оду того,  что не
состоялось свидание с сестрой. Недавно она приезжала на Вентотене, была на
Санто-Стефано,  добивалась свидания. Но разрешение от министерства юстиции
пришло лишь сегодня, когда сестра вернулась на материк.
     В  утешение капо диретторе сообщил Чинкванто Чинкве,  что на  его имя
поступила от сестры посылка весом в  пять килограммов шестьсот граммов,  а
также денежный перевод на 1500 лир, которыми он может отныне распоряжаться
согласно тюремному регламенту.


                                   107

     По  давнишней привычке Этьен делал четыре шага,  затем поворачивался,
левое  плечо вперед,  чтобы сделать четыре шага  до  нового поворота.  Так
повелевали стены камеры в Кастельфранко и камеры ј 36 на Санто-Стефано.
     А сейчас он мог сделать и пятый,  и шестой,  и седьмой, и восьмой, и,
наконец,  девятый шаг без поворота!  Только человек, расставшийся с тесной
кельей,  может оценить простор общей камеры,  где не уподобляешься белке в
колесе.
     Началось с  того,  что на  валу,  у  самой тюремной стены,  зенитчики
установили пулемет.  Сколько лет на Санто-Стефано не раздавались выстрелы,
никто  не  пугал диких уток,  фазанов,  гусей,  вальдшнепов!  Американский
летчик быстро засек огневую точку, сбросил бомбу и вывел пулемет из строя.
     С  того  дня  американские штурманы  уже  не  обделяли  тюрьму  своим
вниманием и своим бомбовым грузом,  -  видимо, они решили, что цитадель на
скале превращена в мощный узел обороны.
     Вентотене и Санто-Стефано - отличные ориентиры для самолетов, летящих
к  материку из  Сицилии или  с  африканского побережья;  островки как  раз
посередке  между  большими  островами  Искья  и   Понцо.   Не   потому  ли
американские  бомбардировщики  так   часто  появлялись  над   Вентотене  и
Санто-Стефано?  Не  потому ли  здесь  обосновались теперь зенитные батареи
гитлеровцев?
     Сильнее  всех  бомбежками были  напуганы  тюремщики.  Капо  диретторе
Станьо  распорядился перевести  всех  заключенных из  одиночек  в  большие
казематы на первом этаже.  Стены и  перекрытия метровой толщины превратили
казематы в солидные бомбоубежища.  Все выглядело как забота о заключенных,
а  на  самом  деле  тюремщикам во  время  бомбежек было  удобнее убегать с
первого этажа в подвалы четвертой секции, в безопасную тишину.
     Больше всех обрадовался бомбежкам Лючетти.  Наконец-то окончилась его
строгая изоляция! Кертнер и Люччети стали соседями, их тюфяки рядом.
     Марьяни при поддержке Кертнера решил устроить в  общей камере коммуну
для  политических.  В  камеру  набилось  столько  людей,  сколько  тюфяков
уместилось на каменном полу!  К тому времени на Санто-Стефано томилось уже
немало политических из Югославии,  Албании,  Греции,  из других стран.  То
были  партизаны,  антифашисты,  иных  ложно  осудили за  шпионаж в  пользу
Франции или Англии.
     Просился  в  коммуну  политических и  бывший  сицилийский  священник;
некогда ему  вскружила голову молодая служанка,  и  он  стал  соучастником
убийства.  Лючетти готов был  уступить просьбе отлученного от  церкви,  но
Марьяни категорически воспротивился.
     Общая камера быстро превратилась  в  шумный  политический  клуб,  где
бурно  обсуждались  новости,  и  прежде  всего  -  ход  военных  действий.
Послушать  эти  разговоры  -  в  камере,  сидят  только   генералиссимусы,
фельдмаршалы,  главнокомандующие  и  начальники штабов,  крупные стратеги.
Кертнер тоже принимал участие в дискуссиях на военные темы,  но при спорах
не горячился.
     Еще  в  первые год-полтора войны в  России,  когда дела  у  Гитлера и
Муссолини были хороши, когда немцы дошли до предгорий Кавказа и были рядом
с  Каспийским морем,  когда итальянцы вот-вот  должны были выйти к  Волге,
Этьена  восхищала  непреклонная  уверенность  Лючетти  в  конечной  победе
Советской  России.  Тогда  все  вокруг  твердили,  что  поражение  русских
неминуемо.  Этьен подумал: только человек с твердыми убеждениями не меняет
своего отношения к друзьям в самые тяжелые для них дни...
     Из  военных событий по-прежнему чаще всего обсуждали поражение немцев
под  Сталинградом.  А  когда Гитлер объявил в  Германии трехдневный траур,
Марьяни сказал:  Италия  также  должна бы  объявить день  траура по  своей
Восьмой армии, разгромленной на Дону.
     В  связи  со  Сталинградской битвой  шла  длительная дискуссия  между
Кертнером,  двумя югославскими генералами и греческим полковником. Марьяни
окончательно убедился, что Кертнер - военный. Не мог штатский человек, тем
более коммерсант, с таким знанием дела анализировать ход сражения, вопросы
тактики и стратегии.
     Кертнер считал:  Гитлер сделал крупную  ошибку,  разрушив  Сталинград
перед  тем,  как  начать  штурм города.  После массированной бомбардировки
город превратился в груду развалин,  в сплошную  каменоломню.  Гитлеровцам
пришлось прокладывать себе дорогу от дома к дому,  от руин к руинам. А чем
больше разрушений,  тем больше укрытий у тех, кто обороняется! Улицы стали
непроезжими,  а  остовы  домов  превратились  в маленькие крепостцы,  узлы
обороны.  У русских сразу  появился  в  избытке  материал  для  сооружения
оборонительного рубежа,  в их распоряжении оказались бесчисленные подвалы,
погреба,  подземелья,  а в разрушенных домах русские  оборудовали  огневые
позиции,  неуязвимые  для бомб и снарядов;  разрушенный город стал могучей
цитаделью.  Разрушение Сталинграда - только одна из ошибок Гитлера, за ней
последовал ряд других...
     А  как  Кертнер  ликовал,  когда  прочел  кислую  сводку  германского
командования о  битве  под  Орлом  и  Курском и  когда понял,  что  Гитлер
потерпел новое крупное поражение!
     Отныне каждое поражение фашистов на  советском фронте или  на  других
фронтах мировой войны воспринималось Этьеном и как событие,  которое несет
ему спасение.
     Будь  то  Сталинградская битва  или  выигранное русскими  сражение на
Орловско-Курской  дуге  -   это  все  новые  и  новые  амнистии,   которые
распространяются непосредственно на него и сокращают срок заключения.
     Бессрочное его заключение на  Санто-Стефано во  время войны перестало
быть бессрочным.  А  если бы  он сейчас отсиживал тюремный срок,  он бы не
отсчитывал тщательно годы,  месяцы и дни,  которые ему осталось просидеть,
как  он  это  делал  в   Кастельфранко,   ревниво  следя  за  медлительным
календарем.  День,  который принесет с собой крах фашизму, станет днем его
освобождения.
     И   бесконечно  важно,   совершенно  обязательно  дожить   до   этого
освобождения,  потому что еще страшнее самой смерти было бы сознание,  что
он  уходит из  жизни,  настрадавшись от горьких фронтовых новостей первого
года войны и не познав счастья Победы.
     Страдания,  к  которым его  приучила каторга,  притуплялись от  одной
мысли  о  страданиях миллионов людей  -  убитых,  раненых,  измученных или
обездоленных войной.
     Кроме  разногласий общего  порядка,  затрагивающих поголовно всех,  в
этой камере бушевали страстные дискуссии в национальных рамках.  Ссорились
между  собой сербы и  хорваты.  Сторонники югославского короля Петра -  их
возглавлял  министр   Радованович  (30   лет   каторги)   -   ссорились  с
приверженцами  республики,   среди   которых   выделялся   доктор   Сердоч
(пожизненная каторга).  Албанцы  спорили с  югославами о  формах  будущего
государственного  устройства,   будто   их   родина  уже   освобождена  от
фашистского ига.
     Чинкванто  Чинкве  отстаивал марксистские позиции,  хотя  коммунистом
себя не называл.
     Теперь после разгрома Испанской республики,  ему было удобно выдавать
себя за антифашиста, пленного офицера Интернациональной бригады. Иные, как
подполковник Тройли,  считали его  агентом Коминтерна,  но  мало кто верил
обвинению в  шпионаже.  Особый трибунал по защите фашизма часто приклеивал
подобный ярлык политическим противникам.
     Узник Рейчи,  в Албании его трижды приговаривали к смертной казни, не
скрывал недоверия к  словам Чинкванто Чинкве,  когда тот распространялся о
своей коммерческой деятельности.  А когда Чинкванто Чинкве открещивался от
коммунистов,  Рейчи иронически оттягивал себе нижнее веко -  не обманывают
ли его глаза, он хочет пристальнее взглянуть на собеседника.
     Марьяни в  спорах бывал горяч,  неуступчив,  а споры на политические,
общественные, экономические, военные темы возникали каждый день.
     - Какая формация наступит после коммунизма?  -  допытывался Марьяни у
Кертнера.
     - Новой формации не будет, коммунизм - последняя формация.
     - Но  вы  же  сами утверждаете,  что  все  изменяется.  Одна формация
сменяет другую. Значит, и коммунизм будет временно...
     - Если что-нибудь и достойно стать вечным, то именно идеальное...
     Острый  спор  вызывала коллективизация в  русской деревне и  борьба с
"состоятельными  землевладельцами".   Марьяни  усматривал  ошибку  русских
большевиков,  а  заодно его друга,  в  неправильной предпосылке к  решению
экономических проблем.
     Много споров разгоралось вокруг Ленина и его учения. Марьяни в оценке
Ленина оставался на старых,  анархистских позициях.  И напомнил, что вождь
итальянских анархистов Энрико  Малатеста  после  смерти  Ленина  напечатал
статью  под   названием  "Радоваться  или  плакать?".   Впрочем,   Марьяни
оговорился, что с этой статьей Малатесты он никогда не был согласен.
     Лючетти дал своему другу горячую отповедь,  а старика Малатесту он за
эту  статью смешал с  прахом.  Лючетти с  юности преклонялся перед  гением
Ленина.
     - Конечно,  нашему  Антонио Грамши  трудно позавидовать,  -  вздохнул
Лючетти.  -  Но завидую тому,  что он познакомился с Лениным,  беседовал с
ним.  Я слышал, Ленин уже был тяжело болен, к нему никого не пускали и для
нашего Антонио сделали исключение...  Еще юношей я  мечтал увидеть Ленина!
Вы  его никогда не видели?  -  неожиданно спросил Лючетти,  повернувшись к
Кертнеру.
     - Нет,  -  ответил  Этьен  односложно,  чтобы  не  произносить  много
неправдивых слов.
     Он  вновь  не  имел  права  ответить чистосердечно,  этому решительно
воспротивился бы Конрад Кертнер.


                                   108

     Он попал в Народный дом случайно.
     Вернулся с занятий в политехническом коллеже и нашел дома незнакомого
гостя.  К брату приехал товарищ,  тоже медицинского роду-племени, не то из
Лугано, не то из Лозанны, Лева уже не помнит, откуда. Но помнит, что медик
приехал в Цюрих всего на несколько часов и ему очень нужно было повидаться
с Жаком.
     Лева   знал,    что   брат   присутствует   на   съезде   швейцарской
социал-демократии,  где должен выступить с приветствием Ленин. Лева не раз
встречал Ленина на улицах Цюриха,  а  еще чаще на почте;  знал,  где Ленин
живет, но никогда прежде его не слышал.
     Лева повел приезжего в Народный дом.
     Ленин  очень  тепло приветствовал швейцарских товарищей,  он  говорил
по-немецки.
     Лева хорошо понимал картавый говорок Ленина,  понравилась ясность,  с
какой Ленин доказывал,  почему партия не поддерживает террора и почему при
этом  стоит  за  применение насилия  со  стороны угнетенных классов против
угнетателей, почему ведет пропаганду вооруженного восстания.
     Это  было в  один из  дней поздней осени 1916 года.  Разве мог  юноша
предполагать,  что  этот  день внесет перелом в  его  сознание,  определит
направление всей его жизни?
     В  годовщину Кровавого воскресенья (в  России этот  день  по  старому
стилю отмечали 9 января), 22 января 1917 года, Лева слушал в Народном доме
доклад Ленина о революции 1905 года на собрании молодежи.
     Лева хорошо помнит,  что  Ленин тогда начал доклад обращением:  "Юные
друзья и товарищи!" А в конце доклада причислил себя к старикам,  которые,
может быть,  не доживут до решающих битв.  Но молодежь будет иметь счастье
не только бороться, но и победить в грядущей пролетарской революции!
     Отныне Лева  не  пропускал ни одного номера газеты "Социал-демократ",
внимательно прочитывал статьи  Ленина.  Особенно  ему  запомнилась  статья
"Поворот в мировой политике", в ј 58, незадолго до того, как к ним в Цюрих
донеслись первые вести о революции в России, о свержении царя.
     Он знал, что Ленин уехал в Берн, где находились все посольства, знал,
что группа эмигрантов уже деятельно готовится к отъезду в Россию.
     Мартов внес  предложение ехать  не  через Англию и  Францию,  которые
чинили   препятствия  для   возвращения  на   родину   противников  войны,
пораженцев,  а  ехать  через Германию.  Ленин горячо поддержал смелый план
Мартова и  сказал:  "Немцы будут архидураками,  если не пропустят в Россию
тех, кто выступает против войны. Я уверен, они охотно пойдут на это".
     Лева вместе с  братом был в числе тех,  кто 9 апреля провожал в Цюрих
поезд,  которым выехало около  сорока эмигрантов во  главе с  Лениным.  На
вокзале пришлось долго ждать, пока к поезду, идущему к германской границе,
прицепят специальный вагон "микст".
     Каждый  пассажир  этого  вагона  дал  подписку  в   том,   что  будет
подчиняться всем  распоряжениям руководителя поездки Фрица  Платтена,  что
ответственность за  эту  поездку каждый берет на  себя и  что ему сообщена
напечатанная в  "Пти  Паризьен" заметка.  В  ней  говорится,  что  русское
Временное правительство угрожает предать  суду  за  государственную измену
эмигрантов, которые возвратятся через Германию.
     Старший брат не был знаком с секретарем социал-демократической партии
Швейцарии Фрицем Платтеном,  но знал, что тот женат на русской, участвовал
в  революции 1905 года в  Риге,  сидел в  русской тюрьме,  был  освобожден
царским правительством под залог,  а сейчас согласился выполнить партийное
поручение  и  стать  руководителем поездки.  Братья  Маневичи  знали,  что
Платтен   -   единственный  швейцарский  делегат,   который   примкнул  на
Циммервальдской конференции к левому крылу и разделял взгляды Ленина.
     Скоро эмигрантам в Цюрихе стало известно,  что на пограничной станции
Тайнген все пассажиры вагона "микст" прошли досмотр в швейцарской таможне,
пересекли границу и так же благополучно прошли проверку на первой немецкой
станции Готтмадинген.
     Лева продолжал готовиться к экзаменам и жил при коллеже с соучениками
из других кантонов.
     Теперь  он  каждый день  просматривал газеты на  трех  языках,  искал
сообщения о приезде Ленина в Россию.
     Братья Маневичи надеялись,  что им  удастся уехать со  второй группой
эмигрантов.  Отправится целый поезд, его будет сопровождать член правления
Швейцарской социал-демократической партии Ганс  Фогель.  Германские власти
без  существенных изменений  одобрили  уже  выработанный в  апреле  Фрицем
Платтеном проект договора:


     "1. Я, Ганс Фогель, гражданин нейтрального государства, провожу через
Германию,  за  полной моей ответственностью и  личной гарантией во  всякое
время,  вагоны с политическими эмигрантами и легальными, желающими ехать в
Россию.
     Разрешение на  проезд дается на  основе обмена едущих на германских и
австрийских гражданских пленных и интернированных в России.
     Едущие  обязуются апеллировать к  общественному мнению в  России и  в
особенности к рабочему классу, чтобы постулат этот был осуществлен.
     2. С   германскими   властями   сносится  исключительно  Фогель,  без
разрешения которого ни одно лицо не имеет права входить в вагоны,  которые
все время будут закрыты.
     3. В вагоны  будут  допущены  лица,  независимо  от  их  политических
взглядов  или  их  отношения  к  вопросам войны и мира;  германские власти
никакого контроля не производят.
     4. Фогель покупает для едущих билеты по нормальному тарифу.
     5. Никто не может быть высажен из  вагона  и  никто  не  имеет  права
покинуть  его  по  собственной  инициативе.  Без технической необходимости
поездка не должна быть прерываема.
     6. Время  отъезда  от  швейцарской  границы до шведской и технические
детали будут установлены.
                                          Берн - Цюрих, 30 апреля 1917 г."


     Этим поездом 12  мая уезжала группа в  257 человек.  Накануне отъезда
цюрихские социал-демократы устроили в  зале  "Эйнтрахт" прощальный митинг.
Выступил и Платтен, который вернулся из путешествия в Россию, и Отто Ланг,
который будет проводником следующего эшелона.
     Специальный поезд провожала вся  колония и  несколько сот швейцарских
товарищей.  Вагоны украсили цветами,  поезд  отошел от  станции Цюрих  под
звуки "Интернационала".
     Братьев Маневичей среди пассажиров не  было.  Их  перевели в  третью,
более позднюю группу,  и это решение совпало с их личными планами,  потому
что  старший брат  должен  был  закончить работу  в  клинике,  а  младшему
предстояли экзамены, без которых ему не выдадут диплома.
     Немало провожающих собралось и 20 июня, когда третья группа - еще 206
эмигрантов -  покидала Цюрих. На этот раз в числе пассажиров были и братья
Маневичи -  старший  с  дипломом врача,  младший с  дипломом об  окончании
политехнического коллежа.
     На  следующее утро,  после ночевки в  Шафгаузене,  эмигранты покинули
Швейцарию,  проехали всю Германию с юга на север, а утром в воскресенье 24
июня благополучно прибыли в Стокгольм...
     Этьен давно не помнит, сколько пересадок пришлось тогда сделать ему и
брату, прежде чем они добрались домой, в Чаусы. Но помнит, что дорога была
длинная и трудная.


                                   109

     Прошли  времена,  когда  Апостол Пьетро покупал для  Чинкванто Чинкве
что-нибудь  из  провизии  на  свои  деньги  в  долг.  Неожиданно для  себя
Чинкванто Чинкве стал одним из  самых богатых людей на Санто-Стефано,  так
как,  еще до перевода от Анки,  получил 2450 лир в погашение старого долга
братьев Плазетти; эта сумма была переслана стараниями Джаннины.
     К  сожалению,   лиры  после  начала  войны  сильно  обесценились,  их
покупательная способность стала падать.  До  войны пяти лир хватило бы  на
день  прокормиться троим.  А  нынче на  такие деньги в  лавке и  купить-то
нечего. Этьен помнит, что в 1936 году один доллар приравнивали к 20 лирам,
сейчас,  по  слухам,  за доллар платят чуть ли не 100 лир.  А  в  тюремном
обращении по-прежнему сольдо  и  чентезимо.  Вот  и  приходится покупать у
подрядчика все кусочками, ломтиками, щепотками, а сигареты - поштучно. Все
равно Этьен был счастлив тем, что подкармливает своих друзей.
     Но  тем  сильнее ощущал  Этьен  недостаток духовной пищи,  страдал от
отсутствия информации о положении на Восточном фронте, от лживости ее.
     По-прежнему заключенные имели  право  читать  только иллюстрированные
воскресные газеты.  Иногда  Апостол  Пьетро  за  отдельное  вознаграждение
ухитрялся на  неделе  доставать и  приносить неведомо где  подобранные или
украденные газеты.  А иногда капеллан Аньелло приносил под сутаной газеты,
на которые наложен запрет.  Капеллан отлично знал,  что Марьяни, Лючетти и
Кертнер -  люди  не  религиозные,  и  тем  больше уважения заслуживали его
заботы.
     Бомбежки,  обострившееся чувство опасности вызвали у  иных  угрызения
совести,  тягу к молитвам,  исповедям.  В дальнем углу подвала за выступом
стены стояла скамья, и там капеллан устроил подобие исповедальни.
     "Какой мучительный груз отягощает память добряка Аньелло!  -  подумал
Этьен. - В стольких злодеяниях уже покаялись ему грешники Санто-Стефано! И
все это не  смеет забыть капеллан.  Но  в  каких таких грехах эти набожные
убийцы  и  грабители  исповедуются  сейчас,  после  того,  как  они  давно
покаялись в самом страшном своем грехе?  Сущие пустяки: один упомянул всуе
имя Христово,  другой непочтительно отозвался к божьей матери. А наказание
за это известно какое - прочесть столько-то страниц из Евангелия..."
     Недавно  капеллан  получил  письмо  с  Восточного фронта  от  бывшего
подполковника,   ныне  полковника  Марио  Тройли:   письмо  мрачное,   как
завещание.  Тройли  жалуется на