го
затруднения". Они пролезали под ветвями - явно.

- Не понимаю,- сказал я Евгении Ивановне.

- Есть странности у животных... манеры, что-то "в крови", и, вернее, "в
породе". Например - козочки: инстинкт встать на самое узенькое, маленькое
место, где чуть-чуть только можно поставить 4 копыта, рядом. 4 точки: и
тогда она стоит долго на одном месте - с явным удовольствием.

Действительно. Это что-то художественное. У животных есть некоторые
движения, позы маленькие, явно имеющие в себе пластику и без всякой
"пользы".

* * *

Если предложить "подать мнение о предмете спора" двум одинаково темным и
злым господам, и еще третьему подчиненному им обоим (какой-то знаменитый
"учитель семинарии",- будто нет профессоров Академии), то подано будет,
конечно, "согласное мнение". Чтобы проверить такую аксиому, можно было и не
тревожить Антония с Никоном,- причем первый из них прошел только Духовную
академию, но вовсе не был в семинарии, где и проходится весь серый и
скучный и очень важный материал богословия (например, где прочитывается с
пояснением весь сплошной текст Св. Писания), и другой был только в
семинарии, но не был в академии и, следовательно, слаб в методе
философско-богословского рассуждения...

И разве в распоряжении духовной власти не было Бриллиантова и
Глубоковского? Да для чего же тогда вообще, не для таких ли вот случаев, и
существуют и учреждены Духовные академии? Но их избегали,- и непонятно,
чего тут смотрел В. К. Саблер: это и была минута для вмешательства светской
власти, блюдущей справедливость и необижаемостъ среди слоев и корпораций и
переслоек духовенства. То-то заранее уже академиков "сокращают" и
"презирают", чтобы "разгуляться нам" и в догматах и в философии, после того
как "мы" сто лет только наживались в консисториях.

Просто какое-то вырождение. И все эти вырождающиеся "корректно" избраны и
поставлены на должность... Что тут поделаешь, молчи и плачь.

(история с Булатовичем 5)
 (21 мая 1913 г.)

* * *

Итак, по литературе - русские все лежали на кровати и назывались
"Обломовыми", а немец Штольц, выгнанный "в жизнь" суровым отцом, делал дела
и уже в средних летах ездил в собственном кабриолете.

Читали, верили. И сложили студенческую песенку:

Англичанин-хитрец,
Чтобы силу сберечь,
Изобрел за машиной машину.
А наш русский мужик,
Коль работать невмочь,
Запевал про родную дубину.
 Эй,- дубинушка,- ухнем.
 Эй, родимая, ............

Субики слушали нас в университете, переписывали фамилии и доносили
ректору,- который "по поводу неблагонамеренности" сносился с другими
ведомствами,- по преимуществу внутренних дел. Так "писала губерния"...

Студенты были очень бедны, и томительно ждали стипендии или искали частных
уроков. Они были в высшей степени неизобретательны, и к ним действительно
применим стих, что, "кроме как тянуть Дубинушку,- они ничего не могут".

И никогда "всемогущий Плеве" не сказал Боголепову, а "всемогущий гр. Д. А.
Толстой" не сказал московскому генерал-губернатору, добрейшему князю
Владимиру Андреевичу Долгорукому, или ректору Николаю Саввичу Тихонравову:

- У вас студенты на лекции не ходят,- скучают; поют полную упреков
Дубинушку. Послушайте, командируйте из них пятьдесят человек, они будут
получать по 50 р. в месяц, "вместо стипендий", и я их отправлю в Людиново,
на Мальцевские заводы (на границе Калужской и Орловской губерний) -
составить "Описание и историю стеклянного производства генерал-адъютанта
Мальцева" 6,- с портретом основателя этого производства, генерала
николаевских времен Мальцева, и с непременным сборником всех местных
анекдотов и рассказов о нем, так как они все в высшей степени любопытны и
похожи на сказку, былину и едва умещаются в историю. Это ведь местный Петр
Великий, который даже во многом был удачнее того большого Петра Великого.

Другие 50 студентов будут у меня на Урале изучать чугуноплавильное и
железоделательное производство на Урале,- Демидова.

Еще третьи пятьдесят - Строганова.

Еще пятьдесят - ткацкую мануфактуру Морозова.

И, наконец, в поучение покажем им и черное дело: как русские своими руками
отдали нефть Нобелю, французам и Ротшильду;

ни кусочка не оставив себе и не передав русским".

Воображаю себе, как на этот добрый призыв министра отозвался бы мудрый Ник.
Сав. Тихонравов, Влад. Андр. Долгоруков, а радостнее всех - студенты,
изнывающие в безделье, безденежье и унизительном нищенстве ("стипендии"),
гниющие в публичных домах и за отвратительным немецким пивным пойлом.

Проработав года три над книгами, в архивах заводов, в конторах заводов, на
самих заводах, они вышли бы с совсем другим глазом на свет Божий:

- Какой же там, к черту, "Обломов" и "Обломовка": да этот генерал Мальцев в
глухих лесах Калужской губернии создал под шумок почти Собственное
Королевство, но не политическое, а - Промышленное Королевство. Со своими
дорогами, со своей формой денег, которые принимались везде в уезде наряду и
наравне с государственными "кредитками", со своими почти "верноподданными",
подручными-министрами и т. д. и т. п. Он сделал все это на полвека раньше,
чем появились Крупп в Германии и Нобель в Швеции. А его личная,
человеческая, анекдотическая и романтическая, сторона так художественна и
поэтична, что это ей-ей... одна из заметных страниц русской истории. Да
даже и не одной русской, а общечеловеческой...

Знал ли об этом Гончаров, Гоголь? Что же такое их Обломов, Тентетников,- и
"идеальные примеры купца Костонжогло и благодетельного помещика Муразова"
7, которым "в действительной жизни не было параллели, и они вывели
воздушную мечту, чтобы увлечь ленивых русских в подражание" (resume
критиков и историков литературы).

В этом отделе своем, довольно обширном, как русская литература была плоско
глупа! Ударилась в грязь. Воистину "онанисты, занимавшиеся своим делом под
одеялом", когда в комнате ходила красивая, тельная, полная жена и хозяйка
дома, которую онанист-супруг даже не заметил.

Вот - литература.

Вот - действительность.

А еще туда же "претензии на реализм". Да вся наша литература "высосана из
пальца", но русской земли и русской деятельности даже не заметила. И
Островский, и Гончаров, и Гоголь. Все занимались любовью, барышнями и
студентами. "Вязали бисерные кошельки",- как супруга Манилова,- когда
вокруг были поля, мужики, стада, амбары и, словом, целая "экономия".

* * *

Несомненно, когда умер Рцы - нечто погасло на Руси...

Погасло - и свету стало меньше.

Вот все, что могу сказать о моем бедном друге.

Его почти никто не знал.

Тогда как "умер бы Родичев" - и только одной трещоткой меньше бы трещало на
Руси.

И умерло бы семь профессоров Духовных академий - освободилось бы только
семь штатных преподавательных мест в Духовном ведомстве.

И умер бы я?

Не знаю.

(22 мая),

* * *

Никто не смешает даже самый
 великолепный кумир с существом
 Божеским и божественною истиною.

Сицилианцы в Петербурге, стр. 230 8

... религия вечно томит душу; религия, судьба, наша маленькая и бедная
судьба, горе ближних, страдание всех, искание защиты от этих страданий,
искание помощи, искание "Живого в помощи Вышнего"...

Боже, Боже: когда лежишь в кровати ночью и нет никакого света, т. е.
никакой осязательный предмет не мечется в глаза,- как хорошо это "нет", п.
ч. Бог приходит во мгле и согревает душу даже до физического ощущения
теплоты от Него,- и зовешь Его, и слышишь Его, и Он вечно тут,,.

Отчего же люди "не верят в Бога", когда это так ощутимо и всегда?..

Не от "кумиров" ли наших: взглянул на которые - знаешь, что это не "моя
Судьба" и не "кто-то тут ночью возле тебя"...

Провидение...

Опять, глядя "на образ",- скажешь ли: "Он - мое Провидение"?

А ведь чувство Провидения почти главное в религии.

Посему, любя, и бесконечно любя, наши милые "образки", наши маленькие
"иконки", и так любя зажигать перед ними свечи, вообще нимало их не отрицая
и ничего тут не колебля, я спрашиваю себя: не был ли этот "византийский
обычай" (собственно, икон нет в католичестве, где - лишь "не молитвенные"
картины) - не был ли он причиною понижения в стране, в населении таких
колоссально важных ощущений, как Провидение, Промысл, Судьба: без которых
вообще какая же религия? И не оттого ли, едва в обществе (образованном)
потерялась связь с "иконами",- потерялась и "с Богом связь" (religio),
потерялась "верность постам" (очень у нас нужная и хорошая) - потерялась и
"верность совести, долгу".

Вообще чрезвычайная осязательность и близость "божеского" - "вот у нас в
углу стоит",- прекрасная и глубокомысленная в одном отношении, не была ли,
однако, причиною страшного ослабления других отдаленных и громадных
религиозных чувств, тоже важных, необходимых, "без которых нельзя жить и не
хорошо жить".

Пусть подумают об этом мудрецы: Щербов, А. А. Альбова, Флоренский, Цветков,
Андреев. Я не знаю, колеблюсь; спрашиваю, а не решаю.

(за корректурой "Сицилианцев в Петербурге",- о театре и "подобиях" у
евреев. Вчера, в вагоне, смотрел, как татарин, наклонись к свету, читал
утром свой Коран, или - молитвенник, вообще большого формата тетрадь
толстую. Он ее читал громко, ни на кого - в купе II класса - не обращая
внимания. Вот этого за всю жизнь я не видел у русских; никакой Рачинский и
Новоселов этого не делают; т. е. не имеют этого усердия, этого сейчас и
перед лицом всех людей смелого, не стесненного усердия). (Все мы "крестимся
под полою".)

* * *

Кабак - отвратителен. Если часто - невозможно жить. Но нельзя отвергнуть,
что изредка он необходим.

Не водись-ка на свете вина,
Съел бы меня сатана.

Это надо помнить и религиозным людям,- и религиозно, бытийственно допустить
минутку кабака в жизнь, нравы и психологию.

А потом - опять за работу.

_______________

- Едем на тройке кататься.

- Собираемся в компанию.

- У нашей тети - крестины.

И все оживляются. Всем веселее. Ей-ей, на эту минуту все добродетельнее: не
завидуют, не унывают, не соперничают по службе, не подкапываются друг
против друга. "Маленький кабачок" - не только отдых тела, но и очищение
души. И недаром saturnalia завелись даже в пуристическом Риме, где были все
Катоны.

- Ты нас Катоном не потчуй, а дай Петра Петровича (Петуха) с его ухой.

Вот "русская идея". Часть ее.

(на пакете с корректурами).

* * *

Мережковские никогда не видали меня иначе, чем смеющимся; но уже его друг
Философов мог бы ему сказать, что вовсе не всегда я смеюсь; Анна Павловна
(Ф-ва) вовсе не видала меня смеющимся. Но Мережковские ужасные чудаки. В
них и в квартире их есть что-то детское. Около серьезного, около науки и
около кой-чего гениального в идеях (особенно метки оценки М-ким
критических, переламывающихся моментов истории) - в общем, они какие-то
дети (кудесники-дети),- в непонимании России, в разобщении со всяким
"русским духом" и вместе (суть детей) со своей страшной серьезностью, почти
трагичностью в своих "практических замыслах" (особенно "политика").
Димитрий Сергеевич всегда спешит с утра уехать скорей на вокзал, чтобы "не
опоздать к поезду" (всегда только за границу), который отправляется еще в 5
часов дня, и только Зинаида Николаевна его удерживала от "поспешного
бегства на вокзал". Он с мукой и страхом оставался... ну, до 3 часов, но
никак уже не долее. За два часа до отхода поезда он уже абсолютно должен
сидеть на вокзале. Ну, хорошо. Вдруг такой-то "опытный человек" говорит,
что надо все в России перевернуть приблизительно "по парижским желаниям".
Или - реформа Церкви, "грядущее Царство Св. Духа". И хлопочут, и хлопочут,
Зинаида Николаевна - "вслед", Фил-ов - "сбоку", Мережковский - всех
впереди: когда "улучшения развода" нельзя вырвать у этих сомов. Сомы. А те
говорят о "реформе". И я посмеиваюсь, входя в комнату. Они думают: "Это у
Розанова от сатанизма", а я просто думаю:

"Сомы". "Сом - один Сергий, сом - и другой Сергий. А уж в Соллертинском два
сома. Тут - Тернавцев, а у него морская лодка (яхта): какая тут "реформа
Церкви"? Но, любя их, никогда не решался им сказать: "Какая реформа,- живем
помаленьку".

* * *

"Единственный глупый на Сахарну еврей (имя - забыла) раз, жалуясь мне на
крестьян здешних, воскликнул:

- Какое время пришло? - Последнее время! До чего мужики дошли - справы нет,
и я, наконец, поднял кулаки и крикнул им: "Что же вы, подлецы этакие! Скоро
придет время, что вы (православные крестьяне) гугли (еврейское сладкое
кушанье в субботу) будете кушать, а мы, евреи, станем работать?!!!"

Это он воскликнул наивно как подлинно дурак: но в этом восклицании - весь
еврейский вопрос".

Т. е. мысль и надежда их - возложить ярмо всей тяжелой, черной работы на
других, на молдаван, хохлов, русских, а себе взять только чистую, физически
необременительную работу, и - распоряжаться и господствовать.

(рассказ Евгении Ивановны).

* * *

До так называемого "сформирования" девушки (термин, понятный начальницам
женских учебных заведений) - закон и путь ее (девушки) и заповедь и
требование от нее - сохранить девство. Потому что она уготовливается. А
после "сформирования" путь и закон ее - "с кем потерять девство". Потому
что уже готова.

(Отсюда любовь и искание и тревога.)

К этому "течению Волги" должны приспособляться церковь, общество, законы,
родители. Само же течение Волги ни ради чего не изменяется. Это "канон
Розанова" для всего мира.

* * *

Раз он поставлен на чреду заботы о заповеди Господней: то он должен на
селе, в околотке, в приходе недреманным оком наблюдать, чтобы ни одно зерно
не просыпалось и не было унесено ветром, но "пало в землю и принесло плод",
и - ни один уголок поля не остался незасеянным. Как квартальный стоит на
перекрестке 2 улиц и говорит возам "направо" и "налево", так священник
должен бы стоять у входа и выхода бульваров и говорить: "не сюда, не сюда,
а - в семью", и - не для луны и звезд и тайных поцелуев, а - в домашний
уголок, для благообразной и обычной жизни.

Выдача замуж дев - на обязанности священника. И за каждого холостого
мужчину священники будут отвечать Богу.

* * *

Отсутствие государства и врожденная к нему неспособность, как и отсутствие
отечества и тоже неспособность "иметь свое отечество", и есть источник
индивидуального могущества евреев и их успехов во всех странах на всех
поприщах. Та колоссальная энергия и неизмеримое по протяженности
прилежание, какое русские и французы тратили на своих "Петров" и
"Людовиков", на "губернии" и "департаменты", на канцелярии и статское
советничество,- евреями никуда не была израсходована: и брошена в частные
дела, частную предприимчивость. И в то время как у нас в каждом личном деле
"теплится свечечка", у них -- пылает костер. Каждый из нас с "стыдливой
фиалкой в руках" - у них пунцовый пион. Ноги их длиннее, зубы их острее, у
каждого 5 рук и 2 головы: потому что он не разделен на "себя" и "Людовика",
а весь ушел только в "себя".

* * *

Евгения Ивановна сказала мне удивительную поговорку молдаван:

"Когда женщина свистит - Богородица плачет".

* * *

Да не воображайте: попы имеют ту самую психологию "естествознания" и
"Бокля", как и местный фельдшер, и в самом лучшем случае - земский врач. И
только это обернуто снаружи богословской фразеологией, которую ему навязали
в семинарии.

(в Сахарне, думая о попе, лишившем все многолетние сожительства без
венчания - причащения. Между прочим, он уничтожил местный церковный хор.
сказав, что к нему "примешиваются и блудницы". Когда Евгения Ивановна
заступилась за них и за хор, он этих пожилых и босых баб в ответном ей
письме обозвал "примадоннами", В то же время во всем уезде только он один
выписывает "Сатирикон" 9, и заложил огромный фундамент для строящегося
своего дома.)

* * *

"Наша школа - тупа. И способные люди ее не воспринимают, а просто разрывают
с нею. Через это выходит, что все тупые люди у нас суть "окончившие курс" и
"образованные", а люди действительно даровитые - без диплома и никуда не
пропускаются в жизнь, в работу, в творчество. Они "на побегушках" у "тупых
дипломированных людей".

Евгения Ивановна сказала это как-то лучше, талантливее. Рассказала это как
заключение к рассказу о своем умершем брате,- вдохновенном и предприимчивом
дворянине-землевладельце, но который, кажется, не был в университете,
"потому что не мог кончить в гимназии". Обыкновенная история, еще со времен
Белинского. У нас почти вся история, все пламенное в истории, сделано "не
кончившими".

"Тупые образованные люди" заняли теперь почти все поле литературы;
составили бесчисленные ученые статьи в "Энциклопедию" Брокгауза и Ефрона. О
"тупых образованных людей" разбивает голову бедный Цветков (который,
однако, наговори! им много комплиментов).

Шперк говорил мне: "Я вышел из университета (юридический факультет в
Петербурге) потому, что не мог принимать в свою живую душу мертвое
содержание профессорских лекций".

Слова 31 и буквальны. Меня так поразило, когда он сказал это. Как поразила
сейчас формула Евгении Ивановны. Евг-ия Ив-на пошла учиться "духу и
красоте" у крестьян, училась у молдаван, училась у наших (Казанск.
губерния). Шперк, с отвращением отвернувшись от профессоров, начал ходить и
смиренно, кротко учиться у биржевого маклера (Свечин,- издал под
псевдонимом Леонова "Кристаллы человеческого духа" 10).

О, как понятно, что с этими господами (профессора) "расправились" студенты
и в конце концов отняли у них университет. И бросили его в революцию. Ибо
воистину революция все-таки лучше, чем ваше "ни то ни се", "революция
из-под полы" и "на казенный счет"...

Когда же пройдут и кончатся эти "тупые образованные люди", которых у нас и
повсюду гак же много, как селедок на Ньюфаундлендской мели, коих весь свет
ест и никак не может их съесть?..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

* * *

Вот идет моя бродулька с вечным приветом...

[ - "Ты ушел, и как стало скучно без тебя. Я спустилась".]

Уходит и, оборачиваясь, опять улыбнулась: волосы стриженые, некрасивые, -
широкий полотняный халат тоже некрасив; и палка, на которую опирается и
которою стукает.

Что-то бессмертное мне мелькнуло. П. ч. это бессмертно. Я почувствовал.

Вечное благословение. Она всегда меня благословляет, и вот 20 лет из уст ее
- нет, из ее улыбки, п. ч. она ничего не говорит идет одно благословение.

И под этим благословением я прожил бы счастливо без религии, без Бога, без
отечества, без народа.

Она - мое отечество. Улыбка, отношение человека. И я был бы вполне
счастлив, если бы был достоин этого благословения. Но в тайне души я знаю,
что его недостоин.

(Занимаюсь в домашнем .музее Евгении Ивановны, в нижнем полуподвальном
этаже, очень уютном и изящном. Музей - молдаванской старины и деревенщины).



* * *

Мысль о вине Б. против мира моя постоянная мысль.

(26 мая 1913 г.)

Что это за мысль? Откуда? В чем даже она состоит? Туман. Огромный туман. Но
от него 3/4 моей постоянной печали.

* * *

Церковь возникла, сложилась и долго росла и сияла и собрала все свои
добродетели и разум до книгопечатания, и обходясь - без книгопечатания. Это
- до-книгопечатания-явление. Не есть ли ошибка поэтому, что, когда
появились орудия и формы книгопечатания,- церковь также потянулась к ним?
Как священник "необъяснимо" перестает быть им, переодеваясь в сюртук
(ужасное впечатление от Петрова, когда он, смеясь и лукавя и пытаясь скрыть
неловкость,- появился в сюртуке на "чествующем его обеде"),- так
"необъяснимо" что-то теряет "печатающий свои сочинения" иерей, епископ etc.

Конечно, есть призвания и среди них, которые не могут не печататься,-
"врожденные писатели", которые не могут не принять этого рока. Но таковых,
очевидно, немного, и притом очень немного.

Было бы печально и бедственно, если бы и Флор не писал. Вообще тут "судьба"
и "общий путь".

Но и его надо обдумать. Очевидно, "церковь" чем меньше пишет и печатается,
тем полнее она сохраняет свой древний аромат дела и факта. Факта около