Альфонса  Ребане.  Да,  это вернее. Это  объясняет  все. Англичане прекрасно
знали, кого  доставили в ставку Деница. А  обстановка там  гарантировала  от
того,  что кто-то будет  присматриваться,  какого там  эсэсовца и  для  чего
привезли к гросс-адмиралу. Согласитесь, это единственное объяснение.
     ВОПРОС. Оно выглядит логичным.
     ОТВЕТ. Но что делать со  мной, с  настоящим Альфонсом Ребане? Ни  я, ни
подробности  моей  жизни  англичанам  в  общем-то  не  нужны.  Так  что  для
английской разведки лучше всего  меня просто убрать. Но вам подробности моей
жизни  нужны  позарез.  У  советской  госбезопасности очень  дальний расчет.
Альфонс Ребане видится  вам  не просто символической фигурой и руководителем
разведшколы,  откуда диверсантов будут засылать в Эстонию.  Он должен  стать
центром  притяжения для националистического  подполья в самой Эстонии. С ним
будут искать связи  все новоявленные борцы с коммунистическим режимом и  тем
самым расшифровывать  себя еще  до того,  как предпримут какие-то конкретные
действия. На Альфонса Ребане будут выходить люди, которые его не знали, но у
которых  есть  общие  с ним  знакомые.  Для  этого  лже-Ребане и нужна очень
тщательно проработанная легенда. Для этого советской госбезопасности и нужен
я. Живой. Все верно, полковник?
     ВОПРОС. Интересная версия.
     ОТВЕТ. Итак, ситуация. Англичанам нужно меня без всякого шума убрать, а
вам нужно во  что бы то ни стало  этого не допустить. Удобней всего человека
убрать в  тот момент, когда он выехал  из одного места, но еще  не приехал в
другое.  Значит,  во время моей  поездки  в  Мюрвик-Фленсбург.  Из Аугсбурга
выехал один Ребане, в ставку Деница приехал  другой. И здесь я должен отдать
должное   вашей  разведке,  полковник.  Она  сработала   в   высшей  степени
профессионально. Вы сказали мне
     неправду. Те два английских офицера, которые увезли меня из
     лагеря, были вашими агентами.
     ВОПРОС. Вы ждете, что я скажу, что это так? Или что это не так?
     ОТВЕТ. Я понимаю причину  вашей иронии. Да,  слишком сложно.  Советская
госбезопасность всегда работает более простыми и надежными методами. Значит,
остается только один вариант. Пока английские джентльмены деликатно усыпляли
меня  хлороформом и  выбирали место, где  меня пристрелить  и  закопать,  их
перехватила ваша диверсионная  группа. Виллис подорвался на мине.  Или  стал
жертвой нападения вервольфа. Картина обычная для нынешней Германии. И мин на
дорогах полно.  И  вервольф  нападает на  машины.  Так или  иначе,  но  дело
сделано. Я прав?
     ВОПРОС. Давайте продолжим нашу работу.

     ПРОТОКОЛ ДОПРОСА з/к 12
     22 февраля 1946 г.

     ВОПРОС. Как вы себя чувствуете, штандартенфюрер?
     ОТВЕТ. Как  может себя чувствовать человек, который  уже девять месяцев
сидит в одиночной камере? Так я себя и чувствую. Чем вызван такой длительный
перерыв в допросах?
     ВОПРОС. Я  вызвал  вас, чтобы  сообщить следующее. В ближайшие  дни вас
перевезут из тюрьмы в другое место. Оно более удобно для жизни. Режим полной
изоляции, разумеется,  сохранится. Когда возникнет необходимость, я  буду  к
вам приезжать.
     ОТВЕТ. Из  этого я заключаю, что мой двойник начал функционировать. И я
нужен  вам  на  случай,  если  возникнут  какие-то  неожиданные  осложнения,
связанные  с  тем, что  он  -  это все же не  я.  Но мне казалось, что мы не
выполнили всю программу. Почему вы прекратили допрашивать меня о моих боевых
товарищах?
     ВОПРОС. В  этом больше  нет необходимости. Нет  никакой  опасности, что
кто-то  из  них случайно столкнется с  человеком, который носит  ваше имя, и
обнаружит подмену.
     ОТВЕТ. Случайности на то и случайности, полковник.  Они непредсказуемы.
Не существует способа их избежать.
     ВОПРОС. Существует.
     ОТВЕТ. Что вы имеете в виду?
     ВОПРОС.  Видите  ли,  штандартенфюрер,  в дело вмешался случай. Как раз
такой, предсказать который не мог никто. Чтобы вы поняли,  о чем идет  речь,
небольшое  предисловие.  Летом   прошлого   года   в   Потстдаме  состоялась
конференция глав правительств Советского Союза, США и Великобритании.  Среди
всего  прочего  было  принято  решение о возвращении в  СССР  всех советских
военнопленных, узников концлагерей и перемещенных  лиц, которые оказались на
территориях,   оккупированных   западными  союзниками.  В   их   числе  были
депортированы солдаты и офицеры 20-й Эстонской дивизии СС.
     ОТВЕТ. Вы хотите сказать, что мою дивизию вернули в Советский Союз?
     ВОПРОС. Да.
     ОТВЕТ. На каком основании?
     ВОПРОС. Они были депортированы как граждане СССР.
     ОТВЕТ. Эстонцы никогда не были гражданами СССР!
     ВОПРОС.  Возможно, они не считали себя  гражданами СССР. Это  их личное
дело. Но юридически они были гражданами СССР.
     ОТВЕТ. Нас снова предали! Эстонию снова предали! Кто сейчас? Черчилль?
     ВОПРОС. В Потсдамской конференции участвовали товарищ Сталин, президент
Рузвельт и премьер Черчилль.
     ОТВЕТ.  До  каких  же  пор  Эстония  будет  мелкой  разменной  монетой?
Черчилль! Жирная свинья! Трусливая жирная свинья!
     ВОПРОС. Воздержитесь, штандартенфюрер, от оскорблений мистера Черчилля.
Так вот. Солдат и офицеров вашей дивизии поместили в фильтрационные лагеря в
Сибири  с  тем, чтобы подвергнуть  тщательной проверке  и установить степень
вины каждого. И тут  случилось то, чего никто  не  ждал. Два месяца назад из
фильтрационного  лагеря в Восточной  Сибири совершили побег три эстонца. Два
офицера вашей дивизии и один солдат.
     ОТВЕТ. Разве из ваших лагерей можно сбежать?
     ВОПРОС. Мы тоже думали, что нельзя. Оказалось, можно.
     ОТВЕТ. Их поймали?
     ВОПРОС.  Разумеется. Но  самое трагичное в том, что поймали их  в самый
последний момент.  И в общем  случайно. Они спрятались на лесовозе,  который
шел из Архангельска в Лондон  с грузом древесины. В Лондон, штандартенфюрер.
А оттуда уже очень короткий путь до Йоркшира.
     ОТВЕТ. Вы сказали - самое трагичное. Почему?
     ВОПРОС.  Потому  что  мы были вынуждены принять  меры,  чтобы  подобных
случайностей не происходило.  Никогда и ни при каких обстоятельствах.  Таких
случайностей  больше  не  произойдет никогда.  Теперь вы,  надеюсь,  поняли,
почему больше нет нужды расспрашивать вас о ваших бывших соратниках.
     ОТВЕТ.  Я отказываюсь в  это верить. Вы расстреляли всех офицеров  моей
дивизии?
     ВОПРОС.  Вначале  было принято  такое  решение.  Но оно  было  признано
половинчатым. Нас поправили. Все офицеры, конечно, хорошо  знали вас в лицо.
Лучше чем солдаты. Но солдаты  вас тоже знали. И если бы  хоть одному из них
удалось  сбежать  и  добраться  до  Лондона,  последствия  для нас  были  бы
катастрофичными. Мы не  могли рисковать безопасностью одного  из наших самых
ценных разведчиков.
     ОТВЕТ. Вы расстреляли  всю дивизию? Вы расстреляли  целую дивизию из-за
одного агента?!
     ВОПРОС. Этот агент стоит десяти дивизий.
     ОТВЕТ. Это немыслимо.
     ВОПРОС. Это война.
     ОТВЕТ. Война закончилась!
     ВОПРОС. Война не закончилась.
     ОТВЕТ. Непостижимо!  Вы уничтожили двадцать тысяч человек  из-за одного
только опасения, что они могут оказаться в Англии. Эта вероятность ничтожна!
     ВОПРОС. Она существовала.
     ОТВЕТ. Гораздо  вероятней,  что  в  Англии окажутся  люди  из  Эстонии,
которые меня знали!
     ВОПРОС. Эти люди никогда не окажутся в Англии.
     ОТВЕТ. Значит, их тоже?.. Непостижимо! Чудовищно! Это чудовищно!
     ВОПРОС. Возьмите себя в руки, штандартенфюрер. И вспомните о  миллионах
евреев,  которых  уничтожили  в душегубках  ваши боевые друзья.  О миллионах
русских, белорусов, украинцев,  эстонцев,  литовцев, латышей, поляков. О них
вспомните.
     ОТВЕТ. Вы нелюди.
     ВОПРОС. Да, конечно. Мы нелюди. А вы люди.
     ОТВЕТ. Вы нелюди!
     ВОПРОС.  Встать!  Конвой, арестованного  в  кинозал! Сейчас  ты  будешь
смотреть кино. Шесть часов документальных съемок. И попробуй хоть на секунду
закрыть глаза!







     ГЛАВА ВОСЬМАЯ



     Смерть генерала Мюйра подействовала на Томаса Ребане крайне угнетающе и
вызвала много мыслей, по большей  части тревожных и от этого  неприятных. Но
пришли они не в тот момент, когда из квартиры Мюйра с душераздирающим стоном
вырвалась исстрадавшаяся душа старого генерала в виде его кота по имени Карл
Вольдемар  Пятый  и вознеслась  сначала на  крышу дома, а  с нее  на низкие,
слезящиеся  дождем небеса.  Все мысли пришли позже.  А в  тот  момент  Томас
нетерпеливо ждал  окончания  формальностей,  связанных  с  документированием
происшествия в квартире старого дома, где проживал отставной генерал Мюйр, и
хотел только одного -  поскорей  вернуться в гостиницу, в белую спальню, где
он вынужден  был оставить Риту Лоо. Он бы не  оставил ее, но Сергей Пастухов
как-то непривычно для него грубо бросил: "Не сдохнет", и приказал  одеваться
и ехать к Мюйру. Томасу пришлось подчиниться,  хотя он  считал,  что  помощь
нужна живым людям, а мертвым никакая помощь уже не нужна.
     Только к половине первого ночи были наконец-то подписаны все протоколы.
Вернувшись  в гостиницу,  Томас первым  делом заглянул  в белую спальню и  с
облегчением  убедился, что Рита никуда  не исчезла. На прикроватной тумбочке
горела  лампа  под кремовым абажуром,  наполняла спальню уютным светом. Рита
спала  в  прежней  позе,  свернувшись калачиком. Раньше  глаза  у  нее  были
полуоткрыты,  теперь  они  были  закрыты.  Лицо утратило  беломраморную, так
испугавшую  Томаса бледность,  стало  почти  спокойным.  Лишь в  изгибе  губ
чувствовалась  напряженность,  предвестник  муки.  Но  она  была  еще  очень
далекой,  легкой. Как облачко  на горизонте,  за которым копились  свинцовые
тучи ломки.
     Томас  укрыл Риту белым, с тканым узором покрывалом, загнув его с конца
необъятной кровати,  и прошел в  свою  спальню, прихватив ее  сумочку. Когда
Рита  только  появилась,  он  уже  проверял  сумочку.  Но   тогда  он  искал
подтверждения  мелькнувшему  у  него подозрению,  что Рита не  датая,  а под
кайфом. И нашел шприц. Теперь он искал другое.
     Целлофановый  пакетик  с  героином  обнаружился  на  дне  сумочки,  под
надрезанной  сбоку подкладкой. Сам Томас никогда  не  кололся, но видел, как
ширяются другие. Содержимого пакетика  хватило бы, по  его  прикидке, доз на
пять.
     Томас задумался. Что  такое ломка, он знал, слава пресвятой Деве Марии,
только теоретически. К  наркоте он не  прикасался, даже к травке,  посмотрев
однажды на  страшную ломку, когда его приятельница выпрыгнула с двенадцатого
этажа из  своей квартиры, где  проходил вполне рядовой, хоть и  многодневный
загул. Позже, вспоминая тот  случай, Томас понял, что больше всего  поразило
его. На безумном ее лице была радость. Радость скорого избавления.
     Нет, наркота - это  от Дьявола. Вино - от Бога. Когда человек пьет вино
сухое или крепленое,  виноградное  или  даже плодововыгодное, когда  он пьет
портвейн, херес, мадеру, кагор, малагу, марсалу, пино гри, токай, мускат или
мускатель,  когда  он  пьет  коньяк, арманьяк,  ром,  джин,  бренди,  виски,
самогон,  водку простую  или  высшее достижение  человеческой  цивилизации -
водку "Смирновъ, столовое белое вино номер 21", - он как бы берет в долг под
не слишком большие проценты. Под проценты, посильные для расплаты. Похмелюга
-  это  и  есть расплата. Удовольствие, конечно, маленькое,  но  соразмерное
возможностям человеческого  организма.  А  вот наркота  - это совсем другое.
Здесь сразу включается счетчик, долг удваивается с каждой дозой. Поэтому нет
людей, которые сумели бы сами соскочить с иглы.
     Из справки, на  которую Томас  случайно  наткнулся в ноутбуке, он знал,
что Рита вернулась из Чечни в апреле 96-го года и после попытки самоубийства
на почве  всех этих наркошных  дел отец  отправил  ее  лечиться в Швейцарию.
Значит, она  провела  в клинике  доктора Феллера около трех лет.  И если  не
долечилась, то совсем немного.
     Что из этого  вытекало?  Из  этого вытекало, что  ее срыв можно считать
случайным,  а  всего  две красные точки  на  ее вене означают,  что ее  долг
Дьяволу  еще  не достиг  критического предела. И  Томасу  предстояло  сейчас
решить, сможет ли она с его помощью соскочить с иглы или не сможет. А чем он
мог ей помочь? Только своим человеческим участием.
     От мысли вызвать  нарколога Томас отказался  сразу. Это не  выход,  это
всего лишь отсрочка. Он был хорошо наслышан про то, как это бывает. Начинали
ширяться сразу после выхода  из лечебницы. А то и в самой лечебнице. Человек
должен  сам выстрадать свое  освобождение. Тогда  каждый  день, прожитый без
дури,  будет наполнять  его гордостью и укреплять его волю. А воспоминания о
перенесенных мучениях будут способствовать его решимости и  впредь держаться
подальше от всех этих дел.
     А если снять ломку какой-нибудь  химией? Ну, снимут. И что потом? Потом
человек вмажется при первом удобном случае. И никакие ужастики не остановят.
Когда  человек отказывается от удовольствия не по своей воле, а под страхом,
а   тем  более  под  страхом  смерти,  он  сажает  себя  в  тюрьму.  Вот  он
смалодушничал и  позволил себя зашить. И чего хорошего? Сидит за  решеткой в
темнице сырой вскормленный на воле орел молодой.
     Томас всегда  сам платил  свои долги.  Хорошо, конечно, когда в смурное
похмельное утро забредал приятель с бутылкой. Но Томас никогда не  обижался,
если  не  забредал   никто.  Такова   жизнь.  Пьянка  объединяет,   похмелье
разъединяет. В похмелье человек остается один на один с собой. Как и в беде.
У радости много  друзей, беда всегда одинока. Так что раздумья Томаса о том,
как  ему  быть  с  Ритой Лоо,  были вызваны  не  попытками  найти  моральное
оправдание для того, чтобы уклониться от  выполнения общечеловеческого долга
ринуться на помощь гибнущему
     человеку, а сомнениями более практическими. Достаточно ли
     будет его человеческого участия? Сумеет ли он помочь ей
     выкарабкаться? Не получится ли так, что он обречет
     Риту на ломку, а все это окажется напрасным? А тогда зачем
     добавлять человеку лишних два или три дня страданий?
     Так и  не придя ни  к  какому решению, Томас спрятал пакетик с героином
под ковер, а сумочку отнес в спальню Риты. Потом вымылся под горячим  душем,
чтобы избавиться от  тошнотворного запаха человеческой гнили, который  налип
на его одежду  и кожу, хотя он даже не заходил в квартиру Мюйра, а только на
секунду сунулся  на порог и посмотрел на генерала. Но лучше  бы  не смотрел,
лучше бы не смотрел.
     Надев свою любимую красную шелковую пижаму, подарок одной милой дамы, о
которой  Томас  помнил только  то,  что  она  подарила  ему  эту пижаму,  он
устроился с сигаретой  в гостиной, чтобы спокойно обдумать те мысли, которые
вызвали у него смерть старого генерала и все события минувшего дня.
     Но  сосредоточиться  не  получилось.  В гостиной сидели  Артист и Муха,
внимательно  и даже будто бы  напряженно смотрели телевизор, по которому шло
какое-то старое мыло, да еще и на эстонском языке. Время от времени то один,
то  другой вставали,  подходили к  окну  и  смотрели  вниз на площадь  перед
гостиницей.  Томас понял, что они ждут уехавшего куда-то  Сержа Пастухова, и
его отсутствие почему-то их напрягает.
     Серж появился в  третьем  часу  ночи,  и  не один,  а  с человеком  лет
пятидесяти довольно невзрачного вида,  но с  лицом добродушным и  вызывающим
доверие. Он  назвал  его  дядей Костей, сказал, что дядя  Костя прилетел  из
Москвы,  и спросил,  не  возражает ли Томас,  если  он  поживет в их комнате
несколько дней. Томас  не возражал. Он  был даже  рад появлению дяди  Кости,
потому  что при  виде его Артист  и Муха словно бы слегка расслабились,  как
расслабляются люди,  когда появляется человек,  который может избавить их от
забот. Пусть даже не от всех забот, но от многих.
     Томас ожидал, что  дядя Костя с дороги уляжется  спать,  но  он проявил
несвойственную его  возрасту  и  неуместную  в это