у поколению.
Филотей. Таковы ли эти упомянутые обычаи, чтобы подобные им, а также худшие и гораздо более странные не встречались в известнейших странах и областях мира? Разве вы назвали бы меня оскорбляющим родину и неблагодарным ей, если бы я сказал, что подобные и еще более преступные обычаи встречаются в Италии, в Неаполе, в Ноле? Разве этим унижена будет страна, благословенная небом, которая одновременно и в одинаковой степени может называться головой и правой рукой земного шара, правительницей и владычицей других поколений и всегда нами и другими считалась учительницей, кормилицей и матерью всех добродетелей, учений, культур, учтивостей и приличий? Преувеличена ли похвала, воспеваемая ей теми же нашими поэтами, которые не в меньшей степени называют ее учительницей всех пороков, обманов, скупостей и жестокостей?
Элитропий. Это верно согласно принципам вашей философии; вы утверждаете в них, что противоположности совпадают в принципах и в ближайших объектах; так что те же самые таланты, которые являются способнейшими для высоких, доблестных и благородных поступков, если они развращены, обращаются к крайним порокам; кроме того наиболее редкие и избранные таланты обычно встречаются там, где, как общее правило, люди наиболее невежественны и глупы; и там же, где люди в большинстве случаев наименее культурны и воспитаны, там же в частных случаях встречаются наиболее воспитанные и культурные; поэтому кажется, что различным способом различным поколениям уделяется одна и та же мера совершенств и недостатков.
Филотей. Вы говорите истину.
Армесс. Со всем тем, Теофил, мне, как и многим другим вместе со мною, жаль, что вы встречались с такими лицами в нашей любимой родине, которые дали вам повод жаловаться при помощи "Вечери", а не с многочисленными другими, которые показали бы вам ясно, насколько наша страна, хоть и названная вашим поэтом "совершенно отрезанной от всего мира", склонна к всевозможным занятиям изящной литературой, военным делом, рыцарством, культурой и образованием. Во всем этом, насколько это зависит от напряжения наших сил, мы стараемся не быть ниже наших предков и не быть побежденными другими народами, особенно же теми, которые считают, что благородство, науки, военное дело и культура даны им как бы от природы.
Филотей. Уверяю вас, Армесс, что относительно сказанного вами я не должен и не мог бы противоречить вам ни словами, ни разумом, ни сознанием, ибо вы защищаете свое дело безупречно, скромно и доказательно. Поэтому, благодаря вам, как человеку, лишенному варварской гордости, я начинаю раскаиваться и сожалеть, что коснулся вышеупомянутых личностей, что опечалил вас и других людей честнейшего и гуманного образа мыслей; поэтому я страстно желал бы, чтобы те мои диалоги не были изданы, и если это вам угодно, я приложу усилия, чтобы они больше не распространялись.
Армесс. Ни я, ни другие благороднейшие люди нисколько не опечалены опубликованием этих диалогов; наоборот, я скорее содействовал бы их переводу на наш язык, с тем чтобы они были прочитаны теми среди нас, кто мало воспитан и придерживается плохих обычаев. Быть может, если они увидят, с каким отвращением восприняты и какими чертами описаны их некультурные поступки и насколько они противны, то может случиться, что если они, несмотря на хорошие поучения и хорошие примеры, увиденные ими у лучших и высших, и не захотят отступить с этого пути, то во всяком случае они постараются изменить свои обычаи и приспособиться к лучшим, хотя бы из-за стыда быть причисленными к худшим; тогда они убедятся, что честь и гордость личности состоит не в том, чтобы знать все способы, какими можно причинять неприятности, но в обратном этому поведении.
Элитропий. Вы показываете, что вы приличный человек и заинтересованы в процветании своей родины и не являетесь по отношению к заслугам других неблагодарным и непризнательным, каковыми могут быть многие люди, бедные доказательствами и разумением. Но Филотей, кажется, не столь уже озабочен сохранением своей репутации и защитой своей личности; ибо в какой степени благородство противоречит грубости, в такой же степени противоположны и их следствия. Если, например, дикий скиф, оказавшийся мудрым и прославленным за удачи и успех у себя на родине, покинув берега Дуная, обратился бы со смелым упреком и справедливой жалобой к римскому сенату, посягнув таким образом на авторитет и величие его, то последнему эти упреки и жалобы дали бы лишь повод проявить свое благоразумие и великодушие, почтив своего строгого порицателя колоссальной статуей. Между тем, наоборот, аристократ и римский сенатор потерпит неудачу и окажется неразумным, если, оставив веселые берега своего Тибра, он отправится к диким скифам и обратится к ним со справедливой жалобой и самыми разумными укорами. Они благодаря этому получат предлог обнаружить колоссальную бездну своей низости, бесчестия и грубости: подвергнут его избиению камнями, разнуздают неистовство черни, и тем самым покажут другим народам, какая глубокая разница между настоящими людьми и теми, кто лишь создан по образу и подобию людей.
Армесс. Воистину, Теофил, я не считаю нужным, чтобы я или кто-либо другой, более умный, чем я, взялся защищать и поддерживать дело тех, кто является предметом вашей сатиры, как будто бы дело шло о населении этой страны, к защите которой нас склоняют законы нашей природы. Ибо я никогда не признаю своими единомышленниками и всегда буду считать своими врагами тех, кто утверждает, что они являются частью и членами нашей родины, которая состоит только из людей столь же благородных, образованных, приличных, дисциплинированных, скромных, культурных и разумных, как и любая другая. Поэтому, хотя в ней живут эти люди, они в ней содержатся лишь в качестве грязи, подонков, навоза и падали, так что они могут быть названы частями государства и города лишь в том смысле, в каком сточная яма - частью корабля. И поэтому из-за них нам не следует быть недовольными собою, и если бы мы все же были недовольными собою, и если бы мы все же были недовольны собою, то были бы достойны порицания. Из числа их я не исключаю значительной части ученых и священников, из коих некоторые при помощи докторской степени сделались вельможами. Их целью было приобретение той жалкой авторитетности, которую сначала они не осмеливались показывать, но затем стали дерзко и открыто проявлять вследствие своей наглости, рассчитывая, что таким образом они увеличат свою репутацию ученого и священника. Неудивительно поэтому, что вы видите многих и многих, обладающих докторской степенью и священническим саном, кто более близок к стаду, скотному двору и конюшне, чем действительные конюхи, козопасы и земледельцы. Поэтому я не хотел бы, чтобы вы столь резко отнеслись к нашему университету, не обратив внимания на то, чем он был, будет или может быть в будущем, а отчасти уже является и в настоящее время.
Филотей. Не беспокойтесь, ибо хотя он был в данном случае обрисован вполне правильно, тем не менее он не совершил более крупных ошибок, чем все остальные университеты, считающие себя более достойными и при помощи своих глупейших докторских дипломов украшающие лошадей кольцами и ослов диадемами. Равным образом я не отрицаю, что он с самого начала был хорошо организован и отличался хорошим порядком занятий, торжественностью церемоний, распорядком упражнений, украшениями одежд и многим другим, что необходимо связано с академией и ее украшает. Поэтому, без всякого сомнения, нет человека, который не признал бы его первым в Европе, а следовательно и во всем мире. И я не отрицаю, что в отношении тонкости дарований и остроты умов, естественно порождаемых обеими частями Британии, он не уступает самым лучшим университетам. Равным образом не изгладилось из памяти, что прежде чем спекулятивные науки распространились в других частях Европы, они процветали в этом месте и что его мастера метафизики, хотя и говорили варварским языком и отличались монашеским образом жизни, тем не менее распространили по всем другим академиям культурных стран блеск метафизики, этой благороднейшей и редкой отрасли философии, которая в наше время как бы угасла. Но что меня удручало и что одновременно возбуждает у меня беспокойство и смех - это то, что в то время, как я не нахожу людей более близких римскому и аттическому языку, чем в этом месте, в остальном (я говорю о громадном большинстве) они с гордостью считают себя во всем отличными и противоположными древним. Последние же, мало заботясь о красноречии и грамматической правильности, все занимались спекуляциями, которые этими людьми названы софизмами. Но я более ценю их метафизику, в которой среди них выдвинулся их мастер Аристотель, сколь ни загрязнена она и не испачкана известными ложными умозаключениями и теоремами, не имеющими отношения ни к философии, ни к богословию, но происшедшими вследствие бездействия и плохого употребления умов, которой недостает этим людям настоящей эпохи со всем их цицероновским красноречием и декламаторским искусством.
Армесс. Но и этими вещами нельзя пренебрегать.
Филотей. Верно, но если нужно выбрать одно из двух, то я предпочитаю культуру ума, сколь бы незначительной она ни казалась, культуре самых отборных слов и выражений.
Элитропий. Это утверждение напоминает мне брата Вентуру. Разбирая одно место из святого Евангелия, где говорится: "Воздайте кесарево кесарю", он упоминал по этому случаю названия всех монет, имевшихся во времена римлян, с их знаком и весом (не знаю, из какой дьявольской летописи или книги для записей собрал он их, а было их более ста двадцати), чтобы дать понять, сколь велики его прилежание и память. По окончании проповеди к нему приблизился один честный человек и сказал: "Почтенный отец мой, дайте мне, пожалуйста, один карлин", на что он ответил, что принадлежит к ордену нищенствующих.
Армесс. С какой целью вы рассказываете это?
Элитропий. Я хочу сказать, что те, кто слишком занимается именами и выражениями и не обращает внимания на вещи, гарцуют на одном муле вместе с этим почтенным отцом мулов.
Армесс. Я думаю, что кроме занятия красноречием, в котором они обогнали всех древних и не стоят ниже современников, они не нищие также в философии и в философской и других спекулятивных профессиях, без опытности в которых они ни в какой степени не продвинулись бы вперед. Поэтому статуты университета, к которым они принуждаются клятвою, требуют, чтобы никто не допускался к магистерской и докторской степени по философии и теологии, если он не черпал из источника Аристотеля.
Элитропий. О, я вам расскажу, что они сделали, чтобы не быть клятвопреступниками. Одному из трех фонтанов, которые имеются в университете, они дали название "источник Аристотеля", другой называют "источником Пифагора", третий зовут "источником Платона". Так как из этих трех источников ими берется вода для приготовления пива и меда (эту же воду в чистом виде пьют быки и лошади), то, следовательно, всякий, кто пробыл там даже менее, чем три или четыре дня, в занятиях и обучении, тем самым испил не только из источника Аристотеля, но кроме того и Пифагора и Платона.
Армес. Ох, все, что вы говорите, слишком истинно. Отсюда происходит, о Теофил, что доктора ценятся по такой же дешевой цене, как сардинки. Ибо подобно тому, как с малым трудом они создаются, находятся и ловятся, так по малой цене они и покупаются. Вследствие этого толпа докторов в наш век столь велика у нас (я не затрагиваю, конечно, репутации некоторых известных своим красноречием, ученостью и общественной культурностью, как например Тобий Меттью, Кильпепер и другие, не знаю кого назвать), что благодаря этому, если кто-нибудь называется доктором, то его не столько считают получившим новую степень благородства, сколько подозревают в противоположной природе и качествах, если он частным образом не известен. Отсюда происходит то, что тот, кто знатен по происхождению или по другому случаю, а сверх того присоединяет к этому благородство, приобретаемое ученостью, избегает как позора получить ученую степень и заставлять называть себя доктором, но довольствуется тем, что является на самом деле ученым. И подобных людей при дворах попадается больше, чем можно найти педантов в университете.
Филотей. Не жалуйтесь, Армесс, ибо во всех местах, где имеются доктора и священники, встречается и тот и другой посев этих людей. Поэтому те, которые являются действительно учеными и действительно священослужителями, хотя бы они и выдвинулись из низкого состояния, не могут быть некультурными и неблагородными, ибо наука есть наилучший путь для того, чтобы сделать человеческий дух героическим. Но те другие тем более выразительно проявляют свою грубость, чем более они стремятся греметь вместе с отцом богов (Юпитером) или с гигантом Сальмоном и подобно украшенному пурпуром сатиру или фавну выступают с ужасной и горделивой спесью, после того как определили на королевской кафедре, к какому склонению принадлежит "этот", "эта" и "это ничто".
Армесс. Итак, оставим эти соображения. Что это за книга у вас в руке?
Филотей. Это - диалоги.
Армесс. "Вечеря"?
Филотей. Нет.
Армесс. Что же это такое?
Филотей. Это - другие диалоги, в которых трактуется сообразно с нашим методом "О причине, начале и едином".
Армесс. Каковы же здесь собеседники? Быть может, мы снова будем иметь дело с каким-нибудь дьяволом вроде Фруллы и Пруденция, которые снова причинят нам какое-нибудь беспокойство.
Филотей. Не сомневайтесь в том, что за исключением одного, все остальные - люди спокойные и честнейшие.
Армесс. Так что, по вашим словам, в этих диалогах мы снова будем разбираться в какой-нибудь вещи?
Филотей. Не сомневайтесь в этом, ибо скорее вы будете почесываться там, где у вас зудит, чем ковырять там, где вам больно.
Армесс. Однако?
Филотей. Здесь вы встретите в качестве одного из собеседников ученого, честного, любящего, доброго и столь верного друга Александра Диксона, которого Ноланец любит, как свои глаза; он-то и является причиной того, что этот предмет подвергается здесь рассмотрению. Он введен в качестве человека, доставляющего Теофилу материал для размышления. Вторым будет Теофил, т.е. я; сообразно представляющимся случаям я буду различать, определять и доказывать все, относящееся к рассматриваемому предмету. Третьим будет Гервазий, человек, не имеющий отношения к нашей профессии, но для времяпровождения желающий присутствовать на нашем собеседовании. Это - человек, который не пахнет ни хорошо, ни плохо, потешается над Полиннием и шаг за шагом предоставляет ему возможность проявить свою глупость. Этот святотатственный педант будет четвертым; это - один из строгих цензоров философии, почему он называет себя Момом; питающий пылкие чувства к своему стаду схоластов, почему он претендует на сократическую любовь; постоянный враг женского пола, почему он считает себя Орфеем, музеем, Титиром и Амфионом, чтобы не быть физиком. Это - один из тех людей, которые, построив красивую фразу, написав изящное послание, выкроив красивый оборот в цицероновском духе, воображает, что здесь воскресает Демосфен, здесь вырастает Туллий, здесь обитает Салюстий, здесь Аргус, рассматривающий каждую букву, каждый слог, каждое выражение, здесь Радамант вызывает тени молчащих, здесь Мином, царь Крита, движет урну. Они подвергают испытанию речи, они обсуждают фразы, говоря: эти принадлежат поэту, эти - комическому писателю, эти - оратору; это серьезно, это легко, это высоко, это - низкий род речи; эта речь темна, она могла бы быть легкой, если бы была построена таким-то образом; это - начинающий писатель, мало заботящийся о древности, он не сочувствует Арпинату, не понимает латыни; этот оборот не тосканский, он не заимствован у Боккачио, Петрарки и других испытанных авторов. В этом его триумф, он доволен собою, его поступки нравятся ему больше, чем все остальное; это - Юпитер, который на высокой башне вспоминает и созерцает жизнь других людей, подверженную стольким ошибкам, бедствиям, несчастьям и бесполезным трудам. Один лишь он счастлив, один лишь он живет небесной жизнью, созерцая свою божественность в зеркале какого-нибудь "Сборника", "Словаря", "Калепина", "Лексикона", "Рога изобилия", "Ницолия". Между тем как всякий человек - единица, один только он, обладающий всем этим изобилием, является всем. Если он смеется, он называет себя Демокритом; если печалится - Гераклитом; если спорит - Хризиппом; если размышляет - Аристотелем; если фантазирует - Платоном; если мычит какую-нибудь проповедь - Демосфеном; если разбирает Виргилия - Мароном. Здесь он исправляет Ахилла, там оправдывает Энея, упрекает Гектора, высказывается против Пирра, сожалеет о Приаме, поддерживает Турна, извиняет Дидону, Рекомендует Ахата и, в конце концов, между тем как прибавляет слово к слову и нанизывает грубые синонимы, ничто божественное не считает себе чуждым. И когда он столь спесиво сходит со своей кафедры, как человек, распоряжавшийся небесами, управляющий сенатами, командовавший войсками, переделывавший миры, то становится ясно, что если бы только не несправедливость времени, то он так же орудовал бы делами, как орудует мнениями. О времена, о нравы! Сколь редки те, кто понимает природу причастий, наречий, спряжений! Сколько времени прошло, пока нашли основание и истинную причину, почему прилагательное должно согласоваться с существительным, почему отношение должно сходиться с предложением и по какому правилу оно должно следовать или раньше или позже предложения и в какой мере и в каком порядке примешиваются здесь такие междометия горя, радости, как "увы", "ах", "о горе" и другие приправы, без которых рассуждение является безвкуснейшим.
Элитропий. Говорите, что хотите, понимайте это, как вам нравится; я же говорю, что для жизненного счастья лучше считать себя крезом и быть бедняком, чем считать себя бедняком, будучи крезом. Разве не больше блаженства доставляет обладание глупышкой, которая тебе кажется красавицей и тебя удовлетворяет, чем Ледой или Еленой, которая тебе доставляет скуку и беспокойство? Свежая трава так же хороша для осла, а овес для лошади, как для тебя самый лучший хлеб и куропатка; свинья так же удовлетворяется желудями и грязью, как Юпитер - амброзией и нектаром. Захотите ли вы вывести их из этого состояния приятной глупости, если за эту заботу они постараются впоследствии разбить вам голову? Хотя, кто знает, это или то - глупость? Один пирронианец говорил: "Кто знает, не является ли наше состояние смертью, а состояние тех, кого мы зовем мертвыми, не является ли жизнью?" Точно так же кто знает, не состоит ли все счастье и истинное блаженство в правильном соединении и сочетании частей речи.
Армесс. Так построен мир: мы смеемся над педантами и грамматиками, ловкие придворные смеются над нами, мало размышляющие монахи и священники смеются над всеми; и, в свою очередь, педанты издеваются над ними, мы над придворными и все над монахами; и, наконец, между тем как один является дураком для другого, мы видим, что все друг от друга отличаются лишь по видовому отличию, в то время как они согласуются друг с другом в роде, числе и падеже.
Филотей. Различны поэтому виды и способы осуждения, разнообразны их степени, но особенно они мрачны, жестоки, ужасны и страшны у наших архиученых. Поэтому перед ними должны мы преклонить колени, понурить голову, отвратить глаза, поднять руки, вздыхать, плакать, восклицать и просить награды. Итак, к вам я обращаюсь, о вы, держащие в руке жезл Меркурия, разрешающие споры и вопросы, возникающие между людьми и между богами; к вам, Мениппы, которые, сидя на лунном шаре, с глазами отвращенными и опущенными, смотрят с отвращением и с презрением на наши поступки; к вам, щитоносцы Паллады, гонцы Минервы, управители Меркурия, магнаты Зевса, жрецы Аполлона, сподручники Эпиметея, собутыльники Вакха, ослицы Эванта, флагеллянты Эдонид. возбудители Тиад, субагитаторы Менад, субдекораторы Бассарид, всадники Мималлонид, сожители нимфы Эгерии, исправители энтузиазма, предводители кочующего народа, распутники Демогоргоны, Диоскуры текучих учений, казначеи Пантаморфа, козлы отпущения первосвященника Аарона, вам мы поручаем нашу прозу, вам мы подчиняем свои стихи, предпосылки, клаузулы, периоды