го неразумными, так как
они были лучшими умами своего времени, а полагаю, что их мысли плохо нам
переданы. Это видно из того, что их последователи почти никогда не
превосходили своих учителей. Я уверен, что самые страстные из нынешних
последователей Аристотеля сочли бы себя счастливыми, будь у них такое же
знание природы, какое было у него, даже при условии, что они никогда не
превзойдут его в этом отношении. Они подобны плющу, который не стремится
подняться выше дерева, его поддерживающего, а, поднявшись до его вершины,
нередко спускается вниз; ибо мне кажется также, что и эти опускаются,
становясь в каком-то смысле менее знающими, чем были бы, воздержавшись от
учения: не довольствуясь знанием того, что вразумительно изложено автором,
они хотят у него найти к тому же решение многих вопросов, о которых он
ничего не говорит, а может быть, никогда и не думал. Однако их способ
философствования очень удобен для весьма посредственных умов, ибо неясность
различении и принципов, которыми они пользуются, позволяет им говорить обо
всем так смело, как если бы они это знали, и все свои утверждения защищать
от самых тонких и искусных противников, не поддаваясь переубеждению. В этом
они кажутся мне похожими на слепого, который, чтобы драться на равных
условиях со зрячим, завел бы его в какой-нибудь темный подвал. Могу
сказать, что эти люди заинтересованы в том, чтобы я воздержался от
опубликования моих принципов философии. Так как они крайне просты и
очевидны, то, публикуя их, я как бы приоткрывал окна и впускал свет в
подвал, куда противники сошли, чтобы драться. Но даже лучшие умы не имеют
повода желать с ними ознакомиться; ибо, если они хотят говорить обо всем на
свете и приобрести славу ученых людей, они легче достигнут этого,
довольствуясь правдоподобием, которое можно легко найти во всякого рода
вопросах, нежели отыскивая истину, раскрывающуюся с трудом лишь в некоторых
из них и требующую откровенного признания в своем неведении, как только
речь заходит о прочих. Если же они предпочитают знание немногих истин
тщеславию казаться всезнающими (а это, без сомнения, предпочтительно) и
хотят следовать моему примеру, то достаточно того, что я уже сказал в
настоящем "Рассуждении"; ибо если они способны пойти дальше меня, то тем
более откроют то, к чему я сам пришел. Поскольку я все исследовал строго по
порядку, то очевидно, что то, что мне еще предстоит открыть, несомненно,
само по себе более трудно и сокровенно, чем то, что я встретил до сих пор:
им будет не так приятно узнать это от меня, как найти самим. Кроме того,
навык, который они приобретут, исследуя сначала легкие вопросы и переходя
постепенно к более сложным, принесет им больше пользы, чем все наставления,
которые я мог бы дать. Что касается меня, я убежден, что, если бы мне в
юности преподали все истины, доказательства которых я потом нашел, если бы
я познал их без всякого труда, я, может быть, не узнал бы никаких других
или по крайней мере никогда не приобрел бы той привычки и способности их
находить, когда я стараюсь их отыскать, какими я, думаю, обладаю теперь.
Одним словом, если на свете есть какое-либо произведение, которое может
быть успешно завершено только тем, кто его начал, то это именно то, над
которым я работаю.

Правда, что касается требуемых для этого опытов, то они таковы, что один
человек не был бы в состоянии все их произвести; но, с другой стороны, он
не мог бы успешно использовать другие руки, кроме своих, разве только еще
руки ремесленников и вообще оплачиваемых людей, которых надежда заработка -
весьма действенное средство - побудит делать в точности то, что им
предписано. Что касается любителей, которые из любопытства или из желания
поучиться могут предложить свои услуги, то, не говоря уже о том, что они
обычно более обещают, чем выполняют, а также делают хорошие предложения, из
которых ни одно никогда не удается, они неизбежно потребуют себе платы в
виде объяснения некоторых трудностей или по крайней мере в виде
комплиментов и бесполезных разговоров, что всегда обойдется дороже, как бы
мало времени ни было затрачено. Относительно же опытов, произведенных
другими, даже если бы последние согласились сообщить о них автору (чего,
конечно, никогда не сделают те, кто держит их в секрете), надлежит сказать,
что эти опыты предполагают столько условий и не относящихся к делу
обстоятельств, что нелегко выявить в них истину; кроме того, они оказались
бы почти все плохо истолкованными и даже ложными вследствие того, что те,
кто их выполнил, старались бы подогнать их к своим принципам; а если
некоторые из них и пригодились бы, то едва ли они окупят время, потраченное
на их отбор. Таким образом, если бы в мире существовал человек, заведомо
способный открывать самые важные и самые полезные вещи для общества, и если
бы другие люди старались ради этого всяческими способами помочь ему в
осуществлении его планов, то, по-моему, самое лучшее, что они могли бы
сделать для него,- это предоставить ему средства на расходы по опытам, в
которых он нуждается, и к тому же не позволять никому нарушать его досуг.
Но, даже не будучи столь высокого мнения о себе, чтобы обещать что-нибудь
необыкновенное, я не обольщаю себя пустой надеждой, что общество должно
особенно интересоваться моими планами; я не столь низок душой, чтобы
принять от кого бы то ни было милость, которую могут счесть незаслуженной.

Все эти соображения, вместе взятые, были причиной того, что три года назад
я не захотел опубликовывать уже готовый трактат и даже принял решение в
течение моей жизни не выпускать другого, столь же общего, из которого можно
было бы узнать основания моей физики '8. Но потом два новых соображения
побудили меня напечатать здесь несколько опытов, посвященных специальным
вопросам, и тем самым отчитаться в моих действиях и планах. Первое
соображение заключается в том, что если бы я не выполнил этого, то многие
знавшие мое прежнее намерение опубликовать некоторые сочинения могли бы
подумать, что причины того, что я от этого воздерживаюсь, наносят мне
больший ущерб, чем это есть на самом деле. Хотя я не чрезмерный любитель
славы и даже, смею сказать, ненавижу ее, поскольку считаю, что она нарушает
покой, который я ценю выше всего, однако я никогда не прибегал к особым
предосторожностям, чтобы оставаться неизвестным, как потому, что счел бы
это несправедливым по отношению к самому себе, так и потому, что это также
наложило бы на меня те или иные заботы, нарушающие полное спокойствие ума,
к которому я стремлюсь. Таким образом, всегда оставаясь равнодушным и к
славе, и к неизвестности, я не мог воспрепятствовать приобретению
некоторого рода репутации и считал необходимым делать все возможное, чтобы
она не была дурной. Второе соображение, заставляющее меня написать это
сочинение, следующее: с каждым днем все более и более откладывается
исполнение моего намерения приобрести знания; это происходит от
необходимости проводить большое число опытов, которые нельзя выполнить без
посторонней помощи; я не надеюсь на большое участие общества в моей работе,
однако я не хочу погрешить перед самим собою и дать тем, кто переживет
меня, повод упрекнуть меня когда-нибудь в том, что, не объяснив им, в чем
они могли содействовать моим намерениям, я лишил себя возможности передать
им ряд сведений в гораздо лучшем виде.

Тогда я решил, что мне легко выбрать несколько вопросов, которые, не давая
повода к большим спорам и не обязывая меня разъяснять мои принципы больше,
чем я сам того желаю, могут, однако, с достаточной ясностью показать, что я
могу и чего не могу достигнуть в науках. Не знаю, удалось ли это мне, и не
хочу предварять суждения других, говоря сам о своих сочинениях; но я буду
очень рад, если их станут проверять, а для того, чтобы дать к этому больше
поводов, я покорнейше прошу всех, у кого есть какие-либо возражения,
потрудиться прислать их моему издателю; уведомленный им, я постараюсь дать
немедленно ответ. Таким образом, читателям, если они будут иметь
одновременно возражение и ответ на него, легче будет судить, кто прав. При
этом обещаю никогда не давать длинных ответов, но только либо откровенно
признаваться в своих ошибках, если замечу их, либо, если не смогу их
заметить, высказывать просто то, что считаю необходимым высказать в защиту
написанного мною, не пускаясь в изъяснение каких-либо новых вопросов, чтобы
не продолжать спора без конца.

Если же некоторые из положений, излагаемых мною в начале "Диоптрики" и
"Метеоров", вызвали сначала некоторое недоумение по той причине, что я
называю их предположениями и как будто не собираюсь их обосновывать, то
прошу иметь терпение внимательно все прочесть; я надеюсь, что всех
удовлетворю, поскольку доводы, как мне кажется, даны в такой очередности,
что последние доказываются первыми, являющимися их причинами, а эти в свою
очередь доказываются последними, представляющими собой их следствия. И не
следует думать, что я совершаю ошибку, называемую логиками порочным кругом,
так как опыт с полной достоверностью подтверждает большинство указываемых
следствий; причины, из коих они выводятся, служат не столько для их
доказательства, сколько для объяснения и, наоборот, сами доказываются
следствиями. Я назвал их предположениями лишь потому, что считаю возможным
вывести их из первых истин, объясненных мною выше; но не хочу этого делать
нарочно. Умам, воображающим, что они в один день с двух-трех слов могут
узнать все то, что другой обдумывал двадцать лет, и тем более способным
впадать в заблуждение и отдаляться от истины, чем они проницательнее и
живее, мне хотелось помешать воспользоваться случаем для возведения на том,
что они примут за мои начала, какой-нибудь сумасбродной философии,
ошибочность которой будет приписана мне. Что же касается воззрений,
полностью принадлежащих мне, я не считаю, что новизна является для них
извинением, тем более что при тщательном рассмотрении их оснований они
окажутся, по моему убеждению, настолько простыми и согласными со здравым
смыслом, что покажутся менее необычными и странными, чем всякие другие,
какие можно иметь о тех же предметах. Я не хвастаюсь тем, что я их первый
открыл, но ставлю себе в заслугу, что принял их не потому, что они были
прежде высказаны другими, и не потому, что они никем никогда не были
высказаны, но единственно потому, что меня убедил разум.

Даже если бы мастера и не умели сразу применить изобретение, изложенное
мною в "Диоптрике", я не думаю, чтобы из этого следовало, что оно плохое;
требуется много искусства и опыта, чтобы построить и наладить описываемые
мной машины так, чтобы не опустить ничего существенного; я был бы не менее
удивлен, если бы это удалось им сразу, как если бы удалось кому-нибудь в
один день выучиться отлично играть на лютне только потому, что у него была
хорошая партитура.

Если я пишу по-французски, на языке моей страны, а не по-латыни, на языке
моих наставников, то это объясняется надеждой, что те, кто пользуется
только своим естественным разумом в его полной чистоте, будут судить о моих
соображениях лучше, чем те, кто верит только древним книгам; что касается
людей, соединяющих здравый смысл с ученостью, каковых я единственно и желаю
иметь своими судьями, то, я уверен, они не будут столь пристрастны к
латыни, чтобы отказаться прочесть мои доводы только по той причине, что я
изложил их на общенародном языке.

Впрочем, я не хочу здесь говорить более подробно об успехах, какие надеюсь
сделать в будущем в науках; не желаю связывать себя перед обществом
никакими обещаниями, в исполнимости которых я не уверен; скажу только, что
я решился употребить время, какое мне остается жить, только на то, чтобы
постараться приобрести некоторое познание природы, такое, чтобы из него
можно было вывести более надежные правила для медицины, чем те, которые мы
имеем до сих пор. Мои наклонности отвращают меня от других намерений,
особенно от того, в чем польза для одного непременно сочетается с вредом
для другого; поэтому если бы обстоятельства принудили меня заниматься этим,
то я едва ли мог бы ожидать успеха. Заявляю здесь об этом, хотя знаю, что
такое заявление не придаст мне значительности, но я вовсе этого и не
добиваюсь. Я всегда буду считать себя облагодетельствованным более теми, по
чьей милости я беспрепятственно смогу пользоваться своим досугом, нежели
теми, кто предложил бы мне самые почетные должности на свете.




  РАЗМЫШЛЕНИЯ О ПЕРВОЙ ФИЛОСОФИИ, В КОИХ ДОКАЗЫВАЕТСЯ СУЩЕСТВОВАНИЕ БОГА И
                 РАЗЛИЧИЕ МЕЖДУ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ДУШОЙ И ТЕЛОМ


                      РАЗМЫШЛЕНИЯ О ПЕРВОЙ ФИЛОСОФИИ,


 В КОИХ ДОКАЗЫВАЕТСЯ СУЩЕСТВОВАНИЕ БОГА И РАЗЛИЧИЕ МЕЖДУ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ДУШОЙ
                                  И ТЕЛОМ

 


УЧЕНЕЙШИХ И СЛАВНЕЙШИХ ЧЛЕНОВ СВЯЩЕННОГО ТЕОЛОГИЧЕСКОГО ФАКУЛЬТЕТА В ПАРИЖЕ
                          ПРИВЕТСТВУЕТ РЕНЕ ДЕКАРТ

Причина, побудившая меня предложить вам это сочинение, столь основательна,
и вы сами, как я уповаю, найдете ее столь достойной вашей поддержки (после
того как усмотрите мотив моего начинания), что лучшей защитой моего замысла
будет, если я вкратце объясню вам здесь мою цель.

Я всегда полагал, что существует два основных вопроса среди тех, кои
надлежит доказывать скорее доводами философии, нежели теологии: хотя нам,
людям верующим, достаточно быть уверенными в существовании Бога и в том,
что душа не погибает вместе с телом, неверующим, по-видимому, невозможно
внушить никакой религии и даже никакого нравственного достоинства без
предварительного доказательства, с помощью естественного разума, этих двух
положений; ведь поскольку в этой жизни пороки часто получают более высокую
награду, нежели добродетели, немногие предпочли бы истинное полезному, если
бы не страшились Бога и не ожидали в будущем загробного существования. И
хотя во всех отношениях правильно верить в существование Бога, ибо этому
учит нас Священное писание, и, наоборот, верить Священному писанию, ибо оно
нам послано Богом (поскольку вера - дар Божий, тот, кто одарил нас
благодатью веры во все остальное, способен также даровать нам веру в
собственное свое существование), такое доказательство тем не менее
невозможно предложить неверующим, ибо они решили бы, что это - порочный
круг.

Итак, я принял во внимание, что не только вы все, как и другие теологи,
утверждаете возможность доказательства существования Бога с помощью
естественного разума, но что и из Священного писания может быть сделан
вывод, гласящий: познание Бога гораздо легче познания многих сотворенных
вещей; оно вообще настолько легко, что отсутствие его у людей может быть
поставлено им в вину. Это ясно из следующих слов Премудрости, глава 13:
"...они неизвинительны: если они столько могли разуметь, что в состоянии
были исследовать временный мир, то почему они тотчас не обрели Господа
его?" И в 1-й главе Послания к римлянам сказано: "Неизвинителен ты, всякий
человек" '. Там же словами "Что можно знать о Боге, явно для них" нам,
видимо, дано понять, что в отношении Бога все, доступное знанию, может быть
доказано доводами, извлеченными единственно лишь из нашего ума. Поэтому я и
решил, что мне подобает исследовать, каким образом возникает такое
доказательство и каким путем Бог познается легче и достовернее, нежели
преходящие вещи.

Что же касается души, то, хотя многие считают исследование ее природы делом
нелегким, а некоторые даже осмеливаются утверждать, будто, согласно доводам
человеческого разума, она погибает вместе- с телом и противоположный взгляд
зиждется только на вере, все же - поскольку Латеранский собор, состоявшийся
при Льве Х, на восьмом своем заседании осудил такие воззрения и ясно
предписал христианским философам опровергать подобные аргументы и по мере
сил выявлять истину - я не усомнился приступить к этой теме.

Кроме того, я знаю, что многие нечестивцы не желают верить в существование
Бога и в различие души и тела лишь потому, что никто, как они утверждают,
до сих пор не сумел доказать ни того ни другого. Поэтому, хотя я ни в коей
мере им не сочувствую и, напротив, полагаю, что почти все основания,
приведенные великими людьми по этим вопросам, - поскольку они хорошо ими
поняты - имеют силу доказательства, и я едва ли могу тешить себя надеждой
добавить к ним какие-то новые, еще никем другим не придуманные, я тем не
менее считаю самым полезным свершением в философии раз и навсегда со всем
тщанием исследовать наилучшие доводы и изложить их столь точно и ясно,
чтобы на будущее они явились для всех надежными доказательствами. И
наконец, поскольку некоторые из лиц, коим известно, что я разработал некий
метод для разрешения любых трудностей в науках - собственно, не новый, ибо
нет ничего древнее истины, но часто довольно удачно применявшийся мною в
других областях, - поскольку они настойчиво просили меня испробовать его и
в этой сфере, я почел своим долгом сделать такую попытку.

В данном трактате содержится все, что я смог в этом направлении сделать.
Это не значит, что я постарался собрать в нем все многоразличные доводы,
которые могут быть приведены для решения нашей проблемы, да и не стоит
затрачивать такие усилия - разве только если бы среди этих доводов не
нашлось ни одного достаточно достоверного; я проследил лишь самые главные и
принципиальные из них таким образом, чтобы осмелиться далее предложить их
уже в качестве достовернейших и очевиднейших доказательств. Добавлю к
этому: я считаю эти доводы таковыми, что не усматриваю иного пути, каким
человеческая проницательность могла бы когда-нибудь отыскать лучшие;
настоятельность предмета и забота о славе Божией, во имя которой все это
делается, заставляют меня изъясняться немного свободнее, чем это обычно мне
свойственно. Но хотя я считаю свои доводы достоверными и очевидными, тем не
менее я не убежден в том, что они будут понятны для всех. Ведь и в
геометрии Архимед, Аполлоний, Папп и другие выдвинули множество положений,
почитаемых всеми очевидными и достоверными истинами (поскольку, взятые сами
по себе, они не содержат ровным счетом ничего трудного для познания и
ничего, что не согласовывалось бы в точности с предшествующими
трактовками), и тем не менее из-за длиннот все это требует весьма
внимательного читателя и доступно пониманию лишь немногих. Подобным
образом, хотя я считаю приводимые мною здесь доводы равными по своей
очевидности и достоверности геометрическим истинам или даже превосходящими
их, я опасаюсь, что многие не поймут их в достаточной мере - как потому,
что они несколько длинны и зависят один от другого, так и, главным образом,
потому, что они требуют ума, полностью свободного от любых предрассудков и
способного легко отрешиться от соучастия чувств. В самом деле, на свете
существует, бесспорно, не больше людей, способных к метафизическим
умозрениям, нежели тех, кому по силам умозрения геометрические. Помимо
этого здесь есть и такая разница: все убеждены, что в геометрии ничто не
утверждается без достоверного доказательства; поэтому невежды здесь чаще
заблуждаются, признавая ложные положения (из желания прослыть знатоками),
нежели отвергая истинные; в философии дело обстоит наоборот: поскольку все
считается там спорным, мало кто преследует истину, большей же частью
дерзают оспаривать все наилучшее, дабы прослыть людьми проницательными.

Поэтому, каковы бы ни были мои доводы, поскольку они относятся к области
философии, я не надеюсь, что мои усилия увенчаются успехом, если вы не
окажете мне своего покровительства. Ибо всеобщее мнение о вашем факультете
столь высоко и имя Сорбонны пользуется столь великим авторитетом, что после
священных соборов ни одному сообществу никогда не оказывалось столько
доверия, как вашему: не только в вопросах веры, но и в мирской философии
нигде не предполагается большей проницательности и основательности в
суждениях, большей их безупречности и разумности. Я не сомневаюсь: если вы
удостоите уделить такого рода внимание м