трицающим незнанием, которое никогда не осмеливается утверждать. Второй вид незнания состоит в постоянном сомнении; тут никогда не осмеливаются определять или уточнять. При третьем виде незнания все принципы можно признавать, одобрять и с некоторыми аргументами высказывать, без всякой доказательности и очевидности. Первое незнание представляется в виде юного осла, беглеца и бродяги; второе незнание - в виде ослицы, которая стоит, уставясь между двух путей, откуда никогда не сойдет, не имея возможности решить, по какому из двух ей лучше направить шаги свои; третье невежество представляется в виде ослицы со своим осленком, которые несут на спине спасителя мира; здесь, согласно учению святых докторов, ослица есть образ иудейского народа, а ее осленок - образ языческого народа, подобно тому как дочь - христианская церковь есть порождение матери-синагоги; и тот и другой народ принадлежит к одному и тому же племени, происходя от отца верующих Авраама. Эти три вида незнания, как три ветви, сводятся к одному стволу, на который в качестве прообраза влияет ослиность и который укреплен и возрос на корнях десяти сефиротов.
Корибант. Какие прекрасные мысли! Это не риторические доводы, не софизмы, не вероятные общие места, но неопровержимые доказательства; из них следует, что осел не столь низкое животное, как обычно полагают, но весьма героичен и божествен.
Себасто. Нет необходимости слишком утомлять вас, Саулино, требуя дальнейших доказательств того, о чем я у вас спрашивал и что вы доказали. Ведь вы удовлетворили Корибанта, да и выставленные вами средние термины умозаключения легко удовлетворят всякого внимательного и понимающего слушателя. Но прошу вас, растолкуйте мне, что значит мудрость, состоящая в незнании и ослиности второго вида, то есть на каком основании участниками ослиности являются пирронисты, воздерживающиеся от суждения, и другие академические философы. Я ведь не сомневаюсь в первом и третьем видах ослиности, которые сами в высшей степени высоки и далеки от смысла и совершенно ясны, благодаря чему нет человека, который не мог бы распознать их. Саулино. Скоро я перейду к вашему вопросу; но мне хочется, чтобы вы сначала обратили внимание на то, что первая и третья формы глупости и ослиности некоторым образом совпадают и поэтому они одинаково зависят от начала непостижимого и неизреченного для образования того познания, которое есть дисциплина дисциплин, наука наук и искусство искусств. О нем я хочу сказать вам, каким образом с малым усердием и даже без такового и без всякого усилия всякий, кто захочет и кто обратится к нему, мог и может стать способным к его усвоению. Святые христианские доктора и ясновидящие, озаренные божественным светом раввины увидели и усмотрели, что гордые и самонадеянные светские мудрецы, которые имели доверие к собственному уму и с дерзким и надутым самомнением имели смелость подняться к знанию божественных тайн и скрытых свойств божества, были приведены в замешательство и рассеяны, подобно строителям вавилонской башни, сами себе преградив проход, отчего стали менее способными к божественной мудрости и к созерцанию вечной истины. Что же сделали, какую позицию заняли святые христианские доктора и раввины? Они перестали двигаться, сложили или опустили руки, закрыли глаза, изгнали всякое собственное внимание и изучение, осудили всякую человеческую мысль, отреклись от всякого естественного чувства и в конце концов уподобились ослам. И те, которые не были ими раньше, преобразились в этих животных, подняли, расширили, навострили, удлинили и украсили уши и все силы души направили и объединили для того, чтобы только слушать, внимать и верить, как тот, о ком сказано: "По одному слуху обо мне повинуются мне".
Сосредоточив и связав на этом свои растительную, чувственную и разумную способности, стянувши пять пальцев в одно копыто, они уже не могли, как Адам, протянуть руки и сорвать запретный плод с древа познания, в силу этого они были лишены плодов древа жизни, или (это сравнение имеет тот же смысл) они не могли протянуть руки, чтобы похитить подобно Прометею, небесный огонь у Юпитера и зажечь им свет разума. Таким образом, наши божественные ослы, лишенные собственных чувств и страстей, начинают понимать так, как если бы им через уши внушено было откровение богов или их заместителей, и, следовательно, руководствоваться лишь данным им законом. Они повертываются направо или налево, следуя только уроку или указанию, которые им даются вожжой и уздой на их шее или морде, и идут лишь тогда, когда их погоняют. У них увеличились губы, укрепились челюсти, утолстились зубы для того, чтобы любая поставленная перед ними еда - твердая, колючая, терпкая, труднопереваримая - была пригодна для их неба. Поэтому они удовлетворяются более грубым кормом, чем любое животное, пасущееся на земле; и все это ради того, чтобы придти к самой жалкой приниженности, благодаря которой они становятся способными на самую великолепную восторженность, близкую к той, о которой сказано: унижающий себя возвышен будет.
Себасто. Но я хотел бы понять, как эта скотина может различать, кто на нее садится: бог или дьявол, человек или другое животное, не очень большое или малое, если наиболее определенная вещь, которую сия скотина может знать, это то, что она - осел и хочет быть ослом, и не может претендовать на лучшую жизнь и иметь привычки лучшие ослиных, и не должна ожидать лучшего конца, чем ослиный, и ей невозможно, неуместно и недостойно иметь иную, не ослиную славу?
Саулино. Верен тот, кто не позволяет, чтобы пытались сделать больше возможного; он знает свое, он держит и поддерживает свое посредством своего же, и это у него не может быть отнято. О, святое невежество, о, божественная глупость, о, сверхчеловеческая ослиность! С каким восхищением глубокий и созерцательный Дионисий Ареопагит в послании к Кайю утверждает, что незнание есть совершенннейшее знание, желая выразиться в том смысле, что ослиность есть божественность. Ученый Августин , сильно опьяненный этим божественным нектаром, в "Речах к самому себе" свидетельствует, что незнание скорее, чем знание, ведет его к богу и наука в большей степени, чем незнание, влечет его к гибели. Образно поясняя свою мысль, он говорит, что спаситель мира вошел в Иерусалим ногами и стопами ослов, мистически обозначая в этой воинствующей церкви то, что оправдывается в торжествующем граде; как говорит пророк-псалмопевец: "Не на силу коня смотрит он, не к быстроте ног человеческих благоволит".
Корибант. Добавь со своей стороны: "но надеется на силу и ноги ослицы и ее родного осленка".
Саулино. Однако, желая показать вам, что только благодаря ослиности мы можем стремится к сей высокой дозорной башне, я хочу разъяснить, что невозможно лучшее созерцание, чем то, которое отрицает всякую науку, всякое понимание и суждение об истине. Таким образом, высшее познание есть определенное убеждение, что ничего нельзя знать и ничего неизвестно и, следовательно, можно познать о себе лишь то, что нельзя быть чем-либо иным, кроме осла. К этому выводу пришли сократики, платоники, воздерживающиеся от суждения скептики, пирронисты и тому подобные люди, у которых уши не столь малы, губы не так тонки и хвосты не так коротки, чтобы они сами не видели их у себя.
Себасто. Прошу вас, Саулино, сегодня не продолжать дальше выяснение этого; ведь для настоящего момента мы усвоили достаточно; кроме того я вижу, что наступило время обеда, а тема требует длительного обсуждения. Поэтому не угодно ли будет вам (если этого пожелает и Корибант) снова встретиться завтра для дальнейшего уяснения вопроса. Я же приглашу Онорио, который помнит, что он был ослом, и поэтому всецело предан пифагореизму; кроме того он имеет свои серьезные соображения, благодаря которым, может быть, станут для нас приемлемы некоторые его положения.
Саулино. Это было бы хорошо, и я хотел бы этого, так как он облегчит мне труд.
Корибант. Я также присоединяюсь к этому мнению. Однако уже наступил час, когда я должен отпустить своих учеников, чтобы они возвратились в свои дома, к своим ларам39. Но если угодно, до тех пор пока этот вопрос не будет разрешен нами, я согласен ежедневно встречаться здесь с вами в эти часы.
Саулино. И я буду поступать так же.
Себасто. Ну, в таком случае до свидания!
 
Конец первого диалога




Диалог второй
Собеседники:
Себасто, Онорио, Корибант, Саулино
Себасто. И ты вспоминаешь, что возил поклажу?
Онорио. И вьюки и грузы, а также не раз натягивал баллисту. Сперва я служил у одного огородника, помогая ему перевозить навоз из города Фив до огорода близ городской стены и привозить с огорода в город салат, лук, арбузы, пастернак, редиску и прочие овощи. Затем я перешел к купившему меня угольщику, у которого я через несколько дней потерял жизнь.
Себасто. Как выозможно, что ты это помнишь?
Онорио. Расскажу потом. Однажды я пасся на обрывистом и каменистом берегу. Влекомый желанием попробовать чертополох, который рос по обрыву слишком низко для того, чтобы можно было без опасения вытянуть шею, я захотел, вопреки рассудку и здравому природному инстинкту, спуститься к нему, но сорвался с высокой скалы. Тут мой хозяин увидел, что купил меня для воронья. Освобожденный от телесной темницы, я стал блуждающим духом без телесных органов. Я заметил при этом что, принадлежа к духовной субстанции, я не отличаюсь ни по роду, ни по виду от всех других духов, которые при разложении разных животных и сложных тел переходят с места на место. Я увидел, что Парка не только в области телесной субстанции создает с одинаковым равнодушием тело человека и тело осла, тела животных и тела, считающиеся неодушевленными, но и в области субстанции духовной она относится равнодушно к тому, какова душа - ослиная или человеческая, душа, образующая так называемых животных, или душа, находящаяся во всех вещах. Как все влаги по своей субстанции суть единая влага, все части воздуха суть в субстанции единый воздух, так и все духи происходят от единого духа Амфитриты40 и вернутся к ней опять.
Через несколько времени я пришел в то состояние, о котором говорится:
По истечении тысячелетнего века те души
Бог призывает великой толпою к источнику Леты,
Чтобы в забвении опять возвратились к небесному свету,
Начали новую жизнь, облекаяся в новое тело.
И вот, убегая от блаженных полей, не испробовав воды быстрой Леты, вместе с толпой теней, главным проводником которой был Меркурий, я толь ко сделал вид, что пью эту жидкость вместе с другими душами. В действительности же я лишь приблизился и коснулся ее губами, чтобы обмануть присматривающих, для которых достаточно было видеть мокрыми мой рот и подбородок. Я направился к более чистому воздуху через Роговые ворота и, оставив у себя за плечами и под ногами бездну, очутился на горе Парнас, о которой не сказки рассказывают, что благодаря своему каббалинскому источнику она была посвящена отцом Аполлоном его дочерям - музам.
Там силою и распоряжением судьбы я обратился опять в осла, но не забыл об умопостигаемых формах, которых оказался не лишен животный дух. Благодаря этому свойству у меня выросли на одном и другом боку форма и сущность двух крыльев, вполне достаточных, чтобы поднять до звезд груз моего тела.
Так я оказался на небе и там был назван уже не простым ослом, а ослом летучим и даже пегасским конем. Затем я был сделан исполнителем многих повелений провидца Юпитера, служил Беллерофонту, прошел через многие знаменитые и почетнейшие назначения и в заключение был возведен на звездное небо между границами созвездий Андромеды и Лебедя с одной стороны, и Рыб и Водолея - с другой.
Себасто. Ответьте мне, пожалуйста, кратко, прежде чем вы дадите нам возможность выслушать подробный рассказ об этих вещах. Действительно ли на основании собственного опыта и воспоминаний об этом факте вы признаете истинным мнение пифагорейцев, друидов, саддукеев и других об этом беспрерывном метемфизикозе, то есть трансформации и перевоплощении всех душ?
Дух - из животных он тел в тела переходит людские
И возвращается вновь в животные, странствуя вечно.
Онорио. Да, синьор, совершенно точно.
Себасто. Так что вы определенно думаете, что душа человека по своей субстанции тождественна душе животных и отличается от нее лишь своей фигурацией?
Онорио. Душа у человека в своем роде и в своем специфическом существе та же, что и у мухи, у морских устриц, у растений и любой одушевленной и имеющей душу вещи, так как нет тела, которое не имело бы в себе самом более или менее живой или совершенной связи с духом. Но этот дух роком или провидением, законом или фортуной соединяется либо с одним видом тела, либо с другим и, на основании разнообразия и сочетания органов тела, имеет различные степени совершенства ума и действий. Когда этот дух, или душа, находится в пауке, имеется определенная деятельность, определенные коготки и члены в таком-то числе, величине и форме; соединенная же с человеческим отпрыском, она приобретает другой ум, другие орудия, положения и действия. Допустим, если бы это было возможно (или если бы это фактически случилось), что у змеи голова превратилась бы в человеческую голову, откинулась назад и выросло бы туловище такой величины, каким оно могло стать за время жизни этого вида животных; допустим, что язык у нее удлинился, расширились плечи, ответвились руки и пальцы, а там, где кончается хвост, образовались ноги. В таком случае она понимала бы, проявляла бы себя, дышала бы, говорила, действовала и ходила бы не иначе, чем человек, потому что была бы не чем иным, как человеком.
Наоборот, и человек был бы не чем иным, как змеей, если бы втянул в себя, как внутрь ствола, руки и ноги, если бы все кости его ушли на образование позвоночника; так он превратился бы в змею, приняв все формы ее членов и свойства ее телосложения. Тогда высох бы его более или менее живой ум; вместо того, чтобы говорить, он испускал бы шипенье; вместо того, чтобы ходить, он ползал бы; вместо того, чтобы строить дворцы, он рыл бы себе норы, и ему подходила бы не комната, а яма; и как раньше он имел одни, теперь он имел бы другие члены, органы, способности и действия. Ведь у одного и того же мастера, по-иному снабженного разными видами материала и разными инструментами, по-разному обнаруживаются устремления ума и действия.
Затем легко допустить, что многие животные могут иметь больше способностей и много больше света ума, чем человек (не в шутку говорил Моисей о змее, называя ее мудрейшим из всех земных животных); однако по недостатку органов она ниже человека, тогда как последний по богатству и разнообразию органов много выше их. А чтобы убедиться в том, что это истина, рассмотрим повнимательнее и исследуем самих себя; что было бы, если бы человек имел ум, вдвое больше теперешнего, и деятельный ум блистал бы у него ярче, чем теперь, но при всем этом руки его преобразились бы в две ноги, а все прочее осталось бы таким, как и теперь? Скажи мне, разве в таком случае не претерпели бы изменения нынешние формы общения людей?
Как могли бы образоваться и существовать семьи и общества у существ, которые в той же мере или даже больше, чем лошади, олени, свиньи, рискуют быть пожранными многочисленными видами зверей и которые стали бы подвергаться большей и более верной гибели? И, следовательно, как в таком случае были бы возможны открытия учений, изобретения наук, собрания граждан, сооружения зданий и многие другие дела, которые свидетельствуют о величии и превосходстве человечества и делают человека поистине непобедимым триумфатором над другими видами животных? Все это, если взглянешь внимательно, зависит в принципе не столько от силы ума, сколько от руки, органа органов.
Себасто. А что скажешь ты об обезьянах и медведях, у которых, если не захочешь признать наличие рук, все же имеется орудие не хуже руки?
Онорио. У них не то телосложение, чтоб можно было иметь ум с такими способностями; потому что у многих других животных, вследствие грубости и низости их физического сложения, всеобщий разум не может запечатлеть такую силу чувства в подобных душах. Поэтому сделанное мною сравнение должно быть распространено на самые одаренные породы животных. 
Себасто. А попугай разве не имеет органа, в высшей степени способного выражать какие угодно членораздельные слова? Почему же он тогда так тупо, с таким трудом и так мало может сказать, притом не понимая того, что говорит?
Онорио. Потому что он обладает не понятливостью и памятью, равноценной и сродной той, что имеется у людей, но лишь тем, что соответствует его породе; в силу этого он не нуждается, чтобы другие обучали его летать, отыскивать еду, отличать здоровую пищу от ядовитой, рождать, вить гнезда, менять жилище, чинить его для защиты от плохой погоды и заботиться о нуждах жизни не хуже, а частью и лучше и легче, чем человек.
Себасто. Ученые называют то не интеллектом или способностью рассуждать, но природным инстинктом.
Онорио. Пусть вам скажут эти ученые: является ли природный инстинкт чувством или умом? Если чувством, то внутреннее оно или внешнее? Но так как инстинкт не есть внешнее чувство, что очевидно, то пусть скажут, благодаря какому внутреннему чувству животные обладают предусмотрительностью, ловкостью, искусством, осторожностью и хитростями в отношении не только настоящих, но и будущих случаев, лучше, чем человек.
Себасто. Ими движет безошибочное понимание.
Онорио. Если это естественная и ближайшая сила, применяемая к ближайшему отдельному действию, то она не может быть универсальной и внешней, но частной и внутренней, следовательно, - это способность души, находящаяся и господствующая внутри последней.
Себасто. Таким образом, вы не хотите признать, что ими движет всеобщий мировой разум?
Онорио. Я говорю, что всеобщий действующий разум един для всех и он движет и дает понимание; но кроме того у всех есть частный ум, который их движет, озаряет и делает понимающими; последний столь же умножился, как число индивидуумов. Подобно тому как зрительная способность умножилась соответственно числу глаз, вообще же она движима и озаряема единым огнем, единым светом, единым солнцем, -так и сила разумения умножилась соответственно числу субъектов, причастных душе, над каковыми всеми сияет единое солнце ума.
Таким образом, над всеми живыми существами есть деятельное чувство, именно то, которое заставляет всех чувствовать и при помощи которого все чувствуют актуально, и есть один деятельный ум, именно тот, который заставляет всех понимать и через который все разумеют актуально. А затем есть столько чувств и столько частных пассивных, или возможных, умов, сколько есть субъектов; и соответственно этому имеется столько видовых и количественных ступеней строений ума, сколько имеется видовых количественных форм и строений тела.
Себасто. Говорите, что вам угодно, и понимайте, как хотите; я же не хочу называть этот разумный инстинкт умом. Онорио. Но если нельзя его назвать чувством, то нужно признать, что у животных, кроме чувственной и разумной способностей, есть еще какая-то познавательная сила.
Себасто. Я назову ее деятельностью внутренних чувств.
Онорио. Такую деятельность мы еще можем назвать умом человеческим; естественно, что человек рассуждает, и вольно нам называть как угодно и уточнять определения и имена по-своему, что делал уже Аверроэс. Тогда в моей воле говорить, что ваше понимание не есть понимание, и что бы вы ни делали, я волен думать, что это делается вами не посредством ума, но вашим инстинктом, раз действия других живых существ (например, пчел и муравьев) более достойные, чем ваши, вы называете не умом, а инстинктом. А я все же скажу, что инстинкт этих мельчайших существ стоит выше, чем ваш ум.
Себасто. Не будем сейчас больше рассуждать об этом и вернемся к нашему вопросу. Вы, значит, думаете, что как из одного воска или иной материи образуются разные и противоположные фигуры, так из одной и той же телесной материи делаются все тела, а из той же духовной субстанции - все духи?
Онорио. Именно так; прибавьте к этому, что, согласно разным причинам, привычкам, порядкам, мерам и числам тела и духа, возникают различные темпераменты, сочетания, производятся различные органы и появляются разные роды