! Ведь Рябой  Hyp жив и не бросит его в
беде! Он  привел нукеров,  и сейчас они  кинутся на спящих сартов, освободят
его! Он будет жить! Жить!
     Но крик смолк и больше не повторялся... Едигир прокричал еще раз и еще,
рискуя  разбудить кого-нибудь из спящих. Но время шло, а  спасение к нему не
приходило.
     Уже  сдвинулся  край  небесной   парчи,  и  солнечная  рука  готовилась
раздвинуть полог небосклона. Один за другим исчезали небесные звери, уходя с
ночного  пастбища  в свои  чертоги.  Торопливо засвистела малиновка, готовая
выпорхнуть из лесных зарослей. По ногам Едигира  карабкался  рыжий муравей в
поисках дороги к дому. И вдруг... он услышал сзади себя шорох.
     Едигир  стремительно  повернул  голову,  ожидая увидеть  возвращающихся
охранников,  но...  по поляне  меж  спящих  спокойно  пробирался здоровенный
медведь. Фыркали  пасущиеся на  лугу  лошади, почуявшие запах  зверя,  спеша
убраться подальше, а медведь как ни в чем не бывало шел меж лежащих на земле
людей.
     Едигиру  стало не по  себе. Суеверный страх охватил его, и  он  упал на
землю, чтоб ничем не выдать себя, раствориться  в утренних сумерках, слиться
с землей.
     -- То  священный медведь...-- прошептал он.-- Наш далекий предок,  отец
всех людей. Он всегда приходит, когда плохо народу его. Но он и меня  должен
покарать! Ведь сколько его собратьев убито мной...
     Так он и лежал,  закрыв  глаза и прижавшись  всем  телом  к земле, пока
животное,  тяжело  дыша, не остановилось над ним. Едигир  почувствовал,  как
волосы зашевелились на голове,  и открыл  рот, чтоб  крикнуть, когда  чей-то
голос произнес шепотом:
     -- Живой? Едва нашел тебя...
     Едигир  открыл глаза и  увидел  оскаленную медвежью пасть, но  под  ней
различил человеческое лицо. И голос был до боли знаком и узнаваем.
     -- Hyp! Рябой! -- вскричал он, но тяжелая ладонь прикрыла ему рот.
     Затем  сверкнул кривой  кинжал  и освободились  руки, ноги.  Он  поднес
отекшие руки к лицу, еще не веря в освобождение.
     -- Надо уходить,-- прошептал Рябой Hyp скоро проснутся. Можешь идти?
     Едигир  попробовал вскочить на ноги,  но  они,  затекшие от  ремней, не
держали.
     -- Ладно,  подождем чуть. Со  мной двое нукеров,  ждут вон  у  тех двух
берез на опушке Кони с нами. Доберешься  сам? А я  тем временем коней пугну,
чтоб в погоню не увязались.-- И он сунул хану свой кинжал.
     -- Иди,-- согласился тот,-- мне тоже наведаться надо кое-куда; не люблю
быть должником.
     --  Понял,  встретимся  у  тех  берез,--  и  вновь  по  лагерю,  смешно
переваливаясь, двинулся медведь, направляясь к пасущимся на лугу лошадям.
     Едигир  мял икры ног,  молотил их  кулаками,  торопя загустевшую  кровь
вернуть  жизнь  всему  телу,  заставить  его  слушаться.  Наконец  встал  и,
неуверенно  ступая,  крадучись,  пошел к  стоящему посреди  лагеря  ханскому
шатру.
     --  Сейчас, сейчас я с  тобой  попрощаюсь или не  быть  мне мужчиной,--
шептал  он  в такт  шагам,--  еще никто  не уходил от меня,  не  заплатив за
унижение или я не сын своего отца?!
     Зайдя с  обратной  стороны шатра,  он  легко  разрезал  туго  натянутую
упругую  ткань и шагнул в полутьму, вытянув вперед руку с кинжалом. Но шатер
был пуст.
     Едигир и не знал, что у Кучума была многолетняя привычка ночевать среди
простых воинов, каждый раз меняя место ночлега. А шатер оставался пустым...
     Едигир, не  помня себя  от бешенства, вспорол  несколько попавшихся под
руку подушек, перевернул кувшин с  вином, растоптал пиалы с  ненавистным ему
узором  и  собрался  уходить. Но тут в глаза ему бросился узкий чехольчик из
голубой  замши,  висевший  на  центральном  столбе.  Он  снял  его,  готовый
разрезать  на  части, но  перед этим все же развязал тонкие  белые  шнурки и
обнаружил  внутри  тонкий  свиток  пергамента,  покрытый   черными  значками
арабской вязи. Не раздумывая, сунул чехольчик за  пазуху и, крадучись, вышел
из шатра.
     --  Хорошо,--  проговорил  он,  оглядываясь,--  мы  с  тобой  все  одно
встретимся.
     У  двух  берез  нашел затаившихся  в лесу нукеров, держащих  на  поводу
коней,  и  только  тут  тяжело перевел дух,  кинув взгляд  на  просветлевший
небесный  свод. Лишь  Медная  Стрела бога  войны мигала  возле самой  земли,
выбирая себе очередную жертву.
     Со стороны  луга  послышался  глухой медвежий рев и громкий топот сотен
коней  сотряс почву. Единой лавиной, тесня друг друга,  промчались кони мимо
них, а вскоре подбежал запыхавшийся Рябой Hyp.
     Четверо  всадников, горяча коней, скакали вслед за табуном,  пропадая в
белесом тумане. А в спину им была нацелена Медная Стрела бога войны.
     ...Шел месяц Шабан года Еланелы --  года Змеи, вползающий в Сибирь тихо
и неспешно.


        "ЛИЦО ЖАДНОГО ОГНЯ"

     Новый день начался для Кучума из рук вон плохо...
     Сперва донесли  о бегстве пленного. Затем, войдя  в шатер, он обнаружил
там  изрезанные подушки и  похищенную  шежере,  его  родословную, восходящую
наследственными ветвями к самому Чингиз-хану. Разъяренный, он вышел из шатра
и недобрым взглядом обвел весь лагерь.
     --  Собачьи дети с мозгами ишака!  -- взвизгнул он  и принялся хлестать
плеткой по лицам и спинам стоящих у шатра двух стражей.
     В это время притащили  Ишкельды и  Томасы, что упустили  ночью Едигира.
Они упали перед ханом на колени, вытянув руки, и умоляли пощадить их.
     -- Милостивый хан,--  жалобно  лепетал  один,--  он оборотень.  Точно я
говорю -- оборотень! У нас на глазах обернулся совой и улетел в небо.
     -- Что ж,--  недобро усмехнулся хан,-- сейчас и ты за ним  отправишься.
На небо...
     -- Светлейший хан,-- попробовал заступиться за своих юзбаша Амир,-- мои
воины видели  под утро бродившего по  лагерю медведя. Похоже,  этот  сибирец
умеет вызывать зверей из леса, а может, и сам оборотился в сову.
     --  Такая большая сова с железным клювом  и огромными крыльями,-- вновь
запричитал  провинившийся,-- помилуй, хан.  В  смертники  пойдем,  но оставь
жить!
     Но  Кучум  был непреклонен  после стольких свалившихся на  него  бед  и
махнул рукой черкесу Мирабу, чтобы кончал с ними.
     Мираб с торжествующей улыбкой  схватил  обоих  за  шиворот  и потащил к
огромной березе, через сук которой тут же перекинул две петли.
     Обреченные  Ишкельды  и Томасы не желали  умирать и верещали,  как пара
свиней  на базаре. Но черкес быстро  накинул на них ошейник петли  и  бросил
взгляд в сторону Кучума, ожидая его знака к началу казни.
     Но  тут к хану приблизился  Алтанай  и что-то  горячо  зашептал на ухо.
Следом  подошел белый,  как полотно,  Сабанак, которому  не приходилось  еще
наблюдать расправы над ослушниками.
     Кучум  выслушал башлыка,  бросил  быстрый  взгляд на Сабанака и  махнул
рукой палачу, приказывая приостановить казнь.
     К осужденным направился Алтанай и торжественно произнес:
     -- Милость нашего славного хана  не знает границ.  Он дарует вам жизнь,
но чтобы искупить вину, пойдете в отряд смертников.
     Ишкельды и Томасы испустили вздох облегчения, а к ним уже спешил воин с
двумя черными  повязками  в руках.  Повязки  одели помилованным  на  головы,
затянув  сзади двойным узлом. Теперь они  должны были носить их  не  снимая,
пока не искупят своего проступка подвигом. Их отныне будут  посылать первыми
в бой и в разведку. Но они остались живы...
     Кучум,  все еще  не  обретший доброго расположения духа, резко приказал
юзбашам выступать  согласно разработанному плану: часть из них должна идти к
Кашлыку  и  перекрыть дороги, а остальные пойдут на захват ближайших улусов.
Возглавит их сам Кучум.
     Совершив утренний намаз и  наскоро  перекусив, воины вскочили на коней,
которых к тому времени вернули посланные  за  угнанным табуном нукеры. Ехали
вдоль  берега  реки  по  едва  заметной  тропе, соединяющей  друг  с  другом
сибирские  селения.  Когда  проехали  часть  пути,  то  открытая   местность
сменилась  редким  сосновым лесом, вольно  раскинувшимся  на песчаной почве.
Копыта лошадей  оставляли  глубокие  следы, и последние конники были окутаны
уже  густыми  клубами пыли.  Неприметная  тропинка  превращалась  в  широкую
дорогу, на  которой  оставались  круглые  вмятины, будто гигантские  градины
иссекли землю.
     В  лесу  перестроились по двое,  и  их  колонна  растянулась,  движение
замедлилось,  все  с опаской  посматривали на  ближайшие деревья,  где могли
скрыться в засаде стрелки.
     Неожиданно передние  замерли, остановились, задние конники наскочили на
них, началась  сумятица.  Никто не  знал  причин  остановки,  и нервозность,
владеющая всеми с утра, усилилась еще больше.
     --  Засада,  засада,-- передавалось по рядам,  и вся колонна  пришла  в
движение, прикрываясь щитами и ощетинившись копьями.
     Но  вскоре  передали, что  наткнулись на  овраг, через который  сломали
мост, служивший переправой. Видно, сибирцы ждали их и уничтожили мост.
     Пришлось искать объезд, часть всадников сумела перевести лошадей по дну
оврага. Некоторые из них сорвались вниз, послышались  крики, стоны. Но, даже
преодолев эту незначительную преграду, измазанные в  глине и раздосадованные
степняки вскоре убедились, что неприятности лишь начинаются.
     Разобраны были еще несколько  хрупких мостков, и бревна лежали  на  дне
оврагов.  Каждая переправа  отнимала  помногу времени, сил,  и  настроение в
сотнях падало все больше и больше.
     А  в самом конце  леса наткнулись на  самострелы, сразившие  нескольких
передних   воинов.   Отсутствие  противника,  и  в  то  же   время  яростное
сопротивление сибирцев таким хитроумным способом разозлило всех сверх всякой
меры. Одно дело погибнуть от  сабли или копья  в честном бою и совсем другое
-- пасть от безмолвного самострела.
     Кучум не стал сдерживать воинов, когда они кинулись крошить ненавистные
самострелы, прикрепленные к стволам деревьев вдоль тропы.
     Он понимал,  что их ярость  проявится  в  еще большей  мере, когда  они
встретятся с живым противником.
     Наконец, проклятый лес кончился, и все с облегчением выехали на  речной
крутояр и увидели стены небольшого укрепленного валом городка.
     Быстро перестроились  в  боевые  порядки,  выслали вперед  разведку. Те
вскоре вернулись, сообщив, что  ворота в  городок завалены бревнами и внутри
находится несколько десятков человек защитников.
     Истомленные  ожиданием  первой схватки, воины крутили  на месте  коней,
умело  управляя  поводьями,  заставляли  их подняться  на  дыбы, размахивали
обнаженными саблями, грея мышцы.
     Перед городком расстилалось большое  поле, видимо служащее выпасом  для
скота.  На нем  Кучум построил свои сотни, выдвинув  вперед лучших стрелков.
Сам  он  с несколькими нукерами направился  к  стенам,  высота которых  едва
превышала рост человека. Как  только он  приблизился к ним, оттуда  вылетело
несколько стрел,  но, не долетев до всадников, на излете воткнулось в мягкую
землю.
     Два нукера вылетели вперед и прикрыли хана своими щитами.
     Кучум  поискал  глазами  место,  где могла  бы скрыться  конная  засада
сибирцев, но не нашел ничего подходящего. Видимо, в  крепости  были все, кто
собирался противостоять его войску.
     -- Эй,  кто у вас за главного,-- крикнул  он, сложив ладони  у  рта,  в
сторону крепости.
     Над стенами появилась человеческая фигура, и хан услышал:
     -- Я, Карим-бек, отвечаю тебе. Чего ты хочешь, чужеземец?
     -- Хочу, чтобы вы открыли ворота,-- без колебаний последовал ответ.
     --  И все?  -- прозвучал насмешливый  голос.--  А копье в зад  свой  не
хочешь? -- И ветер донес дружный хохот остальных защитников.
     -- Знаешь ли ты, с кем разговариваешь, скотина? --возвысил голос Кучум.
     -- А как же... с бухарской собакой! -- проорали со стен.
     -- Я заткну ваши поганые  глотки, сибирские ублюдки!  --  не  сдерживая
себя, завизжал разгневанный окончательно хан. И взмахом руки послал сотни на
штурм.--  Никого не жалеть,-- рубанул рукой воздух.-- Никого!  Развернувшись
цепью,  прошла первая сотня... На полных рысях  она промчалась  под стенами,
громко улюлюкая и крича  на  все лады. Всадники выпустили  поводья, управляя
лошадьми  плотно  сжатыми коленями.  В  руках у  них сжаты  луки, непрерывно
выбрасывающие длинные стрелы.
     Промчались под самыми стенами, низко пригнувшись к седлам.
     Прилив -- отлив. Уже мчатся обратно, радостно скаля зубы.
     Прошла вторая сотня, успевшая зажечь паклю на концах своих стрел.  Небо
покрылось коптящими  и  чадящими факелами.  И вот они  сыплются через головы
защитников внутрь крепости. Сотня несется обратно.
     Пошла следующая...
     Хан, отъехав чуть  в сторону от  стен городка,  внимательно наблюдал за
начинающимся  сражением.  Сотни  действовали  умело,  без  малейшего сбоя  и
перерыва меж атаками.  Не ожидавшие  столь стремительного натиска, защитники
едва  успевали  отстреливаться. Но их  стрелы совершенно  не угадывались  за
тучами стрел, сыплющихся со стороны атакующей конницы.  Уже  несколько голов
скрылись за забором и больше не показывались. Горящая пакля подожгла городок
изнутри, и в нескольких местах одновременно вспыхнуло пламя.
     Конники  не  истратили  и половины запаса  стрел, когда трубачи  подали
сигнал к общей  атаке. Поднялась и опустилась тяжелая колотушка барабанщика,
и над полем поплыл тягучий звук, заставляющий быстрее бежать кровь от сердца
к  конечностям.  Стонут трубы.  Гудит огромный войсковой барабан. Неудержимо
несутся к стенам наездники...
     Миг... и они перемахнули через стены крепости.  Летят в стороны  бревна
от ворот. Распахиваются тяжелые створки. Первая крепость на  сибирской земле
пала...
     Кучум   неторопливо  въезжает  внутрь  маленького  городка,   брезгливо
поджимая  губы при виде тел защитников со стрелами в горле  и груди. Его Тай
осторожно переступает  стаканчиками  точеных копыт  через  трупы.  Несколько
зарубленных сибирцев лежат в неловких позах, выбросив руки, сжимающие сабли,
копья... Мертвое селение... Ни женщин, ни детей в убогих землянках,  Там уже
шарят воины в поисках добычи, Что-то тащат наружу, засовывают в  свои мешки,
торбы.
     Хан слез с коня  и, не выпуская повод, заглянул внутрь  убогого жилища.
Смрад и зловоние ударили  в нос, и  он тут  же  отпрянул  назад, Сплюнул,  и
взгляд его  уперся  в кучу  костей,  в беспорядке  разбросанных  вокруг. Ему
захотелось быстрей уйти из нищего  селения, которое  вскоре должно перейти в
его руки.
     Но  навстречу  ему  два  воина тащили старика,  найденного  в одной  из
землянок. Даже  не тащили, а несли тощее  тело, покрытое  грязными облезлыми
шкурами. Старик что-то бессвязно бормотал, вращая бельмами глаз. Неухоженная
седая  борода и  белые клочья волос топорщились от ветра. Он крутил головой,
пытаясь  уловить  левым  ухом  звуки незнакомой  речи. Воины  бросили его на
землю,  и он зашарил руками, нащупывая  опору.  Пальцы его  ткнулись в сапог
Кучума,  и он в испуге отдернул руку, поднял  незрячие  глаза кверху  и  так
застыл, полуоткрыв рот.
     Хан  чуть   наклонился   к   нему  и  прокричал   в  желтое,  обтянутое
полупрозрачной пергаментной кожей ухо:
     -- Где ваши женщины? Дети?
     Старик что-то забормотал, шамкая впалым  ртом, и махнул рукой в сторону
леса.
     Ушли в лес? -- переспросил Кучум.
     Старик замотал  отрицательно головой и  поднял руки к небу. Хан  поднял
глаза кверху словно надеялся там найти ответ, и переспросил:
     -- Ты можешь показать, где они?
     -- Могу, могу,-- неожиданно внятно проговорил тот,--  хорошему человеку
можно показать...
     -- Так скажи, куда они ушли? -- Кучум начал терять терпение.
     --  Хорошему  скажу, а  тебе  нет,-- покачал головой старик,-- ты шибко
плохой  человек...  Зверь.  Совсем зверь.  Тьфу!  -- И  комок  желтой  слюны
шлепнулся на сапог хана.
     -- Ах ты, паршивый пес,--взорвался хан. И со всего размаха пнул старика
в беззубый рот.
     Голова  того  дернулась, и он упал на спину,  даже не вскрикнув,  Кучум
резко повернулся  и пошел  из селения, как вдруг  навстречу  ему  из темного
чрева соседней землянки выскочил громадный рыжий пес и бросился на него. Хан
не успел увернуться, как  челюсти собаки сомкнулись на горле. Он упал, и оба
покатились по земле. Кучум шарил  рукой по поясу, нащупывая кинжал. Наконец,
выхватил его и  всадил в собачий плоский живот. Пес жалобно взвыл и отскочил
в сторону. Тут его и добили прибежавшие на шум нукеры.
     Хан, пошатываясь, поднялся, держась рукой за горло, и обвел собравшихся
мутным взором.
     -- Сжечь все! -- выдавил хрипло и забрался в седло.  За воротами к нему
подскакал  юзбаша, сообщивший, что нашли женщин и  стариков из селения.  Его
круглое лицо выражало крайнюю степень  удивления, и  почему-то  он заговорил
шепотом:
     -- Они залезли в яму и разводят там огонь...
     -- Где? -- одними губами спросил хан.
     Юзбаша поскакал в  сторону  березовой  рощи, находящейся на  краю поля.
Кучум последовал  за  ним, все  еще  поводя  пальцами  по  горлу  со следами
собачьих зубов.
     При подъезде  к  роще  послышалось  глухое пение, идущее  будто  из-под
земли. Меж деревьев  всадники въехали  на  небольшой  холм, на  самом  верху
которого  виднелась  свежевырытая  земля.  Спешившись,  поднялись  наверх  и
остановились у края довольно глубокой ямы  откуда вились слабые клубы дыма и
доносилось пение многих человек.
     Кучум заглянул  внутрь, и ему представилось необычное зрелище.  На  дне
ямы расположились женщины с покрытыми темными платками головами, прижимающие
к  себе  детей.  Вокруг  них  сидели  древние  старухи  с  небольшими  грубо
обработанными деревянными фигурками в руках. Они сидели, привалясь спиной  к
земле,  а  женщины раздували  костерок  в центре  их  кружка.  По свободному
пространству, непрерывно приседая и кружась,  передвигался старик с  большим
бубном в руках. Он выкрикивал какие-то заклинания и, казалось, не обращал ни
малейшего внимания на происходящее вокруг.
     Тень  от Кучума, заслонившего солнце, упала на  сидящих.  Они  тут  же,
подняв головы, еще  громче запричитали и принялись махать платками на пламя,
заставляя его разгореться.
     Кучум  с недоумением поглядел  на  юзбашу, но тот  лишь пожал  плечами,
ничего не ответив. Оба продолжали наблюдать за сидящими в яме людьми.
     Как только пламя  взвилось, охватив весь хворост,  старухи повскакали с
мест и  выхватили из-под  себя вязанки сухих веток. Шаман  чаще  закружился,
продолжая  зловещий  танец,  и  вязанки  полетели в костер, частично  закрыв
женщин с детьми. Громко закричали дети, но матери зажали им  ладонями рты, и
слышалось лишь глухое мычание несчастных.
     Кучуму  стало не по себе, и он сбежал с холма. Его примеру последовал и
юзбаша.
     Неожиданно  пение оборвалось, несколько раз  брякнул бубен, и  дым гуще
повалил вверх, уходя черными клубами в синеву небес. За ним вырвались желтые
языки  пламени,  и  вслед  за  тем  дикий  крик  вырвался  из  ямы,  тут  же
оборвавшись.
     Хану в  нос ударил смрадный запах  паленой кожи. Не сдержав тошноты, он
прислонился к дереву, сотрясаемый извержениями и спазмами желудка, а потом и
вовсе  уперся  лбом в прохладную березовую кору. Когда спазмы прекратились и
он поднял глаза, то увидел, что с юзбашой  происходит то же самое. И тут его
взгляд уперся в огромное изваяние безобразной женщины на вершине холма.


        "ПЕЧАЛЬНЫЙ КРИК КУКУШКИ"

     Только на другой  день к  полудню старый Назис добрался в свое селение,
сломленный  не  столько  потерей  лодки,  сколько  унижением,   доставленным
воинами. А ведь одному из них он спас жизнь!
     -- За  что же они меня так? За что? -- повторял он через каждый шаг, со
злостью срывая с головы старую шапчонку и ударяя себя во впалую грудь.
     -- Были  бы живы  мои сыновья,  они  б им  показали! А  уж  что  они бы
"показали"  воинам хана Едигира,  вслух сказать  Назис не решался. Но в