рый запросто переезжал из одной страны в другую,  и
всюду у него были свидания со знаменитостями.
     Одновременно  с   лингвистическими  занятиями  Этьен   много  времени
занимался  сочинением  разного  рода  жалоб,  требований,  ходатайств.  Он
написал и  отправил в  разные  адреса  немало  желчных слов  о  фашистском
беззаконии и дикарском попрании прав.


     "После того, как срок моего заключения истек, я отправил под расписки
капо гвардиа следующие жалобы:
     1. В министерство юстиции. Без ответа.
     2. Главной дирекции тюрем. Без ответа.
     3. Прокурору при Особом трибунале. Без ответа.
     4. Следователю в Модене.  Ответ:  контроль над выполнением  приговора
находится в компетенции главного прокурора.
     5. Советнику апелляционного  суда  в  Болонье.  Ответ:  вопрос  может
решить только главный прокурор.
     6. Главному прокурору с запросом -  почему  не  выполняется  приговор
Особого  трибунала  (высылка из Италии после отбытия наказания) и почему я
содержусь в тюрьме. Перечислены все предыдущие запросы в другие инстанции.
Ответ:  дело  затребовала  ОВРА,  туда его и переслала прокуратура;  нужно
ждать решения ОВРА.
     7. В министерство юстиции с запросом: на основании какого закона меня
держат бессрочно в тюремной одиночке. Без ответа.
     8. Инспектору  ОВРА.  Тот же самый запрос.  Ответ:  тайная полиция не
обязана давать объяснения.
     9. В министерство внутренних дел с запросом: в чем меня дополнительно
обвиняют и почему я остаюсь в таком положении. Без ответа.
     10. Следователю  вручена  жалоба  при  свидании.  Я  напомнил о 481-й
статье Уголовного кодекса и требовал объяснения,  почему статья  нарушена.
Следователь  кричал  на  меня,  топал  ногами.  Я показал следователю речь
Муссолини в Верховном суде.  В этой речи утверждается,  что  администрация
тюрьмы ни при каких обстоятельствах не может отменять законы. Я потребовал
письменного ответа на свой запрос.  Ответ следователя:  приговор по  моему
делу  подпадает  под  286-ю  статью  Устава  тайной полиции,  а эта статья
предусматривает чрезвычайные меры.
     11. Прокурору,   наблюдающему   за  выполнением  законов.  Жалоба  на
безобразное поведение следователя и грубое  нарушение  закона  теми,  кому
следователь подчинен. Без ответа.
     12. Вице-президенту  Общества  юристов.   Напоминание   о   Конгрессе
криминологов в Риме в октябре 1936 года, когда вице-президент делал доклад
о мерах,  принимаемых тайной полицией,  и заявил,  что максимальная  мера,
какая  и Италии может быть применена тайной полицией без суда,  - высылка.
Протест против ссылок на статью 286-ю,  которая никакого отношения к  делу
не  имеет.  Я  обвинил  вице-президента  в том,  что он обманул Конгресс и
прикрыл обман юридическими терминами. Без ответа".

                                       (Из жалобы президенту Национального
                                       общества юристов;  жалоба много лет
                                       пролежала без движения в канцелярии
                                       тюрьмы).


     Настоящее Этьена  было  трагичным,  но  он  заново приучал себя  жить
только настоящим,  не  тратя душевных сил на  бесплодные мечты.  Теперь он
безжалостно отбрасывал  все  иллюзии,  потому  что  после  них  окружающая
действительность становилась еще  более серой,  убогой,  тоскливой и  само
возвращение к  действительности было  болезненным,  трудным.  Но  какой бы
действительность ни  была,  как  ни  ужасна проза  тюремного бытия,  Этьен
сознательно  предпочитал ее  мечтам  о  несбыточном,  грезам  о  волшебных
замках,  миражам,  рисовавшим прогулку по  сказочному лугу или  трапезу за
столом, который ломится от яств.
     Уж лучше отдаваться воспоминаниям о своем далеком прошлом,  начиная с
самого раннего детства и отрочества,  вспоминать и заново осмысливать свое
поведение и поступки людей рядом с тобой. Внимательно смотреть на себя, на
прежнего, глазами человека, умудренного опытом прожитой жизни.
     Здоровье Этьена не  стало лучше,  но  оно  не  было настолько плохим,
чтобы врач оказывал ему знаки повышенного внимания,  - подозрительно часто
осведомляется о здоровье и еще подозрительней заглядывает в глаза. Ах, вот
в  чем дело!  Врач хочет выяснить для себя -  не  собирается ли номер 2722
сойти с ума.
     Этьен  посмеялся  про  себя  над  тюремным  врачом,  которого  отучил
"тыкать" и который отомстил доносом, потянувшим восемь суток карцера.
     Ваше беспокойство,  досточтимый синьор дотторе,  сильно запоздало. Не
скорая, а замедленная медицинская помощь! Само подозрение врача показалось
сейчас Этьену смехотворным.
     Узник 2722 установил строгую слежку за  собой.  Он  вновь обрел живую
душу. У него нашлись силы для того, чтобы страдать бессрочно.


                                    93

     За спиной у него котомочка, это и называется "со всем имуществом".
     Схваченное решеткой  оконце  в  арестантской карете.  В  арестантском
автомобиле.   В  арестантском  вагоне.  И  лишь  когда  менялись  средства
передвижения,  Этьен получал благословенное право смотреть на  мир во всей
его целостности и  слитности.  Тогда пейзаж не  поделен грубо на квадраты,
тогда на панораму,  открывающуюся взгляду, принудительно не ложится сетка.
Даже  отсвет  солнца,  который  кратковременно появлялся на  каменном полу
камеры, был разделен на квадраты.
     Так  долго  сетка  меридианов и  параллелей,  покрывающая земной шар,
представлялась ему тенью тюремной решетки!
     Кертнер забрасывал своих попутчиков вопросами.
     Что  нового в  мире?  Где  сегодня бушует огонь  войны?  Какое сейчас
правительство в Англии?  Что с Польшей?  Неутомимое любопытство делало его
многословным.
     Оказывается,  скоро  год,  как  Италия вступила в  войну с  Англией и
Францией.  Еще 10  июля прошлого года Муссолини объявил об этом с  балкона
своего палаццо.
     Этьен,  сдерживая и пряча свое волнение,  спросил о Советском Союзе -
не доносится ли канонада с Востока? Спокойно ли на монгольской границе, на
реке  Халхин-Гол?  Седовласый синьор ответил,  что  после  окончания войны
России с  Финляндией на  Востоке тихо.  Так  Этьен узнал о  той войне и  с
трудом удержался от расспросов.  Ни один отзвук, отголосок войны русских с
финнами не проник к нему в одиночку, сквозь толщу тюремных стен...
     Он понимал,  что лишь меняет сегодня тюремный адрес и не свобода ждет
его, а новое заключение.
     Впервые его везут в арестантском вагоне. Его провели по проходу между
двумя  рядами  маленьких узких  купе,  каждое  площадью не  больше  одного
квадратного метра. В такой вот клетушке очутился и он.
     Едва  поезд  тронулся,   он  догадался,   что  везут  на  юг.  Может,
переселение пойдет ему на  пользу?  Только бы не повезли в  Сицилию или на
Устику,  где  обдает  беспощадным зноем  Африка.  А  дышать мягким морским
воздухом полезно для больных легких.  Не  случайно столько чахоточных едет
на острова Понтийского архипелага,  не случайно и Максим Горький облюбовал
для себя Капри...
     От длительного, вынужденного молчания, от одиночного заключения голос
у Этьена совсем пропал.  Поначалу он говорил так тихо,  что карабинеры его
переспрашивали.  Но  затем  овладел собой,  хотя  настроение у  него  было
по-прежнему подавленное: не так легко трястись долгие часы в поезде, когда
тебя сковали наручниками.  А тут еще неловко надели левый наручник: железо
больно натирало косточку запястья.
     Оглушила  разноголосица  улиц,  по  которым  его  провезли,  а  затем
бесшабашный шум вокзала.  Тишина накапливалась в Этьене длинные годы,  ему
казалось теперь, что все говорят слишком громко, все кричат.
     И  все-таки светозарное утро,  а затем длинный весенний день принесли
столько нежданной радости, столько скоротечных восторгов!
     Он  глядел  в  Болонье  сквозь  решетку  арестантского автомобиля  на
привокзальные улицы и рад был каждому встречному,  даже тому, кто провожал
арестантский фургон безразличным или неприязненным взглядом.
     Может,  по  этой вот улице расхаживал,  превозмогая одышку и  вытирая
платком потное одутловатое лицо, Фаббрини? Здесь, в Болонье, он начал свою
карьеру адвоката-провокатора, здесь по его нечистым следам и ходила кличка
"Рот нараспашку"...
     Одежда прохожих казалась крикливой. Он забыл, что не все человечество
одето в серо-коричневую арестантскую робу,  что люди носят цветные платья,
косынки, рубашки, шляпы, платки, шарфы, чулки. Он словно заглянул на чужой
праздник. Глаз его насыщался давно забытой палитрой улицы - пестрая толпа,
яркие вывески, разноцветные дома, веселые колеры трамваев и автомобилей.
     Да и лица людей, разгуливающих свободно, без конвоя, так своеобразны!
Может быть,  потому, что он давно не видел румянца на щеках, живого блеска
глаз, не видел капризных чубов, локонов, челок, девичьих кос?
     И как много женщин, оказывается, живет на земле!
     Он  счастлив снова  увидеть живой мир,  который предстал перед ним  в
возросшем богатстве красок, звуков и запахов.
     Он  чутко реагировал на забытые звуки.  Автомобильный гудок.  Веселые
звонки  велосипедов.  Треньканье  мандолины.  Скрежет  трамвая  на  крутом
повороте. Гулкий топот лошади, запряженной в экипаж. Сквозь открытую дверь
донесся звон посуды в  траттории.  В самое сердце его проник плач грудного
младенца.  Гоготанье гусей,  их гнала через дорогу старуха. Зазывные крики
продавцов жареных каштанов,  газет,  мороженого.  Военный марш шепелявил в
радиорупоре,  укрепленном на  уличном фонаре;  марш  сменился истерической
речью оратора, такого же хриплого и шепелявого.
     А  позже по  радио передавали арию из "Травиаты",  певица тоже была с
хрипотцой  и   шепелявила.   Этьену   вспомнился  тайный   радиопередатчик
"Травиата".  Подает  ли  он  еще  признаки  жизни,  выходит  ли  Ингрид  в
зашифрованный эфир, любезничает ли по радио со своим Фридрихом Великим?
     Отзвуки покинутого им давным-давно, полузабытого мира.
     И  хотя в уличной симфонии нет ничего особенно мелодичного,  она была
полна для него в то утро божественной гармонии.
     Необъятный мир существует,  и внимать ему, созерцать его можно лишь с
потрясенной душой.  Солнце,  небо,  цветы,  женщины,  дети -  вот  приметы
прекрасного мира, обступившего его!
     Но  стоило ли  так  долго  сидеть в  каменном мешке,  чтобы увидеть и
услышать все это полнозвучное, яркое богатство и снова быть замурованным в
четырех  стенах  с  нищенским  клочком  неба  в  "волчьей  пасти"?  Он  не
насладился свободой,  только глянул на нее вполглаза. Неужели он видит мир
для  того,  чтобы навсегда позабыть увиденное?  Не  увидеть,  как  молодые
деревца научатся давать первую тень?
     Но даже если ему никогда не суждено окунуться в  живую жизнь,  он был
счастлив воскресить в своей памяти былое.
     Чем ближе  к Неаполю,  тем попутчики,  скованные с ним одной судьбой,
чаще поговаривали о том,  что их везут на какой-нибудь  остров.  Вероятнее
всего, их ждет ссылка на остров Вентотене, туда ходит пароход из Неаполя.
     Два  дня их  продержали в  Неаполе,  в  тюрьме "Кармине".  Седовласый
попутчик,  которого вся группа почтительно и  негласно признала старостой,
напомнил,  что  Антонио Грамши по  дороге в  Палермо тоже провел несколько
дней в "Кармине".
     Этьен сидел у  окна в  арестантском автомобиле,  их везли,  связанных
цепью,  сквозь предрассветный город.  Нетрудно догадаться,  что их везут к
морю, потому что улицы шли под гору, и шофер притормаживал, убирая газ.
     Их привезли на "сервицо рапидо" - пассажирскую пристань.
     Отсюда  отходят катера  на  близкие острова Прочида,  Искья,  отходят
пароходы на Капри и на более отдаленные острова архипелага.
     Не  только  город,  но  залив,  восточные холмы,  крыша  королевского
дворца, откуда Неаполь как на ладони, - все покоится в серой полутьме, все
в предчувствии близкого рассвета.
     Обычно арестантов привозили за несколько часов до отплытия,  когда на
пристани тихо и  пустынно.  Пассажирам вовсе не  обязательно знать,  что в
трюме сидят и позвякивают наручниками заключенные.
     Карабинеры позволили выйти  из  автофургона,  и  арестанты уселись  в
стороне от пристани на прибережных валунах.
     Глядя на море,  трудно вообразить,  что вот этот самый Неаполитанский
залив обычно бывает лазурным. Сейчас море серо-зеленое, бурое, а под низко
висящими свинцовыми тучами - черное.
     Узников то и дело обдает брызгами, пеной волн. Шторм разыгрался не на
шутку,  шторм отрезал берег от  моря  белой линией прибоя.  Неумолчный гул
оглушает,  и переговариваться между собой нельзя - можно только кричать во
весь голос.
     Ни один камень,  а тем более камешек,  не остается сейчас на берегу в
покое.  Они шевелятся,  ворочаются,  елозят,  трутся друг о  друга,  все в
движении. Ветер срывает пену с гребней волн, когда волны обрушиваются, и в
эти мгновения видно,  откуда дует ветер.  Наверное,  отсюда и берет начало
шторм - течение не соответствует направлению ветра.
     Когда море  спокойно,  линия горизонта кажется более далекой,  а  при
плохой видимости горизонт приближается.
     Прошел час,  наступило раннее утро, а шторм все набирал силу. Теперь,
когда волна разбивалась о прибрежные валуны,  ее пена отбрасывалась назад,
на  гребень волны,  подоспевшей вслед,  она играючи швыряла большие камни.
Это не  крупная галька,  а  булыжники величиной с  арбуз.  Казалось,  даже
массивные валуны подрагивают под ударами волн.
     Глядя на  штормовое море,  Этьен вспомнил,  что  Надя плохо переносит
качку,  страдает от морской болезни,  и забеспокоился.  Будто ей, а не ему
самому предстоит сегодня путешествие на плюгавом, слабосильном пароходике.
Будто Надя собирается плыть вслед за ним по такому же неспокойному морю.
     Когда он  в  последний раз  сидел вот  так  близко к  штормовой воде,
оглушенный ее ревом и зачарованный?  Это было в Симеизе,  они жили тогда с
Надей в военном санатории.
     Сейчас его никто не услышит, он может орать все, что угодно. Внезапно
им овладело страстное желание говорить, кричать, петь по-русски. Штормовое
море и  небо стали его  собеседниками.  Когда еще представится возможность
выкрикивать во весь голос родные и запретные слова?
     Я  помню море пред грозою.  Как  я  завидовал волнам...  Он  собрался
продолжить,  но  запамятовал...  Продекламировал две строчки из  "Онегина"
заново, надеясь, что с разгона придут на память последующие. Но сколько ни
тщился -  не  мог  вспомнить.  Огорченный,  он  снова и  снова громогласно
твердил:  -  Я помню море пред грозою...  -  пока не зашелся от надсадного
кашля.
     В заливе моталась и дергалась на якорной цепи рыбачья шхуна. Смотреть
на нее Этьену было физически больно -  будто шхуна привязана не к якорной,
а к той самой цепи,  которая продета через их наручники.  Шхуна пыталась и
не могла оторваться от своей каторжной стоянки.
     Все последние годы тюремные стены прятали Этьена от шторма, от грома,
от  молнии,  от  ливня,  от наводнения,  от бури.  А  сейчас его восхитила
неуемная сила  стихии,  не  подвластная ни  капралу карабинеров,  ни  капо
диретторе,  ни председателю Особого трибунала по защите фашизма, ни самому
дуче.  Нет  силы,  которая может  помешать его  восхищению!  Такая  стихия
уравнивает в  правах любого диктатора и человека в наручниках.  Вот так же
стихия уравняла когда-то в правах всех жителей древней Помпеи,  засыпав их
вулканическим пеплом Везувия.
     Чувства обострились до предела.  Ему мало обычных порций воздуха - он
дышит порывами свежего ветра!  Его обдает брызгами волн? Нет, он плывет по
штормовому морю в неведомую даль,  в будущее! Есть упоение в бою, и бездны
мрачной на краю,  и в разъяренном океане средь грозных волн и бурной тьмы,
и в аравийском урагане, и в дуновении чумы!..
     Утренний свет прибывал,  стал виден Везувий на  горизонте,  а  совсем
рядом, на пристани, - щит с расписанием пароходного движения.
     Вшестером, в сопровождении  карабинера,  арестанты  подошли  к  щиту.
Отсюда   от   "сервицо  рапидо",  пароходы  отходят  трижды  в  неделю.  В
понедельник прямой рейс на Вентотене,  туда 62,5 мили.  Пароход в  пути  5
часов 10 минут.  По вторникам пароход идет по маршруту Неаполь - Прочида -
Искья  -  Санто-Анджело  -  Форио  -  Санто-Стефано  -   Вечтотенс.   Рейс
продолжается  8  часов  15  минут.  В  пятницу маршрут такой же,  как и во
вторник, но без захода в Санто-Анджело, рейс на 40 минут короче.
     Сегодня пятница и,  значит,  можно быть уверенным только в одном - их
не везут в Санто-Анджело.
     Четырех молодых парней,  соседей по цепи,  долго держали в тюрьме,  а
сейчас  ссылают  без  всякого  суда.  Поймали  их  при  попытке  сбежать к
испанским республиканцам. Они допризывники, присяги не нарушили, просто не
хотели "добровольно" помогать Франко.  И  судить их  вроде бы  не  за что.
Парни точно знали, что их ссылают на Вентотене, и были уверены, что других
арестантов ждет тот же маршрут.
     А Этьен сомневался: тогда бы их всех могли отправить прямым рейсом на
Вентотене в  понедельник.  Зачем же  их  держали в  "Кармине" еще  четверо
суток?
     Единственная маленькая радость,  которая за четверо суток случилась в
тюрьме, - седовласый подарил ему свежий номер газеты "Пополо д'Италиа".
     ...Американцы сообщили итальянскому послу принцу Колонна, что морской
атташе  объявлен  персоной "нон  грата",  и  потребовали его  немедленного
отзыва.
     ...В Югославии свергли принца Павла, там проанглийское правительство.
3 апреля Белград объявили открытым городом,  а 6 апреля в 5 часов 15 минут
утра  началась бомбардировка.  Нацисты летали  над  крышами и  безжалостно
уничтожали город. 8 апреля наступила тишина. Тишину ту действительно можно
назвать гробовой.  Руины,  семнадцать тысяч убитых.  Не только люди,  но и
животные обезумели от  ужаса.  Хищники вырвались из  клеток зоологического
сада и бегали по улицам.
     В  Берлине  в  Шарлоттенбургском  оперном  театре  поет  Джильи.   Он
выступает с концертами в пользу Красного Креста...
     Почти полтора года Этьен оставался в неведении о том, что творилось в
мире,  раздираемом войной,  в  первый раз читал он вчера газету.  А  в это
утро,  сидя  на  прибрежном валуне,  он  узнал  много других новостей.  Их
сообщил тот самый седовласый узник.
     Тем  временем высветило набережную возле  пристани.  Напротив высился
коричневый  шестиэтажный дом.  Окна  закрыты  ставнями,  жильцы  с  вечера
спрятались от дневного зноя, которого сегодня не будет.
     Набережная выстлана мелким  диабазом,  вдоль  нее  тянется  кирпичный
парапет с бетонированным покрытием.
     Бульвар засажен платанами. Валуны, брошенные в воду перед набережной,
оберегают ее от ударов штормовой волны.
     Пассажиров сегодня совсем  немного.  Приближалась минута отплытия,  а
арестанты продолжали сидеть на  берегу и  ждать.  Капрал уже несколько раз
бегал на пристань,  что-то там узнавал,  возвращался обеспокоенный,  снова
убегал.
     Пока они торчали на  набережной,  седовласый рассказал Этьену,  что у
Антонио Грамши тоже был очень тяжелый переезд из Палермо на Устику. Трижды
его возвращали в  тюрьму в  Палермо,  так как пароход не  мог совладать со
штормом и довез Грамши к месту его заключения только в четвертый раз.
     Капрал карабинеров стоял возле сходней,  переброшенных с  пристани на
пароход,  и ругался с капитаном. Всех слов разобрать нельзя было, но можно
представить себе,  как  они кричали друг на  друга,  если гул моря не  мог
заглушить голосов и  обрывки темпераментного спора долетали до набережной.
Капрал подошел к заключенным и объяснил:  пароход не швартуется у острова,
куда они направляются.  А  лодка с  острова не сможет подойти к  пароходу,
волнение превышает шесть баллов.
     Сидя  на  валунах,  арестанты видели,  как  их  пароход выбрал якорь,
отошел от причала и отважно двинулся в штормовое