Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
Драницына удивила та уверенность, с которой Леля говорила о своей
будущей работе в Шенкурске. Но, прислушиваясь к разговору, не утихавшему за
столом, он убедился, что все были точно так же уверены в том, что Шенкурск
через несколько дней будет освобожден от врага. Раньше это, может быть,
показалось бы Драницыну легкомысленным. Но теперь он чувствовал, что люди,
сидящие за столом: Фролов, Черепанов, Крайнев, юный Касьян Терентьев, - не
могут думать иначе. Теперь он уже понимал, что именно эта нерушимая вера в
победу и дает большевикам силу побеждать врага даже в том случае, если он
сильнее их.
Весь вечер Драницын не отходил от Лели, затем он пошел ее проводить.
По дороге Леля рассказала Драницыну, что до революции она жила в
Петрограде, училась на курсах:
- Но это продолжалось только один год... Незадолго до революции папу
арестовали. Я должна была вернуться в Шенкурск и помогать семье... Без папы
было очень тяжело! И даже не столько материально... Я страшно скучала.
- Вы очень любили своего отца?
- Я и сейчас люблю.
- Простите, я не то хотел сказать.
- У меня был замечательный отец... Да, конечно, был, - договорила она
очень тихо. - Вряд ли он жив.
Леля шла, так доверчиво и просто опираясь на ее руку, будто они давно
были знакомы. Драницын испытывал все возрастающую нежность к этой девушке.
Они подошли к маленькой, утонувшей в сугробах избушке. Леля
остановилась.
- Вот я и дома, - сказала она.
Драницын осторожно пожал ее маленькие холодные пальцы.
- Вы попадете в полк, которым командует Бородин, - негромко сказал он.
- Как будут распределены мобилизованные коммунисты, я не знаю... Неизвестно,
когда мы теперь увидимся. Я ведь буду мотаться по разным участкам фронта.
Такова уж моя должность...
- Да, да, конечно, - сказала Леля, и Драницыну показалось, что голос ее
прозвучал грустно.
"Что же мне сказать? - подумал он. - Не то я говорю, совсем не то!.."
Но все привычные слова куда-то исчезли, и он стоял, с растерянной
улыбкой глядя на Лелю. Девушка тоже молчала.
- Теперь уж мы встретимся только в Шенкурске, - наконец сказал
Драницын.
- Видимо, так, - тихо ответила Леля.
- Значит, до Шенкурска?
В оконцах избушки мелькнул огонь. Леля стиснула руку Драницына, и через
мгновение ее легкая фигура в тулупчике и валенках растаяла в темноте.
Драницын тряхнул головой, словно освобождаясь от охватившего его
оцепенения, и быстро зашагал по дороге.
"Вот дела!.. Кажется, я влюбился, - усмехаясь, сказал он себе. -
Судьба, что ли?.."
Дойдя до главной улицы села, он встретил Крайнева, Касьяна Терентьева и
еще нескольких коммунистов, ужинавших вместе с ним у Черепанова. Люди
расходились по домам. Рано утром отряд коммунистов должен был двинуться по
направлению к деревне Березник. Там сосредоточивались перед штурмом все
части центральной колонны.
"В Шенкурске тихо", - гласила сводка городского коменданта капитана
Роджерса, которого крестьяне называли Оджером или Отжаром.
Установление в городе этой тишины потребовало от Роджерса немалых
усилий. Начиная с осени 1918 года, он только и занимался тем, что вылавливал
большевиков и подозреваемых в большевизме. Затем, по распоряжению из
Архангельска, его рвение удвоилось. Любой житель города, вплоть до старого
монаха из Шенкурского монастыря, выразившего недовольство бесчинствами
интервентов, попадал в арестный дом и либо высылался в Архангельск, в
губернскую тюрьму, либо расстреливался на месте.
Немало хлопот доставили ему рыбаки. Они то и дело вылавливали трупы
людей, замученных в контрразведке и спущенных в реку. В общей сложности они
выловили таким образом почти двести трупов. Роджерс приказал арестовать
рыбаков и выслать их на Мудьюг.
Много неприятностей доставил ему и набор в миллеровские войска. Молодых
людей пришлось разыскивать по всему городу с патрульными. Когда новобранцев
загнали на монастырский двор, из толпы раздались выкрики: "Не желаем
устилать вам дорогу своими костями!.. Мы русские!.. Вон из России!
Грабители, убийцы!"
Капитан распорядился окружить двор пулеметами, выстроил мобилизованных
и объявил им:
- Через пять минут выдать бунтовщиков. В противном случае все будете
уничтожены. Кто кричал?
Прошло две минуты. Новобранцы молчали.
- Кто кричал? - поглядывая на часы, повторил Роджерс.
В рядах было по-прежнему тихо.
- Осталась последняя минута! Полминуты!
Когда назначенное время истекло, Роджерс скомандовал пулеметчикам,
чтобы они приготовились к открытию огня. Это было понятно новобранцам даже
без знания языка.
- Кто кричал? В последний раз спрашиваю! - с угрозой сказал комендант.
Новобранцы по-прежнему молчали.
Тогда разъяренный Роджерс выхватил из толпы несколько юношей,
подвернувшихся ему под руку, и расстрелял тут же, перед строем. Остальных
под караулом повели в казармы.
...Рынок пустовал. Жители окрестных деревень перестали ездить в город.
Под видом реквизиции американцы грабили их как на заставах, так и в самом
Шенкурске. Старые запасы леса были давно вывезены и отправлены за границу.
Лесорубов и корьевщиков таскали на зимние заготовки силком.
В городе царствовал произвол. Часовщик Апрельский был арестован в
парикмахерской за то, что спросил у американского солдата: "В чем выражается
ваша демократия?" И, по мнению присутствовавшего при этом офицера, нахально
усмехнулся.
Часовщика пытали, водили на Вагу, опускали в прорубь, требуя, чтобы он
раскрыл подпольную организацию, в которой якобы состоял. Апрельский ничего
не мог сказать, он цеплялся за лед, но солдаты били его по пальцам
прикладами. В конце концов его утопили.
...Однажды Роджерс, напевая веселую песенку, возвращался к себе домой
из офицерского бара.
Было морозно, снег светился на солнце, и Роджерс думал, что Россия -
совсем не такая плохая страна... Товар, за который он не заплатил ни
копейки, нашел покупателя. Комиссионер Роджерса в Архангельске, лейтенант
Мэрстон, недавно сообщил, что вся партия дегтя и смолы продана на вывоз.
"Надо будет позаботиться о новых запасах..."
У входа в комендатуру его остановил дежурный адъютант и доложил, что в
приемной сидит Абрамов. Роджерс поморщился.
Инспектора городского училища Абрамова знал весь Шенкурск. После
оккупации города американцами он жил нелюдимо, замкнуто. Роджерсу несколько
раз приходилось вызывать его в комендатуру по делам школы.
У Абрамова пропала шестнадцатилетняя дочь. Три недели тому назад труп
ее нашли в лесу за Спасской горой. Труп девушки был в таком состоянии, что
отец опознал свою дочь только по нательному серебряному крестику. Роджерс
официально заявил, что девушка убита партизанами. Надо же было что-нибудь
придумать! Кто мог знать, что дело так скверно обернется!..
Недавно в гости к Роджерсу приехали с Важских позиций два офицера.
Приятели решили повеселиться. Они погрузили в сани вино и поехали кататься.
Дорогой много выпили и порядком охмелели. На обратном пути им встретилась
миловидная девушка. Офицеры потащили ее в сани. Девушка сопротивлялась, как
могла, но ей заломили руки за спину и заткнули рот платком. В квартире ей
пригрозили пистолетом, затем напоили до бессознательного состояния. Дальше
все происходило так, как уже не раз бывало у Роджерса.
Утром, когда комендант проснулся, денщик доложил, что девушка
повесилась в уборной. Роджерс распорядился закопать ее труп в лесу. Но
солдатам было лень копать яму, и они бросили тело на растерзание волкам.
- Чем могу служить - хладнокровно сказал Роджерс, показывая Абрамову на
двери своего кабинета.
Они вошли. Абрамов с ненавистью смотрел на Роджерса, будто впервые видя
его клочковатые брови, рыжие усы в щеточку, кадык, большую синюю бородавку
на носу.
- Все именно так и было, как я предполагал... - сказал Роджерс,
закуривая сигарету. - Оказывается, ваша дочь дружила с учительницей Еленой
Егоровой, коммунисткой... Она вообще была близка к этому семейству... Хорошо
знала самого Егорова...
-Да, знала, - глухо отозвался Абрамов.
- Ну вот! Это, несомненно, политическая месть... Быть может, за измену
или за отказ выполнить какое-нибудь задание подпольной организации. К
сожалению, это ваша единственная дочь...
- Единственная, - так же глухо повторил Абрамов. Роджерс молчал. Больше
ему нечего было сказать.
- Я все знаю, - вдруг медленно заговорил Абрамов. - Нашлись добрые
люди... А вы думали, что и концы в воду. Нет, народ все видит. Не
спрячетесь. Это вы убили мою Клаву.
Роджерс откинулся на спинку кресла и побледнел.
- Я ездил в Архангельск, - прибавил Абрамов. - У меня там знакомый в
вашем штабе. Он доложил генералу Айронсайду. Но генерал сказал, что офицеры
имеют право повеселиться... А с дочкой просто несчастный случай! Так что вам
ничто не угрожает, господин комендант. Ваш генерал - еще больший негодяй,
чем вы. А самые главные негодяи, которые выше генерала, за морем-океаном.
Так я понимаю... Это они дали вам права на все преступления, - гневно
продолжал Абрамов. - Сами вы не осмелились бы. До заправил ваших мне не
дотянуться, а до вас... Оружия нет, и стрелять не умею. Но я очень желал бы
вас убить. Вот и все, что мне нужно было вам сказать. Больше претензий не
имею.
Он спокойно взглянул на капитана. "Сумасшедший", - подумал Роджерс.
Тяжело вздохнув, Абрамов напялил на голову свою потертую бобровую шапку
и вышел. Этой же ночью его арестовали.
Через день Роджерс телеграфировал Ларри: "В городе тихо, учитель
Абрамов умер в арестном доме от сыпняка".
"ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ"
"Не к офицерству обращаемся мы, а к вам, одетые в военную форму рабочие
и крестьяне Америки и Англии. Вас пригнали к нам на Север. Банкиры и
фабриканты послали вас душить Советскую Россию".
Так начинались листовки, разбросанные лыжниками в неприятельском тылу.
Только под утро измученная и продрогшая Люба Нестерова пришла вместе с
товарищами в деревню Березник, где теперь расположился батальон Сергунько.
Той же ночью сюда передислоцировался и штаб колонны. С самого утра
началась работа. Комнаты штаба наполнились людьми. Командиры приезжали с
передовых позиций, расположенных в нескольких верстах от деревни.
Фролов и Драницын рано утром выехали в части. К середине дня они
вернулись в Березник, чтобы провести совещание командиров и политработников,
посвященное общему ходу Шенкурской операции и конкретным задачам ее первого
этапа.
Самая большая комната дома, где разместился штаб колонны, была
переполнена. К потолку поднимались клубы махорочного дыма. Открыв совещание,
Фролов предоставил слово Драницыну. Военспец взял карандаш и подошел к
висевшей на стене карте Шенкурского района.
- Здесь движется восточная колонна, Кодемская, - сказал он, показывая
на карту. - По донесениям разведки противник концентрирует на этом
направлении значительные силы. Кодемской колонне, идущей в составе 800
штыков и одной инженерной роты, приданы пять орудий, одно двухдюймовое и
четыре полуторадюймовых. Даже на своем пути к исходной позиций эта колонна,
видимо, не обойдется без боя...
Западная, Няндомская, колонна, - продолжал Драницын, - движется на
Шенкурск через Верхнюю Паденьгу в составе одного стрелкового батальона,
добровольческой роты при двенадцати пулеметах, двух трехдюймовых и четырех
полуторадюймовых орудиях. Движение этой колонны, так же, впрочем, как и
восточной, требует героических усилий. Наша, центральная, колонна оказалась
в более благоприятных условиях. Ей не пришлось проделать таких походов,
какие выпали на долю наших соседей.
Сейчас обе фланговые колонны находятся приблизительно на таком же
расстоянии от Шенкурска, как и мы. Вот по этим радиусам... равным двадцати
пяти - тридцати верстам. Сегодня ночью мы должны сделать последний бросок и
на рассвете атаковать противника.
Противник знает сейчас только о Важской группе, дислоцирующейся здесь с
осени. Таким образом, он считает, что ситуация на Важском участке не
изменилась. Это тот козырь, благодаря которому мы должны выиграть.
Внезапность! Вот на чем построен наш план, товарищи!
Затем Драницын перешел к чтению боевого приказа. Перед батальоном
Сергунько была поставлена задача продвинуться вдоль Вельско-Шенкурского
тракта и овладеть деревнями Лукьяновской и Усть-Паденьгой. Морской батальон
Дерябина должен был двигаться по левому берегу речки Паденьги, выйти на
просеку к Удельному дому и овладеть вражескими укреплениями в этом районе.
Лыжникам и партизанам надлежало взять деревню Прилук, обеспечить фланги
батальонов Сергунько и Дерябина и поддерживать между ними непрерывную связь.
Из трех других рот полка, которым командовал Бородин, две оставались в
резерве в деревне Могильник, а третья рота частью прикрывала артиллерию,
стоявшую на правом берегу Ваги, частью должна была поддерживать огнем
батальон Сергунько, действующий на левом берегу.
Далее в приказе было точно определено время действия каждого
подразделения. Батальону Сергунько к пяти часам утра следовало занять опушку
леса, находящуюся в двух верстах южнее деревни Усть-Паденьги. Морскому
батальону Дерябина приказывалось к пяти часам тридцати минутам
сосредоточиться на опушке леса, что находится в одной версте северо-западнее
Удельного дома. Лыжникам и партизанам - к шести часам занять деревню Прилук.
- Это - все, - закончив чтение приказа, сказал Драницын.
Ему стали задавать вопросы, он отвечал подробно и обстоятельно. Его
лицо становилось тогда еще более серьезным, чем обычно, и упрямая, волевая
складка возле губ приобретала еще большую резкость.
"Так ли я говорил? Все ли было людям понятно?" - спрашивал он себя.
Комиссар взглянул на Драницына, почувствовал его состояние и ободряюще
шепнул:
- Не беспокойся. Доклад отличный... Затем Фролов обратился к
собравшимся:
- Вопросов нет?
Он провел рукой по колючим, давно не стриженным волосам, в которых
пробивалась уже первая седина. - Значит, все ясно, товарищи?..
Посмотрев на часы, он погасил в блюдце окурок, встал и обвел
собравшихся будто прощупывающим, долгим взглядом.
- Тогда в бой, - сказал он своим обычным, глуховатым, но сильным
голосом. - Покажем обнаглевшим разбойникам империализма, на что способны
русские рабочие и русские крестьяне!.. Сегодня партия и народ говорят нам: -
Вперед, к победе! - Мы слышим этот голос... Так будем же беспощадны к врагу!
Выполним указания товарища Сталина! Шенкурск будет взят. Иначе и быть не
может. В бой, товарищи!
Он вышел из-за стола и молча пожал руки всем командирам и комиссарам.
Невольное волнение овладело людьми. Все поняли: свершается то, чего каждый
ждал с таким нетерпением, о чем мечтал длинными зимними ночами. На рассвете
начнется долгожданный, решительный, священный бой...
Ровно в полночь бойцы морского батальона отправились на опушку возле
Удельного дома. Они снялись первыми, так как им предстоял длинный путь. Во
главе батальона шли командир Дерябин и комиссар Жилин. Выйдя из Березника,
батальон некоторое время двигался по Вельско-Шенкурскому тракту, затем
свернул в поле. Все бойцы встали на лыжи.
- В море, товарищи! - шутливо скомандовал Жилин. На людях поверх
обмундирования из-за отсутствия
маскировочных халатов было надето белье. Все шли молча. Лишь иногда
кто-нибудь из матросов, чертыхаясь, останавливался, чтобы поправить на лыжах
крепление. Небо было звездное, лунное. И при свете ночи вдали, будто берег,
смутно чернела кромка леса. Моряки торопливо двигались к ней.
Спустя два часа на тракте появился батальон Сергунько.
Тишина часто нарушалась либо окриками на лошадей, тащивших дровни с
ящиками патронов, либо перекличкой телефонистов, проверявших провода.
Вскоре батальон разделился: одна рота двинулась дальше по тракту, а две
другие свернули на фланги.
Последними протрусили по тракту возглавляемые Крайневым конные
разведчики. Им было поручено выполнять роль связных в том случае, если
телефонная связь окажется прерванной или временно нарушенной.
В пятом часу утра на тракте появился санный возок, запряженный тройкой
лошадей. На облучке возка сидел матрос в тулупе. Тройку сопровождал
верховой.
Проехав немного по тракту, возок свернул на полевую дорогу, миновал
покрытую льдом Вагу и двинулся по недавно вырубленной просеке.
Вовсю задувал ледяной, пронизывающий до костей ветер.
- Борей повернул рычаг, - оборачиваясь к саням, с усмешкой сказал
верховой. Это был Саклин.
В сопровождении Саклина Фролов и Драницын объехали все батареи.
Осмотрев орудия и поговорив с бойцами, они оставили санки в роще и вернулись
на первую батарею. Откинув рогожу, закрывавшую вход, они вошли в просторный
шалаш. Внутри ярко горел керосиновый фонарь. Тут же, на ящике, стоял
телефонный аппарат, возле которого пристроились командир батареи и
молоденький телефонист.
Мороз усиливался. Хотя в шалаше топилась железная печурка, Драницын
сразу почувствовал, как стынут у него ноги в сапогах.
То и дело попискивал телефон. Батарейный командир принимал сообщения от
наблюдателей. На позициях противника все было спокойно. То одна, то другая
батарея вызывала Саклина. Все ждали приказа открыть огонь.
- Соедини меня со штабом! - приказал Фролов телефонисту.
- Готово, товарищ комиссар, - через минуту сказал телефонист,
протягивая Фролову трубку.
- Бородин? Что там у тебя? - спросил Фролов.
Бородин ответил, что все роты уже находятся на своих исходных позициях
перед Лукьяновской и Усть-Паденьгой.
- Из Вологды, - добавил Бородин, - сообщают, что восточная колонна
встретила противника на полдороге между Кодемой и Шенкурском и уже ведет
бой.
- Уже ведет бой? - взволнованно переспросил Фролов.
- Так точно. Инженерная рота пошла в обход, по лесным просекам.
Очевидно, хотят зайти во фланг американцам.
- Там тоже американцы?
- Оказывается, тоже.
- А что западная колонна?
- Ничего особенного. Вошла в Тарнянскую волость.
Рассказав Драницыну о новостях, Фролов вместе с ним вышел из шалаша.
Саклин по-прежнему сопровождал их.
- Да, мороз крутой, - сказал комиссар, похлопывая руками. - Даже в
варежках пальцы мерзнут.
- Америка, поди, запряталась в шубы, - беспечно отозвался Саклин. - А
мы тут и ахнем! Дадим жару!
Комиссар посмотрел на часы. Бой должен был начаться с минуты на минуту.
Фролову казалось, что стрелки движутся с невероятной медленностью.
Шагах в десяти от командиров, возле небольшого костра, грелись
артиллеристы. Фролов крикнул им:
- Желаю успеха, товарищи! Сегодня вы должны показать, что советская
артиллерия - первая в мире!
- Есть, товарищ комиссар, - ответили бойцы. - Постараемся!
Слегка ссутулившись и нахлобучив на уши свою папаху, Фролов пошел по
тропинке к саням.
Тройка снова выехала на тракт. Небо на востоке уже посерело, повсюду
разливалась предутренняя мгла.
Сидя в возке рядом с комиссаром, Драницын молчал. Сосредоточенное,
хмурое лицо Фролова не располагало к разговор