фиса Тимофеевна. - Мы отведем вас домой.
   Человек задумчиво, как будто что-то припоминая, покачал головой и,  делая
руками причудливые, но не лишенные изящества жесты, низко поклонился. Потом,
высоко подпрыгивая, прошелся вокруг  Коли.  Его  странный  танец,  казалось,
говорил: "Ну и молодец я, ах, какой я молодец!"
   Джек в восторге прыгал рядом с  ним,  не  отрывая  глаз,  следил  за  его
губами.
   - А он, видно, не злой, - прошептала Анфиса Тимофеевна.
   Она потянула Колю  за  рукав,  и  они  пошли  в  дом;  незнакомец,  сразу
успокоившись, пошел за ними следом.
   Коля зажег свет. Незнакомец посмотрел на  лампочку  и  сжал  ее  в  руке.
Лампочка вспыхнула зеленым пламенем. С ее нити брызнули веточки искр.  Таким
же образом исследовал, незнакомец и печь: он, казалось, спокойно  прикасался
к горячей плите кончиками пальцев.
   Дома Коля смог разглядеть незнакомца внимательнее.  Материя,  из  которой
был сделан его костюм, напоминала лоскутное одеяло, но, присмотревшись, Коля
увидел, что она состоит из маленьких ногтевидных чешуек. Ноги были  обуты  в
округлую, твердо стоящую на полу обувь.
   Внимание незнакомца привлек стол. Он оскалился и, схватив его  за  ножку,
перевернул. Белая с цветочками чашка упала со стола и разбилась.
   - Вот медведь! - сказала Анфиса Тимофеевна, с  трудом  водворяя  стол  на
место. Ужинать сели все вместе.
   - "Картошечка варененька,  с  огурчиком  солененьким,  ап-чих-чих-чих,  с
переверточкой", - пропел  Коля  детскую  песенку,  когда  Анфиса  Тимофеевна
открыла крышку кастрюли.
   Незнакомец с важным видом вытащил из кастрюли картофелину, резко  шл„пнув
Анфису Тимофеевну по  руке,  когда  она  попыталась  ему  помочь.  Потом  он
протянул дымящуюся  картофелину  Коле  и,  внимательно  на  него  посмотрев,
зашлепал губами. То же самое он проделал с солонкой,  нечаянно  просыпав  ее
содержимое на пол. Ему  очень  понравилась  вилка.  Он  согнул  ее  пополам,
выпрямил и снова согнул и, когда она мягко распалась на две части,  протянул
одну половинку Коле, другую - Анфисе Тимофеевне  и  опять  задвигал  губами,
вопросительно на них поглядывая.
   - Вилка, - сказал Коля, - вилка!.. Он, наверно, хочет спросить,  как  она
называется. - Коля соединил две половинки  вилки  в  одну  и  несколько  раз
громко сказал: - Вилка, вилка!..
   Он ожидал, что незнакомец подтвердит его догадку, но этого не произошло.
   - И сам не говорит  и  нас.  не  слышит,  -  сказала  Анфиса  Тимофеевна,
накладывая на тарелку картофель. - Как хоть звать-то его?
   - Просто... ну, просто Человек.
   - Ешьте, Человек, - обратилась Анфиса Тимофеевна к незнакомцу.
   Коля и Анфиса Тимофеевна принялись за еду. Человек, копируя их  движения,
отправил в рот картофелину, быстро ее прожевал, скривился.
   - Горячая! Зачем же вы ее  так  сразу,  не  остудили!  -  сказала  Анфиса
Тимофеевна.
   - А он не боится горячего, он плиту, раскаленную плиту руками  трогал,  -
задумчиво сказал Коля.
   - Сам не говорит, нас не слышит... Один, видно, Джек его понимает. Оттого
он к нему и ластится...
   - А может, и правда Джек его  слышит?  -  сказал  Коля.  -  Что,  если  я
попробую записать его на пленку через усилитель?
   Коля  достал  магнитофон,  смахнул  с  него   пыль,   подключил   старую,
полуразобранную телефонную трубку и обрывком провода привязал  ее  к  спинке
стула, на котором сидел Человек. Трубка  заменяла  Коле  микрофон.  Человек,
видимо, не понимал, что от него хочет Коля; по-рыбьи заглатывая  воздух,  он
следил за каждым его движением.
   При прослушивании сначала не было ничего слышно. Потом в  тихое  жужжание
магнитофона вплелись чьи-то шаги, короткий  гудок  паровоза...  Трудно  было
определить, откуда он пришел: был ли записан или прозвучал только сейчас.
   "Вдребезги разбил, и не склеишь", - раздался голос Анфисы Тимофеевны. Это
она сказала во время записи;
   значит, магнитофон работал.
   "Конечно, - подумал притихший Коля, - раз я не слышу, так  что  же  может
записать магнитофон?"
   Он перевел рычаг на ускоренную перемотку и встал. Человек, протянув  руку
к магнитофону, неслышно открывал и закрывал рот, а потом  оттолкнул  Колю  и
схватил усилитель.
   - Осторожно! Током, током ударит! - только и успел крикнуть Коля, но было
уже поздно.
   Всей пятерней незнакомец залез в "монтаж" усилителя. Быстро, будто играя,
пробежал пальцами по деталям.  Он  безбоязненно  притрагивался  к  оголенным
концам сопротивлений, конденсаторов, оголенным сл„зкам  пайки.  Презрительно
оттопырив губы, вырвал  сопротивление,  что-то  внутри  усилителя  щелкнуло,
электрическая лампочка мигнула и погасла.
   - Замыкание! - с досадой сказал Коля.
   - Черт проклятый! - отозвалась Анфиса Тимофеевна.
   Коля на ощупь отключил магнитофон, потом вышел в  переднюю,  покопался  в
пробках. Свет зажегся, и Коля зло сказал:
   - Уходи, уходи, откуда пришел!
   - Завтра и уйдет, - неожиданно сказала Анфиса Тимофеевна. - Куда  сейчас,
на ночь глядя? Пусть уж...
   - Я работал, работал! -  говорил  сердито  Коля.  -  Знаешь,  как  трудно
собрать все детали к магнитофону? А наладить! Ты что, с Луны  свалился?..  -
Коля взглянул на Человека. - С Луны свалился... - повторил он, будто  пробуя
на зуб эту мысль.
   Человек успокоился. Притрагиваясь к окружавшим его вещам, он  неторопливо
расхаживал по комнате.
   - Спать его нужно уложить, - сказала Анфиса Тимофеевна. - Пьяный он,  вот
что. Отец твой, когда с нами жил, тоже иногда штуки выкидывал.
   Она постелила Человеку на раскладушке и,  потушив  свет,  улеглась.  Коля
вынес Джеку остатки щей и тоже лег.
   - Коля, посмотри, у него глаза  светятся.  -  неожиданно  сказала  Анфиса
Тимофеевна, - зеленые, зеленые!.. Коля, а он не... шпион?
   Коля замотал в темноте головой:
   - Тетя Фиса, он не наш, совсем не наш.
   - И я тоже думаю: не наш! И зачем это я, дура этакая, привела его в  дом?
Пускай бы шел своей дорогой...
   Они еще долго наблюдали за Человеком, пока незаметно не заснули.
   Когда Анфиса Тимофеевна проснулась, первая ее мысль была о том, что вчера
произошло что-то  необычное.  Напрягая  зрение  -  было  еще  темно,  -  она
всматривалась в тот угол, где стояла раскладушка.
   - Коля, Коля, - позвала она, - проснись скорее! Наш-то гость ушел.  Выйди
в переднюю, посмотри, висит ли пальто, не стянул ли он чего?
   Коля, звеня пряжкой пояса, оделся.
   - Все цело, - донесся голос Коли из передней. - Вы спите,  тетя  Фиса,  я
пойду поищу его.
   Коля вышел во двор.
   Густой утренний туман лежал в овраге. Непрерывно гудя, прошла электричка.
"Боится, - подумал Коля о машинисте, - туман..." Коля подошел ближе к насыпи
и сразу увидел вчерашнего незнакомца. "Он! Сидит на рельсе!"  Коля  забрался
на насыпь и пошел по шпалам, но Человек поднялся на ноги и стал удаляться от
него ровной походкой.
   - Эй, товарищ!.. Как вас? Человек! - крикнул Коля.
   Сзади  раздался  низкий  вой:  сверля  туман  прожектором,   приближалась
электричка.
   Теперь Коля уже не шел - бежал, скользя  на  мокрых  шпалах,  то  и  дело
спотыкаясь, а впереди скользил по рельсу Человек. Как  будто  задумавшись  о
чем-то важном, он не замечал опасности.
   "Ужжж-а-а-а!" - рявкнула совсем близко сирена. Коля едва успел  отпрянуть
в сторону.  Он  закричал  от  ужаса,  от  сознания  своей  вины  перед  этим
непонятным человеком.
   Удар, ослепительная вспышка света - и поезд остановился.
   Коля бросился вперед, споткнулся  о  шпалу  и  упал.  Из  первого  вагона
выскочили люди, бережно подняли Человека в вагон.
   - По вагонам! - донеслось спереди.
   Поезд медленно стал набирать скорость.  Коля  едва  успел  схватиться  за
поручни последнего вагона. Дверь оказалась запертой. На платформе  следующей
станции Коля спрыгнул на ходу и, обгоняя еще движущийся поезд,  перебежал  в
тамбур следующего вагона. С трудом  проталкиваясь  в  тесно  набитом  людьми
вагоне, он пробирался  вперед.  Однако  переход  между  вагонами  был  занят
каким-то шкафчиком, владелец которого держал ручку двери и что-то  быстро  и
резко говорил всем, кто пытался ее открыть. Теперь не могло быть  и  речи  о
том, чтобы пробраться вперед, и, когда поезд застучал на стыках, подъезжая к
городу, Коля огорченно махнул рукой и прижался; к  холодному  углу  тамбура.
Все говорили об аварии, о том, что кто-то попал под  поезд.  Одни  говорили,
что пострадавшим был мужчина, другие - женщина, мать троих детей...
   Вокзал... Коля рванулся вперед, но сразу же попал в  поток  спешивших  на
работу людей. Многие шли  группами.  Впереди  мелькнули  носилки,  и  тесное
кольцо любопытных преградило путь. Коля сошел на  асфальт  вокзала  и  успел
только увидеть светлую машину с красным крестом на ветровом стекле,  которая
медленно выезжала через широко открытые ворота, увозя его незнакомца.
   - Вот хорошо, что теперь машина дежурит, - сказал кто-то сзади.  -  А  то
был такой случай... Да не стой, паренек, на дороге!..
   В БОЛЬНИЦЕ
   В палате было трое больных. У стены,  повернувшись  к  ней  лицом,  лежал
привезенный из тайги охотник. На средней койке,  головой  к  большому  окну,
беспокойно ворочался старик  с  резкими  складками-морщинами  возле  носа  и
маленькими светлыми глазами. Третьим был Человек, так неожиданно  потерянный
Колей.
   И старик и охотник лежали здесь уже не  один  день  и  вели  нескончаемые
беседы.  Правда,  говорил  только  старик.  Лежащий  у   стены   охотник   с
забинтованной головой совсем не мог  говорить:  он  только  изредка  шевелил
левой рукой. Правая его рука была короче левой почти на кисть.
   - Отходился ты, отходился, - вздохнул старик.  -  Теперь  тебе  только  в
городе жить. Можно сказать, сама судьба предупредила. Оторвала тебе  руку  и
сказала:
   "Больше не суйся!"
   В коридоре раздался шум, и в сопровождении сестры в  палату  вошел  врач.
Поздоровавшись со стариком, он подошел к охотнику, темными от йода  пальцами
тронул его за плечо.
   - На меня не обижайся, - сказал он охотнику.  -  Что  делать?..  Не  смог
сохранить руку, никак не смог. Да и никто не  сохранил  бы...  А  сейчас  мы
повернемся, повернемся...  -  Он  осторожно,  но,  видимо,  сильно  обхватил
больного и повернул его к себе. - Не унывай, брат! У нас же с тобой  не  все
дела сделаны, и какие дела!..
   - А я ему что говорю? - вмешался старик. - То же самое! Только зря вы  на
него время тратите. Лежит себе, и пускай лежит! Обидно даже за вас!  Тяжелый
он человек. Излагаю ему что к чему, а он пальцы в кулак сожмет, аж  посинеет
кулак-то. Разве от него дождешься благодарности?
   - Ничего, Серафим Яковлевич, скоро мы ему повязочку снимем,  он  вам  все
объяснит, всю свою благодарность... Ну, а ваши как дела?  На  поправку  дело
идет? Хороши, а?
   - Какое хороши, болит...  болит,  и  все!  Сестра  сняла  повязку.  Борис
Федорович наклонился над Серафимом Яковлевичем, внимательно осмотрел .швы.
   - Как он лежит, сестра? - спросил он.
   - Крутится, - вздохнула сестра, избегая взгляда Серафима Яковлевича.
   - Книжку ему надо дать, сестрица.
   - А хоть бы и книжку! Перемолвиться словом не с кем. Слева немой,  справа
- и того хуже.
   - Именно хуже, - сказал Борис Федорович и подошел к третьей кровати.
   - Вот, вот, -  продолжал  Серафим  Яковлевич,  -  мало  того,  что  носом
свистит, так еще по ночам светится. Подумать только! Будто у  него  в  брюхе
электросваркой кто  занимается.  Чудеса!  Какой  уж  тут  покой!  Опять-таки
медицина...
   - Все  медициной  недовольны...  А  ведь  ваше  счастье,  что  пенициллин
открыли...
   - Это  вы  оставьте  -  насчет  пенициллина.  Все  говорят:  у  вас  рука
искуснейшая, а как взглянете, так кровь затворяется.
   Борис Федорович сделал такой  жест,  будто  отогнал  назойливую  муху,  и
присел на табурет возле третьей койки.
   - Как температура?
   - Возьмите, Борис Федорович. - Сестра протянула температурный листок.
   Борис Федорович встал:
   - Пятьдесят градусов?! Непостижимо! Чем же вы мерили?
   - Брала у биохимиков в лаборатории. На триста градусов термометр. Уж  как
они допытывались, зачем нам, в хирургическом, такой термометр понадобился! -
улыбнулась сестра.
   Борис Федорович ощупал тело больного, отдернул пальцы.
   - Тяжелый шок, до сих пор не  пришел  в  себя.  Да  у  него,  я  вижу,  и
анатомические расхождения. Вот эта мышца... бицепс... А вот эту,  на  груди,
вы знаете, сестра? И я не знаю! Три  года  работал  ассистентом  на  кафедре
анатомии - и не знаю!
   - Отклонение от нормы? - робко спросила сестра.
   - Какие там отклонения! Новые, совершенно новые мышцы!  Следовательно,  и
кость должна быть другой! А почему, сестра, не раздели его, почему не  сняли
этот шутовской балахон?
   - Снимали, разрезали, а он сразу восстановился. Мы еще раз  разрезали,  а
он опять...
   - А почему я ничего не знаю об этом?
   - Вы, Борис Федорович, не поверили бы, накричали...
   Борис Федорович смутился.
   - Вот что, попросите  сюда  рентгенолога.  Пусть  поднимется...  -  Борис
Федорович глубоко задумался.
   - Григорий Матвеевич пришел, -  сказала  минут  через  пять  сестра.  Она
тяжело дышала: рентгеновский кабинет помещался этажом ниже.
   - Григорий Матвеевич, -  обратился  Борис  Федорович  к  рентгенологу,  -
посмотрите-ка. Обратите  внимание  на  общую  "архитектуру"  организма...  И
откуда он - неизвестно... Пришел ли со дна моря,  сошел  ли  с  каких-нибудь
неизведанных ледников, но ясно одно: эволюция пошла в этом случае по  совсем
другому пути, это совсем другое решение...
   Борис Федорович взял руку незнакомца, с  минуту  подержал  ее,  осторожно
опустил.
   - Это не пульс, - сказал он, - какая-то вибрация.  ударов  нет...  Но  он
жив, он борется. Как ему сейчас нужен покой, полный покой! А у нас как раз в
части здания ремонт, и, кажется, надолго... И потом, Григорий Матвеевич, вот
возьмите температурный листок... Что скажете?  Невиданный  случай  нарушения
интерорецепторной регуляции организма, невиданный...
   - Как, как? - переспросил Серафим Яковлевич. Он давно уже прислушивался к
разговору.
   -  Нарушение  интерорецепторной  терморегуляции  организма,  -  рассеянно
сказал Борис Федорович, - интерорецепторной...
   - Сплошное "р-р-ры" какое-то, - прошептал  Серафим  Яковлевич.  -  Должно
быть... собачья болезнь?
   - Гораздо проще...  У  нормальных  людей  температура  всех  частей  тела
примерно одинакова. А здесь она и  разная  и,  в  среднем,  очень  высока...
Ничего он не говорил, больной-то, а, сестра?
   - Нет, нет, Борис Федорович.
   Они помолчали.
   - Возьмем его вниз, - предложил  Григорий  Матвеевич.  -  Что  вас  будет
интересовать в первую очередь?
   - Череп, в первую очередь - череп, потом попробуйте снять таз...  Сестра,
вызовите санитаров. Больного  -  в  рентгеновский  кабинет...  Да,  Григорий
Матвеевич, перед нами другое решение... И, боюсь настаивать, не лучше ли...
   -  А  решил-то  кто?   Чье   решение?   -   опять   вмешался   напряженно
прислушивающийся Серафим Яковлевич. (Борис Федорович не ответил.) - Человека
нужно от смерти спасать, - въедливо продолжал  Серафим  Яковлевич,  -  а  не
обсуждать божественные решения...
   - Так то человека, -  откликнулся  Борис  Федорович,  и  в  палате  стало
тихо-тихо.
   Замолк Серафим Яковлевич, замер у стены охотник.
   - Как?! Так что же вы его  здесь  держите?  Как  это  можно  человеков  с
нечеловеком в одной палате держать!..
   * * *
   В  рентгеновском  кабинете  был  сумрак.  Санитары  уложили  Человека  на
твердый, покрытый линолеумом стол.
   - Легкий какой! - удивился один из них. - Прямо весу в нем нет!
   - Начнем, - сказал Григорий Матвеевич и щелкнул  выключателем  на  пульте
рентгеновского аппарата.
   Светящаяся в темноте стрелка поползла вверх, и сразу же вокруг одного  из
концов  горизонтально  расположенной  рентгеновской  трубки  появился  свет.
Григорий Матвеевич увеличил напряжение, и по пластмассовому цилиндру  трубки
с треском поползли синие искры.  Григорий  Матвеевич  выключил  установку  и
включил свет.
   - Что-нибудь не в порядке? - спросил Борис Федорович.
   - Нет, нет, дело не в аппарате, - ответил  Григорий  Матвеевич.  -  Миша,
протрите,  пожалуйста,  трубку  спиртом.  Не  жалейте,  не  жалейте:   Борис
Федорович нам еще выпишет! - сказал он лаборанту.
   Трубка сохла минут пятнадцать. Борис Федорович  подсел  к  столу  и  стал
рассматривать рентгенограммы,  накладывая  их  на  ярко  освещенное  матовое
стекло.
   Вот  он,  охотник,  -  сказал  Борис  Федорович,  рассматривая  одну   из
рентгенограмм. - Вы как раз ушли в отпуск,  когда  к  нам  его  на  самолете
доставили.
   - Медведь, говорят? - спросил Григорий Матвеевич. -  Да...  Ружье  осечку
дало, медведь его и подмял. Снял скальп, а потом руку  правую  стал  жевать.
Пока жевал, наш-то левой рукой нож вынул и вспорол мишке брюхо снизу  вверх.
Убить - убил, а вылезть из-под него не смог: сил не  хватило...  Двое  суток
пролежал под ним один в тайге, пока не нашли.
   - Рука как?
   - Кисть отняли. И челюсть дьявол мохнатый прихватил. Вот  рентгенограмма,
видите?
   - Отохотился... Ну, Борис Федорович, можно приступать.
   Григорий Матвеевич включил аппарат, и снова корона искр окружила трубку.
   -  Миша,  -  сказал  после  некоторого  раздумья  Григорий  Матвеевич,  -
отнесем-ка больного в сторону. Аппарат  сразу  стал  работать  нормально.  -
Есть, - сказал Григорий Матвеевич. - Работает... Теперь больного на место.
   Миша и Борис Федорович поставили столик с  Человеком  на  прежнее  место.
Григорий Матвеевич включил аппарат,  и  сразу  же  раздались  частые  хлопки
разрядов, а внутри пульта управления включился аварийный звонок.
   - Рентгенограмму  этого  больного  получить  нельзя!  -  уверенно  сказал
Григорий Матвеевич, вытаскивая из-под головы Человека кассету с  пленкой.  -
Может быть, дело в его странной одежде, а может быть... - Он  не  договорил.
(Человек медленно открыл глаза. В полутемном кабинете  они  светились  двумя
яркими зелеными огнями, далекими и загадочными.) - Э, нет, это в  нем  самом
дело!
   - Но что же происходит с установкой? - спросил Борис Федорович.
   - Воздух становится электропроводящим, ионизируется, что ли, - в раздумье
проговорил Григорий Матвеевич. - Боюсь, что ему не  врач  нужен,  а  хороший
слесарь...
   Борис Федорович резко, повернулся и пошел к двери.
   - А как же спирт?  -  спросил  Григорий  Матвеевич.  Борис  Федорович  не
ответил.
   "ТАКОМУ ТАК И ГОВОРИТЬ!"
   Наконец наступил долгожданный день - день  последнего  экзамена.  С  утра
настроение Коли было омрачено.
   - Тетя Фиса, - спросил он, проснувшись, - а где все-таки мой камень,  что
под кроватью лежал?
   - Какой? -  ответила,  гремя  умывальником,  Анфиса  Тимофеевна.  -  Тот,
красный?
   - Ну да, красный.
   - Вставай скорее, поздно уж! Ишь, разоспался! По воду бы сходил, а то все
я да я.
   - Вы его взяли, да?
   - Ну взяла, подумаешь! Будто твой камень денег стоит! Я тебе другой такой
найду.
   - Я из-за него, может, жизнью рисковал. Честное слово!
   - Да разве я нарочно? Понимаешь, Коля, я им бочку парила...
   - Бочку?

   - Ну да, чтобы рыбий запах перебить. Раскалила и бросила в  воду.  Потом,
когда ты стал его искать, посмотрела я туда-сюда, а камня  и  след  простыл.
Наверно, рассыпался или тот, зеленоглазый, забросил его куда-нибудь.
   - Тетя Фиса, тетя Фиса, что вы наделали?!
   - А сейчас что я могу сделать?.. Я не думала...
   Так и окончился ничем этот разговор, который Коле пришлось вспомнить  при
самых невероятных обстоятельствах.
   Коля экзаменовался во второй подгруппе, с двенадцати часов  дня.  Экзамен
был по химии - предмету, который в классе любили  и  знали.  Все  тревоги  и
опасения были связаны с ассистенткой, преподавательницей  химии  из  другого
класса, молодой, энергичной и решительной. Вопросы, которые она задавала, не
были сложными, но в накаленной атмосфере экзамена