ила целый день. Может быть, у него не выдержат
нервы. Может быть, он придет.
   Ирина не знала, что  станет  делать,  если  ей  удастся  вырваться.  Куда
бежать? В милицию? Ох, не смешите меня...
   К газетчикам? Конечно, они с радостью возьмут у  нее  интервью  и,  может
быть, даже попытаются раздуть скандал, но вряд ли это ее спасет.
   Ирина заметила, что кофейная чашка все еще зажата у нее  в  руке,  и  для
начала  запустила  ею  в  дверь.  Чашка,  в  отличие  от  бутылки,  послушно
разлетелась на куски с восхитительным сухим треском. Осколки брызнули во все
стороны белыми искрами,  темно-коричневая  жижа  медленно  поплыла  вниз  по
полированному красному дереву. Изящно выгнутая, похожая на ухо в изображении
младшего школьника фарфоровая ручка  чашки,  крутясь,  отлетела  к  кровати.
Глядя на эту ручку, Ирина почувствовала, как в ней темной волной поднимается
привычное, но давно забытое лихое бешенство.  ?Давно  мне  так  не  хотелось
побуянить, - отстраненно подумала она. - Что же это  они  со  мной  сделали?
Давно, давно я не давала гастролей. Ничего, это не поздно исправить?.
   Она вернулась к окну и  одним  резким  рывком  сдернула  на  пол  тяжелую
пыльную портьеру. Карниз, на котором держалась портьера, крякнул, но  устоял
- он был прибит на совесть.
   - Ничего, - сказала ему Ирина, - на тебе свет клином не  сошелся.  Найдем
что-нибудь пожиже.
   К тому времени, как ее муж, не выдержав, решил наконец  навестить  Ирину,
она уже почти выдохлась. Время близилось к полуночи, ломать в  комнате  было
уже нечего, если не считать  кровати,  которая,  как  оказалось,  тоже  была
сработана на совесть. Ирина уже подумывала, не устроить ли ей и в самом деле
небольшой пожар, но  тут  за  дверью  раздались  уверенные  шаги  и  лязгнул
отодвигаемый засов.
   Она метнулась к стене, прижавшись к  ней  так,  чтобы  открывшаяся  дверь
заслонила ее от Алексея. В руках у  нее  была  пыльная  бархатная  портьера,
которую она держала за углы, приподняв на уровень глаз.  Кроме  портьеры,  в
правой руке она сжимала бутылку с вином. Содержимое бутылки в данный  момент
не вызывало у нее никаких эмоций - это был просто наполнитель,  делавший  ее
оружие немного тяжелее.
   Ей вдруг пришло в голову, что  она  выбрала  самый  примитивный  из  всех
возможных тайников. За целый день можно было бы придумать  что-нибудь  более
оригинальное, чем этот изжеванный трюк, годившийся  разве  что  для  детских
мультфильмов. Губанов - майор госбезопасности, его вряд  ли  удастся  купить
на, такой ерунде. ?Боже, - подумала Ирина, - что это со мной?  Неужели  я  и
вправду настолько деградировала? Вот сейчас он заглянет сюда, отберет у меня
эту пыльную тряпку и бутылку, даст мне по физиономии и,  может  быть,  снова
изнасилует. В самом деле, чего ему стесняться? Он дома, а я -  его  законная
супруга. Тем более, что в милицию я все равно не побегу. И рада  бы,  да  не
могу?.
   Дверь начала открываться, и Ирина с  трудом  сдержала  готовый  вырваться
наружу истеричный, полный животного ужаса вопль.  Если  Алексей  догадается,
что  она  затеяла,  он..,  он  может  перестать  колебаться.  Он  перестанет
колебаться и недрогнувшей рукой устранит препятствие. У него всегда при себе
этот его дурацкий пистолет, да и без пистолета  он  справится  с  ней  одной
рукой. Просто свернет шею, и все.
   Дверное полотно  открывалось  медленно,  как  в  замедленной  киносъемке.
Замерев  от  ужаса,  Ирина  ждала,  когда  из-за  двери  покажется  знакомая
нагловатая   ухмылка,   а   над   ней   -   холодные,   расчетливые   глаза,
невыразительные, как шляпки двухсотмиллиметровых гвоздей.
   Она даже растерялась, когда вместо всего этого вдруг увидела левое  плечо
мужа и  его  аккуратно  подстриженный  затылок.  Ее  замешательство  длилось
какую-то долю секунды,  а  в  следующий  миг  она  молча  шагнула  вперед  и
набросила на Губанова портьеру. Она сама не  знала,  зачем  ей  понадобилась
портьера, но это почему-то казалось правильным. Во всяком случае, это давало
ей лишний шанс на тот случай, если она промахнется или  ударит  недостаточно
сильно.
   Губанов стал похож на памятник за минуту до торжественного открытия.  Вот
сейчас к нему подойдет некто лысоватый,  значительно  откашляется,  поправит
узел галстука,  дернет  за  конец  шнура,  белое  полотнище  с  неторопливой
торжественностью скользнет вниз, и взорам присутствующих откроется  каменное
лицо - твердое и умное, каких не бывает в реальной жизни...
   Ирина размахнулась, привстав на цыпочки, и стремительно опустила  бутылку
на прикрытую портьерой голову. Раздался глухой стук, словно  палкой  ударили
по пню, Губанов покачнулся и, не издав  ни  звука,  упал  на  колени.  Ирина
посмотрела на бутылку. Бутылка была цела и невредима,  а  ее  рука  ныла  от
кисти до самого плеча. ?Совсем ослабла, - подумала Ирина,  -  даже  не  могу
треснуть эту сволочь как  следует.  Вот  сейчас  он  встанет,  и  будет  мне
открытие памятника?.
   Она обхватила правую ладонь, сжимавшую горлышко бутылки,  левой,  занесла
бутылку над правым плечом, свернув все тело в тугую спираль, и  с  разворота
хрястнула Губанова по затылку еще раз. На этот раз бутылка разбилась, и даже
не разбилась, а взорвалась, как осколочная граната, окатив вином чуть ли  не
всю комнату.
   Портьера мгновенно сделалась мокрой, а  Губанов  повалился  на  пол,  как
неодушевленный предмет. Как манекен, подумала Ирина. Или кегля.
   Сорвав с бесчувственного тела супруга портьеру, она  перевернула  его  на
спину и принялась  лихорадочно  шарить  по  карманам.  Глаза  Губанова  были
полуприкрыты, из-под опущенных век жутковато голубели белки, но  Ирине  было
не до тонкостей майорской мимики. Она никогда раньше не била мужа по голове,
но почему-то была уверена, что череп у него крепкий.
   Ключи от машины обнаружились в  правом  кармане  брюк,  набитое  деньгами
портмоне лежало во  внутреннем  кармане  пиджака.  Вынимая  портмоне,  Ирина
задела запястьем твердую  рукоятку  пистолета,  нагретую  теплом  майорского
тела.
   Как во сне она вынула пистолет из кобуры. Он был  тяжелый,  прикладистый,
теплый. Некоторое время она смотрела  на  него  как  завороженная,  а  потом
решительно тряхнула головой и встала с колен. Пистолет -  это  было  хорошо.
Это было просто чудесно, потому  что  прямо  за  дверью  ее  поджидали  двое
вооруженных мужчин, и еще трое или четверо сидели  внизу,  в  своей  обычной
манере потягивая газировку, беседуя о футболе и  бабах  и  лениво  следя  за
мониторами наружного наблюдения. Пистолет поможет ей договориться с ними.  В
крайнем случае у кого-нибудь из них не выдержат нервы, и он  выстрелит.  Это
тоже будет  неплохо,  особенно  если  стрелок  окажется  метким  и  попадет,
например,  в  голову.  Тогда  все  закончится  быстро   и,   скорее   всего,
безболезненно.
   Прежде чем выйти из комнаты, Ирина в последний раз попыталась собраться с
мыслями. Это оказалось выше ее сил: мысли  путались,  разбегались,  и  опять
очень хотелось выпить. Она с тоской  посмотрела  на  насквозь  пропитавшуюся
вином  портьеру.  От  портьеры  исходил   "   дурманящий   аромат   хорошего
виноградного вина. Если хорошенько  постараться,  граммов  пятьдесят  выжать
можно, подумала Ирина,  содрогнувшись  от  отвращения  к  себе.  Это  шутка,
мысленно сказала она. Конечно, шутка. Что же еще?
   Только теперь она заметила, что на ней все еще  надет  халат  и  домашние
туфли на босу ногу. Она шепотом  выругалась  и  бросилась  к  развороченному
шкафу, торопливо хватая все, что подворачивалось под руку.  Наспех  одевшись
более или менее по-походному, она криво  перекрестилась  стволом  пистолета,
решительно потянула на себя дверь и вышла в холл.
 
Глава 13 
 
   Когда доктор, представившийся Сергеем Петровичем, ушел, Глеб для верности
выждал около десяти минут и только после этого бесшумно встал,  стараясь  не
скрипеть своим топчаном. Было десять утра,  и  впереди  его  ждал  очередной
пустой,  не  заполненный  ничем,  кроме  ноющей  боли  в  ребрах,  абсолютно
бесполезный день.
   Ночью подморозило, и выпал снег. Глеб выглянул в окно.
   На том месте, где  ночевал  бульдозер,  зияла  развороченная  рыжая  яма,
усеянная по краям мерзлыми комьями вывороченной из превратившейся под утро в
сплошной  монолит  глиняной  жижи.  От  ямы  куда-то  за  угол  уводили  две
оставленные гусеницами колеи. Глеб очень хорошо представил себе, как  мощный
бульдозер выдирался из ледяной ловушки, и  немного  пожалел,  что  пропустил
такое зрелище.
   В связи с этим ему подумалось, что в  последнее  время  он  начал  как-то
ненормально крепко спать. Возможно, в этом  был  виноват  организм,  активно
восстанавливавший  силы,  а  может  быть,  хитрый  бородатый  доктор  что-то
подмешивал в еду или питье. Безымянные таблетки, выдаваемые трижды в  сутки,
Глеб послушно клал под  язык,  а  потом  благополучно  сплевывал  в  унитаз:
принимать  лекарства  из  рук  здешних  медиков  было  бы  по  меньшей  мере
неразумно. Но не есть и не пить было просто невозможно, и если бы Глеб хотел
незаметно накормить кого-то снотворным, он подмешивал бы препарат в пищу.
   Итог всех этих подозрений и размышлений всегда был один и тот же:  отсюда
надо уходить, и чем скорее, тем лучше. Беда была только в том, что  Глеб  не
чувствовал себя  достаточно  здоровым  ни  для  прорыва  через  красно-синюю
охрану, ни для спуска по стене с четвертого этажа,  не  говоря  уже  о  том,
чтобы голыми руками выломать решетку. А уйти было просто необходимо.  Каждый
прожитый день все больше убеждал в этом агента ФСБ по кличке Слепой.
   Здесь было нехорошее место, в котором творились нехорошие дела, а он  был
нежелательным свидетелем и вообще  лишним  человеком.  Человек  с  холодными
колючими глазами, которого здешние остряки называли Упырем, наверняка до сих
пор не убил Глеба только потому, что все еще не  утратил  надежду  разгадать
секрет  его  появления  в  здешних  местах.  Этот  секрет  был  единственной
гарантией неприкосновенности Глеба, но Слепой чувствовал, что с каждым  днем
любопытство Упыря ослабевает. В самом деле: шпион,  который  не  нужен  даже
тем, кто его послал, подавно не может интересовать тех, за кем  он  шпионит.
Сколько можно держать человека в качестве живой приманки?  Раз  на  приманку
никто не клюет, значит, приманка невкусная.
   Глеб отошел от окна и выскользнул  в  тамбур.  Комната  была  великолепно
изолирована от  коридора,  здесь  можно  было  прыгать,  плясать,  проходить
торжественным маршем и хором орать строевые  песни,  не  боясь  побеспокоить
персонал лечебницы, но Слепой по укоренившейся привычке ступал бесшумно.
   Он прошел в санузел и  встал  на  край  унитаза.  Решетка,  которой  была
прикрыта вентиляционная отдушина, снялась легко, словно только того и ждала.
Глеб приблизил к отдушине лицо и позвал:
   - Володя! Эй, Володя!
   Ему пришлось повторить свой призыв еще  трижды,  прежде  чем  в  соседней
ванной раздались шаркающие шаги. Решетка на  противоположной  отдушине  тихо
скрежетнула и исчезла, а вместо нее появилось нечто, по  форме  напоминающее
осиное гнездо, сбоку которого имелся один печальный карий глаз и испачканное
едой и никотином отверстие для рта.
   - А, это ты, земляк, - тоном старого знакомого сказал Глебу этот странный
предмет. - Что, не спится?
   - Да сколько же можно спать?  -  тихо  возмутился  Глеб.  -  Так  ведь  и
помереть недолго. Просто забудешь, что надо проснуться, и все.
   - Эт-точно, - охотно подтвердил марлевый кокон на той стороне отдушины. -
Ну чего, покурим, что ли, от нехрен делать?
   Он завозился, на мгновение исчез и появился снова.
   Вернее, появился не он, а его рука с забинтованной  кистью.  Из  марлевой
культи торчали только большой и  указательный  пальцы,  все  остальные  были
плотно обмотаны бинтом. Эти два здоровых пальца  бережно  сжимали  дымящуюся
половинку сигареты без фильтра. Забинтованная рука с трудом  протиснулась  в
отдушину. Глеб тоже по локоть запустил руку в глубь стены и аккуратно принял
подношение. Он затянулся, бережно держа огрызок сигареты кончиками  пальцев,
и выпустил дым в потолок. Это было хорошо.
   Некоторое время они  молча  курили,  наслаждаясь  тем,  что  находятся  в
компании. Потом Купченя, которого так и  распирало  от  обиды  и  огорчения,
снова принялся жаловаться Глебу на жизнь. Его  историю  Глеб  слышал  уже  в
четвертый раз и не надеялся узнать ничего нового.
   - А крутая у тебя была тачка,  Федя,  -  прерывая  свой  рассказ,  сказал
Купченя.
   - У меня? - переспросил Глеб.
   -  Ага.  ?Форд-мустанг?,  года  этак  девяносто  второго  или   девяносто
третьего... Не машина - зверь.
   - Надо же, - сказал Слепой. Его ?мустанг?  сошел  с  конвейера  в  ноябре
девяносто  шестого  года.  -  Недолго  мучилась  старушка  в  высоковольтных
проводах, - добавил он.
   - Чего? - не понял Купченя.
   - Недолго мучилась старушка  в  высоковольтных  проводах.  Ее  обугленная
тушка внушала птицам жуткий  страх.  -  целиком  процитировал  Глеб  стишок,
запавший в память еще в пятом или шестом классе средней школы.
   Общаться  с  Купченей  ему  было  трудно:  иногда   казалось,   что   они
разговаривают  на  разных  языках.  Глеб  изо  всех  сил  старался  наладить
взаимопонимание, поскольку другого собеседника  у  него  не  было,  если  не
считать доктора Маслова, который, судя по тому, как  уклончиво  поблескивали
его очки, не мог дождаться, когда его избавят от странного пациента.
   - Ну, Федя, ты даешь! - не  то  с  восхищением,  не  то,  наоборот,  -  с
осуждением воскликнул Купченя. - Тебе вроде и не жалко. Новенькая же  тачка!
Да еще какая... А ее тремя смертями казнили: сначала разбили, потом  сожгли,
а потом еще и утопили. Не жалко?
   - А чего жалеть? - философски заметил Глеб. - Последняя тачка, которую  я
помню, это БТР.
   - Во дает, - повторил Купченя. Голос его звучал глухо  и  невнятно  из-за
закрывавшей все лицо повязки. - Вообще-то, это, наверное,  интересно.  Вроде
как одним махом через двадцать лет перескочил. Заснул, проснулся - а ты  уже
в будущем! Круто, блин. Главное, дерьма этого всего, которое за двадцать лет
произошло, как будто и не видел. Не было его, и все тут!
   - Да уж, - неопределенно сказал Глеб.
   - Нет, я понимаю, - спохватился Купченя. - Это кому как. Тебе, к примеру,
такое счастье наверняка не в жилу. Бабки у тебя, ясное дело, были, раз такая
тачка. Может, семья где-то есть - ждут, убиваются...
   - Это точно, - сказал Глеб, ничуть не кривя душой. В последнее  время  он
все чаще думал об Ирине.
   - А как их теперь найдешь, - продолжал Купченя, -  когда  не  помнишь  ни
хрена? Как в кино про Будулая.
   - Про кого? - спросил Глеб.
   - Ну да, ты же не в курсе... Кино такое есть. Рассказать?
   - Не надо, - поспешно сказал Глеб. - Расскажи лучше вот что: твоя  палата
изнутри открывается?
   - Размечтался, - проворчал Купченя. - Это ж одиночки для буйных.., ну,  у
которых ломка или просто так кулаки чешутся. Отсюда просто так не выйдешь...
А тебе зачем?
   - Что-то мне наш доктор не нравится, - признался Глеб.
   - А! И тебе тоже? Нет, Федя, я сразу просек, что ты  парень  умный,  хоть
память тебе и отшибло. Крутит чего-то наш Айболит. Он  ведь  по  психическим
болезням, а  у  меня,  между  прочим,  ожоги.  Мне,  может,  пересадка  кожи
требуется, а он, козел, ?скорую? не вызывает и сам не мычит  и  не  телится.
Только главный тут не он, а Упырь. Черт меня дернул к машине твоей пойти. Да
еще этот пистолет... Теперь Упырь с меня живого не слезет. Думают, брат, что
я засланный. И ничего я им, козлам, доказать не могу. Про тебя, кстати,  они
то же самое думают.
   - Что - то же самое?
   - Ну, что засланный ты. Чтобы, значит, доказательства собрать, что  здесь
вместо турок наш брат вкалывает - хохлы да белорусы.
   - Да откуда я теперь знаю, - сказал Глеб, - засланный я или  нет?  Говорю
же: не помню ничего. Какие турки, почему турки?
   Купченя принялся долго и путано  объяснять,  почему  на  стройках  Москвы
работают турки, кто такие нелегалы и чем они выгодно отличаются  от  тех  же
турок. Глеб, знавший все тонкости этой кухни не хуже своего  собеседника,  в
который раз подумал, до чего же живуч институт рабства. Одного  работорговца
он прихлопнул несколько дней  назад,  но  это  капля  в  море.  Если  хочешь
искоренить рабство как явление, этому нужно посвятить всю жизнь без остатка.
Тогда тебе поставят памятник, назовут твоим именем улицу, а то и город..,  а
рабство будет преспокойно процветать дальше, приняв  для  маскировки  новые,
гораздо более изощренные формы.
   Внезапно сбивчивый монолог Купчени прервался.
   - Атас! - страшным шепотом сказал он и ловко поставил на место решетку.
   Глеб тоже поставил решетку на  место  и  на  всякий  случай  спустился  с
унитаза на пол, целиком обратившись  в  слух.  Тлеющий  окурок  он  раздавил
пальцами и засунул в заранее присмотренную щель.
   У соседа негромко стукнула дверь, зашаркали по полу тяжелые  шаги,  потом
раздались голоса.
   - Здорово, симулянт! - произнес смутно знакомый Глебу бас.
   - Оба-на! - радостно воскликнул Купченя. -  Колян!  Ты  как  сюда  попал?
Неужто Айболит нам свиданку дал? Или ты.., того, втихаря?
   - Никаких тихарей, - басил Колян,  -  никаких  свиданок.  Все,  брат,  по
закону. Я теперь у нашего доктора за  медбрата.  Он,  понимаешь,  забастовку
объявил. Чего это, говорит, я один за всех  отдуваюсь?  Может,  говорит,  вы
меня заставите еще и задницы этим симулянтам вытирать? Ну, я  и  напросился.
Так что теперь будем каждый день видеться. Курить хочешь?
   - А то! Давай скорей, уши  пухнут.  Уж  я  экономлю,  экономлю...  Когда,
думаю, Колян еще раз придет? А ты - вот он. Ну, молоток!
   В соседней ванной чиркнула зажигалка, и  через  отдушину  снова  потянуло
дымком. Глеб с некоторым удивлением пожал плечами:  на  его  взгляд,  доктор
Сергей  Петрович  вовсе  не  был  перегружен  настолько,   чтобы   вербовать
медицинский персонал из числа строителей. И  потом,  почему  он  сделал  это
именно сейчас, когда оба его пациента начали поправляться?
   - Кури скорей, - сказал тем временем  Колян.  -  Я  ведь  не  просто  так
пришел, а для процедуры.
   - Для какой еще процедуры?
   - А вот для какой!
   - Э, э! - обеспокоенно воскликнул Купченя. - Ты чего? Убери  эту  заразу!
Это что, прикол?
   - Не прикол, а укол, - наставительно сказал Колян. - Доктор прописал, так
что перестань орать. Давай свою ж.., гм.., афедрон свой давай.
   - Кого?
   - Задницу! Не в глаз же тебя колоть...
   - Даже не мечтай. Вылей это дерьмо в унитаз, и весь  базар.  Нет,  ну  ты
что, в натуре, - совсем оборзел? Задницу  ему  подавай.  В  лесу  раздавался
топор дровосека...
   - Дровосек отгонял топором гомосека, - подхватил Колян. -  Давай,  снимай
штаны, что ты ломаешься, как целка... Не бойся, не трахну.
   - Кто тебя знает? И вообще, я же сказал: отвали. Пусть доктор колет, если
ему приспичило. Тоже мне, медик нашелся. Шприц ему доверили... Уйди, говорю,
от меня! Дай человеку спокойно покурить! Иди сначала на чучеле потренируйся.
   - Сам ты чучело. То, на чем тренируются,  называется  муляж.  Давай  свои
полушария, не выкобенивайся.
   - Ты откуда такой грамотный? Муляжи  какие-то  знает,  афедроны...  Когда
успел институт закончить?
   - Мне доктор все объяснил. Иди, говорит, кольни Купченю в афедрон.  И  на
муляже дал попробовать.
   - Вот иди и еще попробуй. Когда диплом  получишь,  приходи.  Нет,  Колян,
правда, кончай гнилой базар. Вон оно, очко,  туда  и  вылей.  На  хрена  мне
какие-то  уколы?  Мне  пересадка  кожи  нужна,  а  этот  козел   уколы   мне
прописывает. Так ему и скажи: Вовка, мол, послал  тебя,  козла  бородастого,
куда подальше вместе с твоими  уколами.  Не  хочешь  в  нормальную  больницу
отправлять, так и не приставай. Шрамы у меня  и  без  уколов  появятся,  как
миленькие. Нет, ну скажи: что я, не пр