ре обитают вечные силы всего мироздания".
     Если человек как явление есть временный, преходящий факт, то как сущность он необходимо вечен и всеобъемлющ. Что же это за идеальный человек? Чтобы быть действительным, он должен быть единым и многим, следовательно, это не есть только универсальная общая сущность всех человеческих особей, от них отвлеченная, а это есть универсальное и вместе с тем индивидуальное существо, заключающее в себе все эти особи действительно. Каждый из нас, каждое человеческое существо существенно и действительно коренится и участвует в универсальном или абсолютном человеке.
     Как божественные силы образуют один цельный, безусловно универсальный и безусловно индивидуальный организм живого Логоса, так все человеческие элементы образуют такой же цельный, вместе универсальный и индивидуальный организм - необходимое осуществление и вместилище первого - организм всечеловеческий, как вечное тело Божие и вечная душа мира. Так как этот последний организм, т. е. София, уже в своем верном бытии необходимо состоит из множественности элементов, которых она есть реальное единство, то каждый из этих элементов, как необходимая составная часть вечного богочеловечества, должен быть признан вечным в абсолютном или идеальном порядке.
     Итак,  когда мы говорим о вечности человечества, то implicite разумеем вечность каждой отдельной особиq, составляющей человечество. Без этой вечности само человечество было бы призрачно.
     Только при признании, что каждый, действительный человек.
своею глубочайшею сущностью коренится в вечном божественном
мире, что он есть, не, только видимое явление, т. е. ряд событий и
группа фактов, а вечное и особенное существо, необходимое и
незаменимое звено в абсолютном целом, только при этом признании,
говорю я, можно разумно допустить две великие истины, безусловно
необходимые не только для богословия, т. е. религиозного знания,
но и для человеческой жизни вообще, я разумею истины: человеческой свободы и человеческого бессмертия.	
     Начиная с последнего, совершенно очевидно, что если признать человека лишь за существо, происшедшее во времени, сотворенное в определенный момент, прежде своего физического рождения не существовавшее, то это, в сущности, равносильно сведению человека к его феноменальной видимости, к его обнаруженному бытию, которое действительно начинается лишь с физического рождения. Но оно ведь и кончается с физическою смертью. То, что только во времени явилось, во времени же и должно исчезнуть; бесконечное  существование после смерти никак не вяжется логически с ничтожеством до рождения.
     Как существо природное, как явление, человек существует только между физическим рождением и физической смертью. Допустить, что он существует после физической смерти, можно, лишь признавши, что он не есть только то существо, которое живет в природном мире,- только явление,- признавши, что он есть еще кроме этого вечная, умопостигаемая сущность. Но в таком случае логически необходимо признать, что он существует не только после смерти, но и до рождения, потому что умопостигаемая сущность по понятию своему не подлежит форме нашего времени, которая есть только форма явлений.
     Переходя ко второй упомянутой истине, свободе человека, легко видеть, что, представляя себе человека лишь созданным из ничего по времени и, следовательно, для Бога как бы случайным, так как предполагается, что Бог может существовать и без человека, и действительно существовал до сотворения человека,- представляя себе, говорю я, человека как безусловно определенного божественным произволом и потому по отношению к Богу безусловно страдательным, мы решительно не оставляем никакого места для его свободы.
     Каким образом вопрос о свободе может быть разрешен с точки зрения вечного человека или с точки зрения богочеловеческой - мы постараемся показать в следующем чтении.
В.В. Розановr 
ЛИТЕРАТУРНАЯ ЛИЧНОСТЬ Н.Н. СТРАХОВА


     Слишком  глубокий  теоретизм душевного склада потому,  быть может, и   вызывает  неудовлетворенность,   что   всякого,   кто   имел несчастье дойти до него, он отделяет глубокою и уже никогда не переступаемою чертой  от  всего  живого  и  единичного,   Те  связи, которые   соединяют   каждого   с   окружающею   средою,   как   будто прерываются, и  глубокое внутреннее одиночество,  способность ко всякому   предмету   или   явлению,   к   лицу,   народу   или   истории становиться   лишь   в   отношение   наблюдателя   и   мыслителя   есть; невольное последствие этого поступка против собственной души, есть неизбежная кара за нарушение гармонии в ее развитии. Мы склонны думать, что эта отчужденность теоретического ума была присуща и разбираемому нами писателю и всякий раз, когда он привязывался к чему-нибудь,  он,  собственно,  оценивал дорогие ему качества  и влекся более к ним, нежели к их живому носителю. Это не может; не причинять глубокого внутреннего страдания, и отсюда-то, думается нам,  вытекла  та особенность,      что неудовлетворенность рационализмом  высказалась у г. Страхова как  "враждебность" к нему, а не как простое сознание его недостаточности только. Не менее знаменательно и то,  что, попытавшись истолковать точный смысл этой враждебности, он заговорил об исполнении долга как о том, что может более всего другого успокоить встревоженный дух человека.   Понятие   долга,   выросшее   на   холодной   почве   Рима, абстракций его права и тоски его стоицизма, есть лишь сомнительная замена истинных чувств, которыми жива всякая жизнь. "Должное" указывается умом и выполняется,  когда более не подсказывается сердцем,    и    жизнь   уже   не   творится;  не  играет, но только поддерживается.
     Мы входим здесь в темную, всегда скрытую область соотношения отдельных сторон психической жизни. Духовный мир человека есть ужe от начала нечто в высшей степени сложное, но одновременно с этим   и   нечто   глубоко   гармоничное,   цельное.   Сохранить   эту цельность,    не   расстроить    этой    гармонии   душевных   сил  есть важнейшая   задача   всякого   личного   существования,   но   она,   к  несчастью,   обыкновенно   сознается   человеком   тогда  уже, когда расстроена  непоправимо.   Грусть, доходящая  до помешательства  у Гамлета и вызывающая в Фаусте жажду, возвратившись к юности, вторично и иначе пережить свою жизнь, вытекает из того именно, что в них обоих основная гармония души была нарушена, что у одного над волею, а  у другого над чувством так воспреобладала мысль. Но уроки особенно глубокие для человека всегда выслушиваются   им   небрежно   или   не   понимаются;   их,  правда, трудно и выполнить. Во всяком случае, духовное развитие, которое старается дать нам государство и общество, к которому мы стремимся сами, всегда почти состоит в том, даже начинается с того, чтобы нарушить цельность  и  гармоничность внутренней  жизни. Мы силимся стать виртуозами, не замечая, что становимся только калеками.
     Трудно сохранимая в личном существовании, эта гармония душевных способностей еще неизмеримо труднее сохраняется в истории, и мы склонны думать, что глубокая расстроенность европейской цивилизации объясняется чрезмерным нарушением в ней равновесия духовных элементов - подавленностью одних из них, исключительным развитием других, наконец, несогласованностью их всех между собою. Сюда следует, быть может, присоединить ложность и самого типа, по которому развиты по крайней мере некоторые из этих элементов. Со всем этим в высшей степени соединена необыкновенная изощренность, высокое совершенство частей и чрезвычайное могущество, видимое обилие жизни - все то, о чем мы единственно и можем утверждать, что оно несомненно присуще европейской цивилизации. Но не будем слишком входить в рассмотрение этих трудных вопросов; и сказанного достаточно, чтобы понять отчетливо, какими путями разбираемый нами писатель пришел к своим отрицаниям и утверждениям.
     Перенесенное страдание, как и испытанное счастье, всегда является источником заветного и непреклонного в наших убеждениях; оно же открывает для нас и внутреннюю, тайную жизнь чужой души, углубив и усложнив жизнь собственной. В незаметном уклоне мыслей, в особом тоне речи мы открываем присутствие черт, которых не можем не сознавать и в себе, и по ним заключаем безошибочно об общности причин, которые их вызывали. Эту принципиальность суждения, основанную на богатстве собственной внутренней жизни, мы находим и у г. Страхова. Неудовлетворенность - и безотчетная - одною из самых общих и великих форм европейской цивилизации дала ему возможность безошибочно определить подобное же недовольство ею, и в других умах, которое сказалось так же враждебно, повело к таким же, как и у него, страстным отрицаниям. Рационализирование природы в философии и науке; безграничное стремление, избегая всякого страдания, улучшать каждую частность жизни и надежда через это достигнуть ее полного совершенства; вера в могущество своей природы и отвержение необходимости для себя какой-нибудь помощи в религии - все это может считаться главными и самыми общими чертами европейского общества второй половины XIX века. В целом ряде западных писателей г. Страхов открывает, как вера в рационализм, столь же горячая, какую он исповедовал некогда, привела к недовольству и отрицанию других сторон европейской цивилизации, то подавляемому еще, как у Штрауса, то колеблющемуся, как у Д.-С. Миля, то исполненному какого-то недоумения, как у Фейербаха, то открытому и резкому, как у Ренана и отчасти у Герцена.
С.Н. Трубецкой
О ПРИРОДЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СОЗНАНИЯs
     Пусть наше знание социологических законов спорно и шатко,-
вряд ли возможно отрицать известную органическую цельность в
самом историческом процессе, или известное разумное, логическое
единство в преемстве и развитии общечеловеческих знаний и
культурных начал. И, несомненно, что в обоих случаях такое
единство зависит не от одного давления внешних причин, но от
внутренних связей, от самой природы человеческого сознания.
Рассматривая исторический процесс в его целом, точно так же, как
и в отдельные великие эпохи, мы находим, что мировые идеи,
определявшие его течение, имеют сверхличную, положительную
объективность: это как бы общие начала, воплощающиеся в истории;
мы видим, что великие события и перевороты не объяснимы из
частных, индивидуальных действий, интересов и влечений, из
случайных, единичных поступков, но что они определяются общими
массовыми движениями, иногда совершенно стихийными, общим
сознанием, общими инстинктами и потребностями.
     Мы не хотим отрицать роли личности в истории; мы полагаем, напротив того, что личность может иметь, и действительно имеет, в ней общее значение. В известном смысле все совершается в истории личностью и через личность: только в ней воплощается идея. Но именно поэтому универсальное значение личности и нуждается в объяснении. Ибо ее влияние не ограничивается одною чисто отрицательной способностью исключать себя из общего дела, тормозить его по мере присвоенной ей силы и власти: есть личности, способные представлять общие интересы и идеи и управлять людьми во имя общих начал, вести, учить и просвещать их. Эти-то способности, которыми обладают исторические личности, истинные деятели и учителя человечества, нуждаются в объяснении.
     Прежде всего историческая личность есть продукт своего общества; она образуется им, проникается его общими интересами. Она представляет его органически, воплощает, сосредоточивает в себе известные его стремления, а поскольку может и сознать их лучше, чем другие, и найти путь к разрешению назревших исторических задач. Часто люди заурядных или односторонних способностей, в силу обстоятельств, в силу исключительного высокого положения, которое им достается в удел, бывают призваны играть роль великого человека. Иногда это им удается при некоторой восприимчивости и энергии, усиленной сознанием власти, нередко даже самою скудностью мысли и отсутствием оригинальности. Ибо когда известные исторические задачи назрели, когда общественные потребности, частью сознаваемые, частью еще не сознанные отдельными умами, достигают известной интенсивности, когда общественная ноля с прогрессивно возрастающею силою тяготеют в определенном направлении,- она естественно ищет наиболее приспособленный орган как для своего выражения, так и для своего осуществления. И она, естественно, стремится к органическому средоточию общества, к представителям его власти, дабы внушить им известную задачу, если не определенное решение. Историк знает, как много у народной общественной воли есть различных способов выражения и действия, как полно и разнообразно высказывается она в самых мелочах жизни, еще не сознанная, не овладевшая собою, еще не решившаяся, но как бы ищущая решения и предчувствующая его. Она проявляется инстинктивно, иногда безотчетно, сама не понимая смысла этих проявлений, которые в своей сложности создают общую атмосферу, общее давление, иногда переходящее из скрытого состояния в действие.
     Не следует, однако, ослеплять себя насчет могущества общей воли, ее развития и ее непосредственного влияния на центральные органы. Ошибочно думать, что помимо всякой политической организации, народное сознание может всегда непосредственно вдохновлять правителей путем магического умственного внушения. Ибо прежде всего никакое социальное тело не обладает достаточной солидарностью: и атомы, его составляющие, и центральные его органы проявляют значительное взаимное трение; во-вторых, правительство, вдохновляющееся одними темными инстинктами масс, едва ли будет на высоте своих задач и сумеет возвыситься над случайной политикой. Там, где народная интеллигенция не организована или дезорганизована, народное тело может испытывать нужды и потребности, без того чтобы вызвать соответственные действия центральных органов. Там, где отсутствует всякая организация общего сознания, где оно, как у низших животных, рассеяно бессвязными узлами по всему общественному телу, не собираясь к центральным органам, там господствуют лишь элементарные социальные и государственные инстинкты, которые хотя и обусловливают крепость и нравственную цельность государства, но сами по себе все еще недостаточны для того,  чтобы справляться со сложными политическими задачами и вопросами. Человек не может жить без элементарных органических отправлений, не может обойтись без инстинктов; но он не был бы человеком,  если бы жил одною животною,  бессловесною жизнью. Так точно и государство не может довольствоваться тем мощным инстинктом  самосохранения,   тем  стихийным  единством  сознания,  которое   обнаруживает   народ   в   годины   бедствий   или   минуты необычайного   энтузиазма.   Сила   государства - в   его   жизненных принципах, во внутреннем единстве духа, которое обусловливает его политический и культурный строй.  Но народная воля не должна пребывать   навсегда   бессознательной,   импульсивной,   и   народная мудрость - бессловесным инстинктом, который выражается в судорожных рефлексах и диких воплях. Если народ есть живое существо, то это организм высшего порядка, члены которого обладают разумной природой. И вот почему существенной задачей каждого государства является просвещение народа и образование его интеллигенции.
     Таким  образом  и  здесь,   в  социологической области,  сознание прогрессирует вместе с организацией и предполагает ее. В силу этой социальной  организации,  этой  живой  солидарности  общественного; тела личность может органически представлять его как в совокупности его частей, так и в отдельных отраслях его жизни. При этом самое представительство может быть сознательным и свободным или  же бессознательным, непосредственным; оно может обладать постоянною прогрессивно-совершенствующейся организацией или же не иметь   никакой   политической   организации,   а   следовательно,   и никакого нормального политического значения.
     Итак, в той или другой форме личность представляет свое общество и свою эпоху. Но этим еще не исчерпывается ее значение. Ибо если бы личность служила только выражению известных общественных стремлений, пассивным органом собирательной воли и сознания, то она не могла бы оказывать существенного влияния на ход событий и на развитие своего общества. Если бы она могла только подводить итоги общего сознания, только представлять свое общество, она не могла бы им править, учить, исправлять его. Но тогда никакое правительство, никакая государственная или общественная власть не имела бы другого авторитета и основания, кроме насилия. Вместе с тем не было бы и реального общественного
прогpecca, отражаясь в своих отдельных представителях, общество
оставалось бы неподвижным.
     На деле личность имеет в самом обществе самобытное значение
 и безусловное достоинство, помимо того общества, которое она собою
представляет. Если существует положительный прогресс в какой бы тo ни было отрасли жизни, если развивается общество, наука, искусство, религия, то личность может и должна вносить с собою нечто безусловное в свое общество - свою свободу, без которой нет  ни права, ни власти, ни познания, ни творчества. И помимо  унаследованных традиционных начал, человек должен в свободе  своего сознания логически мыслить и познавать подлинную истину,
вселенскую правду и осуществлять ее в своем действии. Помимо
 своих частных верований, временных и местных идеалов, он должен в самых общеродовых формах своего сознания вмещать безусловное содержание, высший вселенский идеал. И так или иначе, определяясь
все яснее и полнее, этот идеал всеобщей правды и добра является
точкой опоры, руководящею целью всякого благого дела, высшего
прогресса культуры и знания. Как мы видели в предшествовавшей
главе, без усвоения этого объективного идеала никакое развитие
немыслимо вовсе. Но идеал не может быть усвоен без личного,
свободного усилия.
     Искусство, наука, философия развиваются в каждом народе в связи с его общей культурой и верованиями. Но поскольку они имеют в себе объективное содержание, заключают в себе постепенное раскрытие объективной истины и красоты, они имеют самостоятельную историю. Ибо в истине и красоте объединяются народы. Чтобы сделать научное открытие или построить философскую систему, мало народной мудрости: нужна истина, как для художника - подлинная красота, и нужно свободное усилие личного гения. Чтобы преобразовывать общество, учить его, способствовать так или иначе его развитию и нравственному улучшению, нужен не только патриотизм, но и ясное сознание правды и добра, крепкая вера в высший идеал. И вот почему для мыслителя и художника, для религиозного и политического преобразователя всеобщий, истинный идеал не всегда таков, как он признается в его среде.
     Впрочем, всякий культурный и религиозный народ признает объективный идеал, объективную правду; каждый такой народ признает некоторые общие нормы, долженствующие лежать в основе человеческих отношений и религиозного культа. И для того чтобы нормы эти соблюдались, он признает над собою необходимость духовной и государственной власти, по возможности и независимой и справедливой. В этих объективных нормах, в законе человеческого общежития заключается право на власть; в идеале всеобщей правды - ее высшая нравственная санкция. Итак, признавая общий, необходимый характер исторических событий и внутреннее, разумное единство общего течения истории, мы в то же время признаем за личностью способность, представлять свое общество и управлять им. Понятие о первоначальном родовом единстве, об органической коллективности сознания не отрицает, а объясняет нам эту провиденциальную роль личности в истории. Ибо то, что приобретено личностью, становится достоянием рода в силу ее органической солидарности с ним; дело личности, ее подвиг и творчество имеют общее значение, помимо своих внешних, непосредственных результатов. С другой стороны, индивидуальная личность может усвоить вещать вселенский идеал, познавать всеобщую истину лишь в универсальных, родовых формах человеческого сознания. Только в своей органической солидарности с родом отдельная личность обладает такими формами. И вместе с тем в с