чников такого
познания у меня пока не было.

Далее, я обращаю внимание на то, что ум не испытывает непосредственного
воздействия от всех частей тела одновременно, но лишь от мозга, или,
возможно, лишь от какой-то его незначительной части, а именно от той,
которая считается вместилищем общего чувства; часть эта всегда, когда она
настроена одинаковым образом, воздействует на ум одинаково, пусть даже все
прочие части тела могут пребывать в это время в самом различном состоянии;
это положение доказывает бесчисленные эксперименты, перечислять которые
здесь нет никакой надобности.

Кроме того, я замечаю, что природа тела не допускает, чтобы какая-либо его
часть, несколько отдаленная от другой ее части, не могла приводить в
движение эту последнюю и чтобы ее не могла также приводить в движение любая
из расположенных между ними частей, пусть даже эта отдаленная часть совсем
бездействует. К примеру, если у веревки ABCD дернуть ее конец D, другой ее
конец - А придет в движение точно так же, как он пришел бы в движение после
того, как веревку потянули бы в ее промежуточных точках и или С, а конец D
оставался бы неподвижным. Подобным же образом, когда я ощущаю боль в стопе,
физика учит меня, что ощущение это я испытываю под воздействием нервов,
рассеянных по всей стопе и, подобно веревкам, тянущихся от нее к мозгу:
когда они бывают задеты в стопе, они в свою очередь как бы затрагивают
глубинные части мозга, которых они достигают, и таким образом возбуждают в
этих частях движение, установленное природой для того, чтобы передать уму
чувство боли, как бы находящееся в стопе. Но поскольку те нервы должны на
своем пути от стопы до мозга пройти через голень, бедро, поясницу, спину и
шею, может случиться, что хотя та их часть, которая расположена в стопе, и
не подвергается никакому воздействию, но ему подвергается лишь какая-то
срединная часть, в мозгу об разуется такое же точно движение, какое бывает
от повреждения стопы, а это необходимо вызывает в уме ощущение той же боли.
Точно так же следует думать и о любом другом чувстве.

Наконец, я наблюдаю: поскольку каждое из движений, совершающихся в части
мозга, непосредственно воздействующей на ум, вызывает в нем лишь одно
какое-то ощущение, здесь нельзя вообразить ничего лучшего, нежели что из
всех возможных ощущений испытывают именно то, которое лучше всего и
наиболее часто сохраняет человека здоровым. Опыт же наш свидетельствует,
что все наши чувства от природы обладают именно этим свойством, а посему в
них нельзя обнаружить ничего такого, что не свидетельствовало бы о
могуществе и благости Бога. Так, например, когда особенно сильно и необычно
задеваются нервы, находящиеся в сгоне, это их повреждение, передаваясь по
спинномозговому каналу в глубинные части мозга, создает там сигнал к
некоему ощущению, а именно к чувству боли, как бы присутствующему в стопе,
и тем самым мозг побуждается к устранению - насколько это в его силах -
того, что причиняет вред стопе. Правда, природа человека могла быть так
устроена Богом, чтобы то же самое движение мозга сообщало нашему уму нечто
совсем иное: к примеру, оно сообщало бы ему ощущение себя самого, поскольку
оно происходит в мозгу либо в стопе или в других, промежуточных частях;
наконец, это движение могло бы являть ему что-либо иное; однако ничто иное
не способствовало бы сохранности тела. Точно так же, когда мы нуждаемся в
питье, от этого появляется некоторая сухость в гортани, воздействующая на
наши нервы, а через их посредство - на глубинные части мозга; такое
воздействие сообщает мозгу ощущение жажды, ибо во всем этом для нас нет
ничего полезнее, нежели знать, что для сохранения нашего здоровья мы
нуждаемся в питье; то же самое относится и ко всем прочим ощущениям.

Из сказанного совершенно ясно, что, невзирая на безмерную благость Бога,
природа человека,

являющегося сочетанием ума и тела, не может иногда не обманывать. Ибо если
некая причина оказывает аналогичное воздействие не на стопу, а на любую
другую из частей тела, через которые нервы протягиваются от стопы к мозгу,
или даже на самый мозг, и возбуждает то же движение, какое возникает в
поврежденной стопе, боль ощущается как бы в стопе, и наше чувство
естественно обманывается; ведь поскольку одно и то же движение в мозгу
может вносить в наш ум лишь одно и то не, всегда одинаковое, ощущение и
чаще всего такое ощущение возникает от причины, повреждающей именно стопу,
а не от другой причины, наличествующей где-то в ином месте, разумно
считать, что указанная причина возбуждает в нашем уме ощущение боли именно
в стопе, а не в какой-либо другой части тела. И если когда-нибудь сухость
гортани возникает не по той причине, что питье должно содействовать
здоровью нашего тела, а по причине прямо противоположной - как это бывает
во время водянки,- все же гораздо лучше обмануться в причине в этом
последнем случае, нежели постоянно ошибаться тогда, когда тело наше
находится в добром здравии. То же самое относится и к другим сходным
случаям.

Соображение это весьма полезно - не только для того, чтобы я замечал все
ошибки, коим я подвержен по природе, но и для того, чтобы я с легкостью мог
исправлять эти ошибки или их избегать. Поистине, коль скоро я знаю, что все
мои чувства гораздо чаще подтверждают истину, а не ложь относительно того,
что касается благого состояния моего тела, и поскольку я почти всегда могу
использовать многие из них для исследования одной и той же вещи, а вдобавок
использовать и память, связывающую настоящее с минувшим, и интеллект,
сумевший уже обозреть все причины моих заблуждений, я не должен более
опасаться того, что ощущения, каждодневно доставляемые мне моими чувствами,
обманчивы: преувеличенные сомнения последних дней следует отвергнуть как
смехотворные. Особенно же надо отвергнуть сомнение, касающееся сна, который
я не мог отличить от бодрствования; ныне я понимаю, что между тем и другим
состоянием есть огромная разница, заключающаяся в том, что наша память
никогда не сопрягает сонные видения со всей остальной нашей
жизнедеятельностью, подобно тому как это бывает с впечатлениями, которые мы
испытываем, когда бодрствуем: в самом деле, если бы предо мною наяву
неожиданно кто-то возник и столь же внезапно исчез - так, как это бывает во
сне, т. е. так что я не знал бы, ни откуда он явился, ни куда канул, я с
полным правом счел бы его привидением или призраком, возникшим в моем
мозгу, а не реальным человеком. Однако, когда мне встречаются вещи,
относительно которых я четко понимаю, откуда, где и в какое время они предо
мною возникли, и когда я без помех связываю их восприятие со всей остальной
моей жизнью, я вполне уверен, что они явились мне не во сне, а наяву.
Поэтому я отнюдь не должен сомневаться в истинности этих явлений, если
после того, как я привлек к их исследованию все мои чувства, память и
интеллект, ничто не указывает мне на противоречивость этих вещей по
отношению ко всему остальному. Ведь из того, что Бог не обманщик, вытекает,
что я вообще не ошибаюсь в подобных вещах. Но поскольку настоятельность
житейских дел не всегда оставляет нам досуг для такого точного изыскания,
надо признать, что жизнь человеческая в частных вопросах нередко подвластна
ошибкам; таким образом, мы должны признать немощность нашей природы.


                              Декарт - Истина

             РАЗЫСКАНИЕ ИСТИНЫ ПОСРЕДСТВОМ ЕСТЕСТВЕННОГО СВЕТА,

    который сам по себе, не прибегая к содействию религии или философии,
  определяет мнения, кои должен иметь добропорядочный человек относительно
   всех предметов, могущих занимать его мысли, и проникает в тайны самых
                              любопытных наук.

Добропорядочный человек не обязан перелистать все книги или тщательно
усвоить все то, что преподают в школах; более того, если бы он потратил
чересчур много времени на изучение книг, это образовало бы некий пробел в
его воспитании. В течение жизни ему необходимо совершить много иных дел, и
его жизненный досуг должен быть распределен настолько верно, чтобы большая
часть этого досуга отводилась на свершение добрых дел, понятие о которых
бывает ему внушено его разумом, даже если он иных наставлений не получает.
Однако в этот мир он приходит невежественным, и, поскольку ранние его
познания основываются лишь на неразвитом чувственном восприятии и на
авторитете его наставников, почти невозможно, чтобы воображение его не
оказалось в плену бесчисленных ложных мыслей до того, как его разум примет
на себя руководящую роль, и в дальнейшем ему нужны большая сила характера
или же наставления какого-либо мудреца - как затем, чтобы избавиться от
занимающих его ум ложных теорий, так и для того, чтобы заложить первоосновы
прочного знания и открыть себе все пути, идя которыми он может поднять свои
знания на высшую доступную ему ступень.

Об этих-то вещах я и решил написать в данном труде, дабы пролить свет на
истинные богатства наших душ и указать каждому человеку средства для
отыскания в самом себе, без заимствований у других, всего того знания,
какое необходимо ему для правильного жизненного поведения и для
последующего достижения - с помощью самостоятельных занятий - всех тех
самых интересных знаний, какими может располагать человеческий разум.

Но, опасаясь, как бы величие моего замысла не преисполнило ваши умы таким
изумлением, кое сразу же исключило бы доверие, я хочу предупредить вас, что
предприятие мое не столь непосильно, как это могло бы показаться: ведь все
знания, не превышающие возможности человеческого ума, связаны между собой
столь чудесной цепочкой и могут быть выведены одно из другого с помощью
столь необходимых умозаключений, что для этого вовсе не требуется особого
искусства и восприимчивости, если только, начав с самых простых
умозаключений, мы сумеем, ступенька за ступенькой, подняться к самым
возвышенным. Я постараюсь показать вам это здесь с помощью ряда столь ясных
и доступных доводов, что всякий поймет: было бы ошибкой не видеть впереди
правильного пути и задерживаться мыслью на уже высказанных мной
соображениях, если он (не) сумел заметить то же, что и я; ведь я заслуживаю
славу открытия этих вещей не более, чем прохожий, в силу счастливого случая
наткнувшийся на некий богатый клад, который многие долгое время до этого
усердно, но бесполезно искали.

Право, я изумлен, что среди стольких незаурядных умов, кои могли бы
выполнить эту задачу гораздо лучше меня, не нашлось ни одного, у кого
хватило бы терпения разрешить эти вопросы: почти все они напоминали
путников, покинувших столбовую дорогу ради боковой тропки и заблудившихся
среди терновника и обрывов.

Однако я вовсе не стремлюсь исследовать, что знали другие или чего они не
знали; мне довольно заметить, что, если бы даже вся наука, какой только
можно желать, содержалась в написанных книгах, все равно то хорошее, что в
них есть, перемешано с таким количеством бесполезных вещей и беспорядочно
раскидано в такой куче огромных томов, что для прочтения всего этого
потребовалось бы больше времени, нежели нам отпущено в этой жизни, а для
выборки полезных истин - больше ума, нежели требуется для самостоятельного
их открытия.

Это позволяет мне надеяться, что вы охотно усмотрите здесь более легкий
путь и истины, кои я изложу, будут хорошо вами приняты, хотя я и не
заимствовал их ни у Аристотеля, ни у Платона; полагаю, что они получат
распространение в мире, подобно монете, коя не менее ценна, когда она
извлекается из сумки крестьянина, чем тогда, когда ее выдает банкир. Итак,
я попытался сделать их одинаково полезными для всех людей; для достижения
этого я счел наиболее удобной манерой стиль учтивой беседы, в ходе которой
каждый из собеседников дружелюбно раскрывает перед своими друзьями лучшее,
что у него есть на уме; пользуясь именами Евдокса, Полиандра и Эпистемона,
я рисую, как человек посредственного ума, суждение которого, однако, не
извращено никакими предубеждениями и чей разум сохраняет всю свою
первозданную чистоту, принимает в своем сельском доме, где он живет, двух
незаурядно умных и наиболее любознательных людей своего века, один из
которых никогда но учился, а другой, наоборот педантично знает все, что
можно усвоить в школах; там среди других разговоров, кои я предоставляю вам
дорисовать в своем воображении, точно так же как вид местности и все ее
детали, служащие, по моему замыслу, для примеров, помогающих им изъяснить
свое мировоззрение, они намечают тему своей последующей беседы, протекающей
на протяжении этих двух книг вплоть до самого их конца.
                        Полиандр, Эпистемон, Евдокс

Полиандр. Я почитаю вас столь счастливым чело веком по причине того, что вы
читали обо всех этих пре красных вещах в греческих и латинских книгах, что,
думается мне, если бы я занимался столько же, сколько вы, я стал бы так же
отличаться от самого себя, как ангелы отличны от вас; мне трудно было бы
простить моим родителям ошибку, которую они совершили, послав меня сов сем
юным ко двору и на военную службу, ибо полагали, что книжные занятия делают
храбрецов трусами; меня всю жизнь будет преследовать сожаление по поводу
моего невежества, если только я не вынесу каких-то знаний из беседы с вами.

Эпистемон. Самое верное из того, что можно вам здесь поведать,- это что
жажда знаний, присущая всем людям, представляет собой неизлечимую болезнь,
ибо любознательность возрастает вместе с ученостью; а поскольку изъяны в
нашей душе начинают удручать нас с того момента, как мы их осознаем, у вас
есть в сравнении с нами известное преимущество, ибо вы не замечаете,
подобно нам, сколь многого вам недостает.

Евдокс. Возможно ли, Эпистемон, что, будучи столь ученым, вы внушили себе,
будто в природе есть подобная общераспространенная болезнь и против нее нет
лекарства? Мне же представляется, что, подобно тому как на любой земле
существует довольно плодов и источников для удовлетворения голода и жажды
всех живущих в мире людей, так же существует и достаточное количество
истин, познаваемых в каждой области и способных полностью удовлетворить
любознательность умеренных душ, причем умы тех, кто постоянно трудится в
силу ненасытной любознательности, не менее далеки от здорового состояния,
чем тело человека, больного водянкой.

Эпистемон. Некогда я хорошо усвоил, что наша жажда не может естественным
образом распространяться на вещи, кои нам кажутся немыслимыми, и что она не
должна устремляться к вещам порочным или бесполезным; однако остается все
же столько объектов познания, представляющихся нам возможными и являющихся
не только почтенными и приятными, но и весьма необходимыми для руководства
нашими действиями, что я не могу себе представить, чтобы кто-то познал их в
таком объеме, который справедливо не оставлял бы места для жажды еще
больших знаний.

Евдокс. Но что вы скажете тогда обо мне, если я заверю вас, что более не
жажду ничего знать и что я больше удовлетворен тем небольшим запасом
знаний, коим я располагаю, чем Диоген когда-либо удовлетворялся своей
бочкой; при этом у меня не возникает всякий раз нужды в философствовании.
Ведь знания моих ближних не ограничивают мое знание подобно тому, как земли
моих соседей окружают здесь небольшой клочок земли, коим я владею, и ум
мой, располагая по своему усмотрению всеми встречающимися ему истинами, не
мечтает об открытии новых; он наслаждается таким же покоем, каким
наслаждался бы король какой-нибудь далекой страны, настолько отграниченной
от всех прочих стран, что он мог бы вообразить, будто за пределами его
земель нет больше ничего, кроме бесплодных пустынь и необитаемых гор.

Эпистемон. Любого, кроме вас, кто сказал бы мне нечто подобное, я счел бы
пустым и весьма тщеславным или же малолюбознательным человеком; однако
убежище, найденное вами в этом столь уединенном месте, и пренебрежение, с
которым вы относитесь к известности, снимает с вас подозрение в тщеславии,
а время, некогда затраченное вами на путешествия, на общение с учеными и
исследование наиболее сложных проблем каждой из наук, показывает нам, что
вы не лишены любознательности; поэтому я скажу лишь, что считаю вас
человеком весьма удовлетворенным, и я убежден, что вы должны обладать
знанием значительно более совершенным, чем то, коим располагают другие.

Евдокс. Я вам признателен за доброе мнение обо мне; но я не хочу настолько
обмануть вашу любознательность, чтобы заставить вас просто поверить мне па
слово. Никогда нельзя выдвигать положения, далекие от общепринятого мнения,
но имея возможности тут же показать некоторые выводы. А посему я приглашаю
вас обоих пожить здесь все это прекрасное время года, дабы я располагал
возможностью раскрыть перед вами часть моих знаний. Надеюсь, я не только
сумею убедить вас в том, что не без основания испытываю удовлетворение от
этих знаний, но и вы сами будете полностью удовлетворены тем, что узнаете.
Эпистемон. Я далек от того, чтобы отказаться от милости, о которой я сам
собирался вас просить.

Полиандр. А я буду очень рад присутствовать при этой беседе, хоть и не
чувствую себя способным извлечь из нее какую-то пользу.

Евдокс. Но вы, Полиандр, скорее должны считать, что находитесь в более
выгодном положении, поскольку у вас нет никаких предубеждений, и мне будет
гораздо легче приобщить к верному мнению человека беспристрастного, чем
Эпистемона, который часто будет склоняться к противоположной точке зрения.
Однако, дабы вы отчетливее постигли, какого рода учение я вам предлагаю, я
хочу, чтобы вы заметили разницу, существующую между науками и простыми
знаниями, достигаемыми без какого-либо рассуждения: таковы языки, история,
география и особенно все то, что зависит исключительно от опыта. Ведь я
вполне согласен с тем, что целой человеческой жизни не хватит на то, чтобы
опытным путем познать все на свете, но я также убежден, что было бы
глупостью этого желать и что добропорядочный человек не более обязан
изучать греческий или латинский язык, чем шведский или нижнебретонский,
либо историю Римско-Германской империи преимущественно перед историей
самого маленького государства Европы; нужно лишь заботиться об употреблении
своего досуга на вещи почтенные и полезные и не обременять свою память
ничем, кроме самого необходимого. Что до наук, представляющих собой не что
иное, как достоверные суждения, опирающиеся на некоторые предварительные
познания, то одни из них строятся на общеизвестных вещах, о которых слышал
весь свет, другие же - на изучении редкого опыта. Я также признаю, что было
бы немыслимо по отдельности рассуждать о каждой из этих последних вещей:
ведь в этом случае надо было бы прежде всего исследовать все растения и
камни, привозимые к нам из Индии, наблюдать птицу-феникс, короче говоря,
знать все, что в природе есть самого необычного. И я считал бы свое
обещание выполненным, если бы, излагая вам истины, которые могут быть
выведены из обыденных вещей, известных всем и каждому, я дал вам
возможность самим прийти ко всем прочим истинам, коль скоро вам
заблагорассудится их искать.

Полиандр. Полагаю, что это все, чего можно было бы желать, и я был бы
вполне удовлетворен, если бы только вы основательно доказали мне
определенное число самых знаменитых и всем известных положений, касающихся
божества, разумной души, добродетелей и их вознаграждения; я сравниваю эти
положения с древними родами, чью знаменитость признают все, хотя грамоты,
подтверждающие их знатность, погребены под обломками древности. Ведь я не
сомневаюсь, что первые люди, заставившие человеческий род поверить во все
эти вещи, имели очень веские основания для доказательства, но в дальнейшем
эти основания так редко приводились, что не осталось никого, кто бы их
знал; однако истины эти настолько важны, что благоразумие обязывает нас
скорее слепо в них верить, даже рискуя иногда ошибиться, но не дожидаться
для их понимания времени, когда мы окажемся в мире ином.

Эпистемон. Что до меня, то я несколько более любознателен и