вершенно  отдельное, третье  начало  в  человеке начинающееся   там,   где   кончается   душа.   Вернее, это особенное качество душевности, ее освещающее. У  восточных  аскетических авторов под душевностью, с которой ведется брань, понимается, с одной стороны, воображение и чувственное восприятие, с другой вся область чувств, страстей и волнений. Вне подозрения остается высший разум, "ум"(нус), лат. (noys) греч. vov? , который иногда употребляется   как   синоним   духа   (nvevfia).   Здесь   всего   сильнее оказалось влияние греческой философии. Современные аскеты редко принимают этот античный рационализм. Но борьба с душевностью выдвигается на первый план духовной жизни. Душевность - это не одни   низшие   страсти.   Это,   прежде   всего   и   главным   образом мечтательность и нежность,  склонность к умилению,  к сердечной религиозности и человеческим привязанностям. Такой аскет начинает свой подвиг с искоренения в себе добрых чувств: прежде всего любви к   ближнему.   Любовь - так называемая естественная любовь, противоположность   духовной - объявляется  подлежащей  преодолению.  Но духовная любовь, как установлено древней аскетикой, является завершением добродетели, самым трудным подвигом. Таким образом, на месте человеческого сердца образуется пустота, которая когда-то еще должна быть  заполнена духом,  а  пока заполняется чаще   всего   разным   мусором.    Создается   отталкивающий   образ  жестокого себялюбца, самоистязания которого не скрывают, а скорее усиливают  черты  сатанизма,  т.е.  бездушной  и  бестелесной,  злой  духовности.
     Разумеется, в чистом виде этот образ встречается редко. Но разрушительное влияние такого идеала распространено весьма широко. Его опасность для жизни народа, конечно, во много раз превосходит опасность бездушного искусства. Ведь от религии мы ждем исцеления болезней современного человечества. "Если соль рассолится, чем осолишь ее". Что же будет, если соль обратится в серу?
ЭМОЦИОНАЛИЗМ
     Говоря   о   психологизме,   мы   уже   должны   были   сказать   об эмоционализме или эмоциональности. Они не только относятся друг к другу как целое к части - душа к чувству. По-видимому, эмоции, или чувства, или сердце составляют самый корень человеческой душевности. Разум слишком объективен и связан с миром идеальным. Ноля находится в тесном отношении к моторно-мускульной системе и через нее к миру энергий физического мира. Эмоциональное в человеке - самое душевное в нем и потому самое человеческое. Оно прежде всего отличает его от бездушных тел и, вероятно, от бестелесных духов.
     Борьба с эмоциональностью началась значительно позже борьбы с психологизмом. Это явление, главным образом, послевоенной Европы. Яркая, но краткая вспышка эмоциональности отделяет позитивизм XIX столетия от новейшего, ни в чем на него не похожего позитивизма XX в. Последние десятилетия старого века (fin de siecle) и первая половина нового отмечены приматом чувства. Декадентское и символическое искусство культивировало "ощущения" и "переживания". Католический модернизм хотел всю религию свести к религиозному чувству. Следует признать законность последовавшей реакции. Новый реализм и футуризм - против символизма; догматизм против модернизма - это справедливо. Но победители давно уже, не довольствуясь вытеснением противника со своих территорий, продолжают беспощадную войну на истребление, по методу современных  гражданских  войн.
- Пусть о чувствах бездельники строчат
Бутафорских восторгов чушь.

     Это из стихотворения одного симпатичного молодого эмигрантского поэта. Он явно хочет быть созвучным музе советской, и потому его слово имеет более широкое значение. Лирическая поэзия не нужна эпохе; почему-нибудь да твердит Адамовичy не пишите стихов. Эпоха требует "эпоса". Замечательно возрождение давно похороненного эпического жанра - "поэмы", новый расцвет - уже, казалось обреченного   романа,   и   проникновение   в   литературу   тех   чисто описательных   форм,   которые   раньше   были   уделом   журнализма. Половина популярных писателей Франции - журналисты. Роман и повесть   перемешиваются   с   хроникой,   с   историей,   с   "монтажем"  источников, с голой и бесстрастной информацией.
     С другой стороны, и в романе, и в поэзии все более выветривается то чувство par exellencez, которым жило лирическое искусство всех веков. Я говорю о любви. Что-то случилось не только в поэзии, и  в  жизни,  что  этот  источник  всякого лиризма  вдруг  иссяк, любви осталась сексуальность, осталась социальная проблема, связанная  с браком,  остались дружба  и  товарищество,- вероятно, в  России,- но все это не может питать поэзии. Сердце уже не дрожит от близости и памяти любимой. Страдания неразделенной любви ни в   ком   не   вызывают   сочувствия.   Любовь   опустилась   на грань смешного.
     Из двух самых могучих эмоциональных корней искусства остается смерть, которой все более живет безлюбовное человеческое сердце. Это   последний   приют   лиризма не в   одной русской   эмиграции. Замечательно,   что  смерть  составляет  заветную  тему  двух  самых  больших   талантов   Англии:   Моргана   и   Вирджинии   Вульф.   Но, конечно,   чувство   или   комплекс   чувств,   связанных   со   смертью бессильны   остановить   распад   искусства.   Бессмысленно   воспевать смерть   или   дрожать   от   ее   тени.   Лучше   идти   ей   навстречу. Современный человек начинает умирать деловито и спокойно, как зверь.
     Борьба с эмоцией в церкви, т.е. с религиозным чувством, проходит под знаком аскетической трезвости и сухости. Чувство - на аскетическом языке - это "прелесть". Оно всячески изгоняется из богослужения под предлогом борьбы за строгий стиль. Эмоциональная стихия глубоко вошла за последние века в восточную литургику вместе западной    музыкой.    Признаем   охотно,    что   не   всякая   музыка совместима с церковным культом; что в этом отношении прошлый  век   много  грешил.   Теперь  повсеместно  возвращаются   к  строгим древним распевам - параллель западному григорианскому унисону, который тоже в большой моде. Монастырское канонаршение, убивая в   зародыше   умение,   достигает   поразительного   бесстрастия:   звук поющего   камня.   Строго   осуждается   всякий   привкус   чувства вдохновения в словах священника и чтеца. Певучая монотонность съедающая все смысловые и эмоциональные оттенки речи, из бытовой окаменелости становится последним криком моды. В XIX в. все были согласны с пожеланием Фамусова:.
Читай не так, как пономарь,
А с чувством, с толком, с расстановкой.
     Теперь, наконец-то, и пономарь, точнее псаломщик, дождался своей реабилитации. Создалась целая философия и теология пономарства. Посуше, пожестче, построже. Выразительность - вот враг. И опять признаем, что театральная выразительность в Церкви еще неуместнее, чем в чтении стихов. Но отсюда далеко до апологии окамененного нечувствия. Борьба с эмоциональностью грозит засыпать песком все ключи живой воды и превратить эдемский сад в  пустыню. "Камень веры" - и песок слов. А где же источник "воды, текущей в жизнь вечную"?
СЕНТИМЕНТАЛИЗМ
     Сентиментальность может быть оттенком эмоциональности чрезвычайное уточнение и обострение чувствительности. Но нашей эпохе до такой степени чужда чувствительность Карамзинского века мы до такой степени огрубели и покрылись носорожьей кожей, что никому не приходит в голову, желая выругаться, употреблять это слово в его первоначальном эстетическом значении. Зато оно слышится - и притом на каждом шагу - в связи с этическими ассоциациями.
     Под сентиментальностью понимается теперь простое сострадание или жалость к человеку, даже всякое желание - не то, чтобы не  убивать людей, а убивать их возможно меньше, Для генералов на войне сентиментальность - щадить жизнь своих солдат, если это может повредить успешности операций. Для большевиков сентиментальность - щадить жизнь своих врагов, остатки побежденных классов и даже просто людей, лишних в процессе строительства. Но у всех сейчас в крови размножаются микробы этого <...> яда. Разница лишь в том, какого цвета микробы, красного или черного преобладают. Да  и разницы  в сущности почти нет. Все - черные, ибо гасят свет. Все - красные, ибо жаждут крови. Сейчас мы остановимся бегло на последнем, красном оттенке - и при этом не в чисто этической, а в отраженных сферах - в искусстве и религии.
     Борьба с моральной сентиментальностью в искусстве - проявляется в культивировании жестокости. Прямой садизм встречается редко; он принадлежит чувствительному веку, являясь, извращением жалости. Это декаденты играли в садизм ("Саломея")aa. Наша эпоха требует естественного или деланного безразличия к человеческой жизни. Раздавил червяка и пошел дальше. Советская литература, за малыми исключениями, вся построена на  этой культуре холодной жестокости. Апофеоз суровых борцов,  кожаных курток понятен. Поразительно другое. Сам народ русский, русское крестьянство    изображаются    зверем,     изумительным    по своей стихийной   бесчеловечности.   В   Бунине   и   Горьком   этот,   впервые привидевшийся    им    образ    жестокого    русского    мужика,    вызвал  отвращение. Для Вс. Иванова это прием героизации. Трудно сказать насколько эти изображения правдивы.  Несомненно, что революция провела какую-то неизгладимую борозду. Но сомнительно, чтобы она могла начисто вытравить жалость в душе того народа, для которого жалость  была   единственной  добродетелью.   Озверел,   вероятно, русский народ. Озверела русская литература.
     В меньшей мере та же игра в бесчувствие ведется и здесь: эмигрантской  русской  и  в  большой  европейской  литературе, молодых, еще не попробовавших настоящей человеческой крови, ребячество:  посмотри  какой я,   мне все ни по чем. Для других, испепеленных, это подлинная смерть человечности.
     Но совершенно невыносимо уже, когда борьба с сентиментальностью,    т.е. милосердием,  ведется  в  Церкви. Вместо отпора торжествующей стихии зверя, здесь как во все эпохи варваризации - начинается отступление перед зверем.  Некоторые признаки его мы  уже видим.   Уже  мечутся  стрелы  в  любовь - конечно,   чисто человеческую,    чисто   естественную   любовь!    Любовь   берется в  кавычки; уже почти немыслимо, безвкусно определять христианство (следуя XIX в.) как религию любви. На Западе закатывается звезда Франциска  Асизского,   меркнет   культ  его,   в   прошлом   поколении увлекавший    почти все  культурное  человечество.  Св. Доминик вытеснет его в католическом сознании. Не знаем как в России,  но в   зарубежьи   наибольшим   почитанием   пользуются   воинственные святые - возможные покровители в гражданской войне.  В связи с апологией войны, столь модной в некоторых церковных кругах, даже невинный   и   благочестивый   культ   святых   приобретает   зловещее  значение.
     С победой архаизирующей тенденции в иконописи с иконостаса  глядят уже давно забытые суровые византийские лики. К ним трудно молиться о прощении и жалости. Такие не пожалеют. Окаменевший, жестокий человек создает небо по своему образу и подобию.
     
     РАЦИОНАЛИЗМ
     
     Рационализм - одно  из  самых  употребительных бранных слов современности.    Мы   все - такие    разные   во   всем - сходимся в осуждении рационализма, или незаконных претензий разума. Однако рационализм,  или борьба с ним,  не легко укладывается в линию уже рассмотренных нами "измов". Все они, включая и психологизм, били прежде всего в чувство. Но чувство и разум вечные антогонисты. Трудно протестовать одновременно против чувства и против разума. Наше время, действительно, осуществило этот невозможный синтез. Но и в нем антирациональная струя течет, не всегда сливаясь с антиэмоциональной.
     Борьба с рационализмом началась давно, - быть может, раньше, чем борьба с психологизмом, и отмечает прежде всего десятилетия символизма и культуры, с ним связанной, ныне уже отошедшей в прошлое. Наше время, убивающее символизм, сохранило этот отрицательный пункт его наследия.
      Строго и по существу рационализмом называется философия XVII  в. и его  тенденция объяснить весь мир и человека из чистого, т.е. логического разума. То, что именуется рационализмом XIX  в.  есть скорее абсолютизм научности, что не одно и то же. Наука XIX в. покоится столько же на опыте и эксперименте, сколько на математическом разуме. Неуклюжее французское слово scientisme лучше характеризует тенденции прошлого века - может быть, и нынешней Сорбонны. С 90-х годов, когда во Франции Брюнетьерbb провозгласил банкротство науки, начался закат и разума. В философии под знаком иррационализма стоят интуитивизм, прагматизм и родственные системы. Бергсон во Франции и Лев Шестов в России еще и понынеcc несут это боевое знамя. Наука, конечно, не умерла, но подорвана в своем жизненном самочувствии. Ее удалось серьезно дискредитировать, и юноша, выбирая свой путь, редко ищет чистого знания. При таких условиях прогрессирующее невежество не должно удивлять: оно находится в полном созвучии с "эпохой". 
То циническое попрание науки и фальсификация ее в государственных целях, какие мы видим во всех странах диктатуры, были бы немыслимы в самых деспотических режимах прошлого века <...> Наука откровенно ."прагматически" взята на службу, одета в мундир. Нет чистой общечеловеческой науки, есть наука определенного класса или определенной расы. Есть, пожалуй, некоторое различие в и отношении к науке коммунизма и расизма. Коммунизм, отрицая чистое знание, обнаруживает детскую приверженность к оциентизму, комбинируя XIX в. с XVIII. Расизм последовательнее в своем отрицании. Он ведет борьбу с самым началом интеллектуализма. Он учит о примате инстинктивной жизни над сознанием: о примате крови над разумом. В этом смысле он философичнее, современнее и опаснее. Недаром ему подают руку некоторые из самых острых философов и теологов Германии (Гейдеггерdd, Гогартен).
     В   искусстве   иррационализм   забил   мощной   струей   в   новой романтике символизма, который стремился разрушить мир разумной действительности и открыть двери фантастическому. Царство фантазии кончилось, поэзия вернулась на землю. Но земля потеряла свой устойчивый разумный смысл. "Отстранение", как художественный прием, не праздная игра формалистов, оно соответствует новому восприятию мира.  Почти всегда писатель наших дней начинает с разрыва или надрыва привычных, логических связей между вещами. Не заменяя их, подобно символизму, связью намеков и предчувствий мира иного, он просто оставляет мир в его бессмыслице. Он погружает его в хаос, совершая, вместо творения нового, как бы "растворение старого мира. В изображении человека самое поразительное - это отсутствие устойчивых характеров. Человек не только ни добр, ни зол, ни умен, ни глуп, но в своих поступках он не руководствуется ничем. От него можно ждать всего. Это полное отсутствие мотивации (Сирин)ee. Л. Шестов мог бы быть вполне доволен таким радикальным преодолением необходимости.
     Религия в настоящее время не имеет перед собой врага в лице философского рационализма,- даже сциентизм редко встречается  в русской зарубежной мысли. Но под именем рационализма ведется борьба со всяким употреблением человеческого разума. Недоверие легендам, сонным видениям и мнимым чудесам, историческая критика в применении к Библии и даже житиям святых - все является признаком рационализма. Но, быть может, самым опасным, ибо скрытым врагом признается само богословие.
     Каковы бы ни были предпосылки богословия - оно само может быть  резко  иррационалистическим,- но без употребления  разума, без формы  разумного мышления,  оно просто не существует, делает его подозрительным - не для одних благочестивых старушек и "христианской молодежи", но и для молодых поэтов и для иных философов.
Отстаивая  свое  право  на  существование,   богослов  дает отпор старушке. Поэтому в церковном обществе, как и в других сферах жизни,   нет   единства   стиля.  Для  одних   (для  старушки  или "христианской молодежи") главный враг - рационализм. Для многих богословов среднего возраста враг - это эмоционализм, в борьбе с которым призываются на помощь и греческая, патриотика, и западная томистическая традиция. Есть, наконец, круги, которые совмещают отрицание обоих "измов", т.е. и чувства, и разума. Мы уже видели их: это те, кто живет ритуализмом и аскетизмом - две струи, часто
сливающиеся в жизни.
     Убедившись, что борьба с рационализмом в современности есть
борьба с разумом,  а не с его злоупотреблениями,  позволительно
спросить   себя:   какова   должна   быть   религиозная   оценка   самого
иррационализма?  Если    рационализм    может    быть    ересью,    то иррационализм  всегда  ею  является.  Ибо  рационализм,   по своему
формальному определению, не содержит отрицания других, кроме
разума, источников веры и жизни. Иррационализм же представляет
такого рода отрицание   (и только отрицание)   одной божественной
способности человека, одной стороны в его "образе Божием", и при
том той, которая была главенствующей для христианской древности.
Лишенный разума, animal rationale схоластиков, человек перестает
быть человеком, т.е.  тем "умным",  "словесным" существом, каким
называет его греческая Церковь.
ЧТО ЗНАЧАТ ЭТИ "ИЗМЫ"?
     Пора подвести итоги: Можно было бы продолжить этот ряд мнимых гонимых "измов", но их тенденция уже достаточно определилась. Можно было бы назвать один из них, который, до некоторой степени, является ключом ко всем. Это "гуманизм". Но говорить о нем  раньше, значило бы преждевременно раскрыть секрет. Это уместно сделать в заключение.
     Мы видели, что многие из "измов" - вернее "анти-измов" - родились как законная реакция на некоторые культурные искривления прошлого века. Психологизмом действительно грешили в философии, иногда и в искусстве XIX в. С грехом пополам то же можно утверждать и о рационализме. Эмоциональность, или гипертрофия эстетической чувствительности, составляла в своих крайностях порок декадентского искусства, которое само было реакцией на XIX в. Но уже сентиментальность, в этическом смысле, я никак не могу признать пороком ни XIX, ни какого бы то ни было века. Правда то, что XIX в. остается величайшим достижением практического христианства в смысле культуры сострадания. Но и этот век перед судом христианской совести может быть назван жестоким (Блок назвал его "железным"): он знал и смертную казнь, и войну, и революции - последние (особенно в контрреволюционных репрессиях), достаточно обагренные кровью. Только современная дьявольская ненасытность может упрекнуть его в мягкосердечии.
     Но как бы ни были законны эти реакции нашего времени, они давно бьют дальше своей прямой цели. Теперь они направлены не на удаление вредных наростов и опухолей человеческой природы, а на разрушение самой ее жизненной ткани. На то, без чего человек перестает быть человеком. Под видом психологизма и остальных "измов" борьба ведется с его душой, с его разумом, с его сердцем и нравственной совестью. Вот почему чаще других имен получает имя "гуманизма", где "изм", как и в других случаях, лишь прикрывает объект борьбы: настоящий враг это humanum, home сам человек.
     Сам человек становится предметом отрицания, унижения, подавления в передовых явлениях современной культуры. Он подавляется во имя мира идеального (кантианство) и мира социального (марксизм фашизм), ради духа и ради материи, во имя Бога и во имя зверя. При всей скользкости этого положительного "во имя", которое требует уничтожения человека, оно приоткроется нам в своей сущности, обратить   внимание   на   то,  какие   стороны    человека    остаются безопасными от ударов "эпохи". Свободно и окружено почетом тело освобождается, хотя и в очень ограниченной сфере, и дух; гибнет только душа. Но это "только"!  Телесный человек живет звериной жизнью, духовный - ангельской. Лишь душевный остается человеком. Таким образом зверь и ангел (или демон?) растерзают человека. Последние   столетия,   действительно,   угасили   дух   в   человеке и обессилили, если не растлили, его тело. Следовало бы приветствовать возрождение и духа и тела, если бы о