воим.  Похлопывают их,
поглаживают по крутым холкам, тянут к воде.
     Фыркают  кони,  стригут испуганно  ушами, пятятся  на  берег,  вырывают
поводья из  смуглых рук.  Не хотят в воду,  боятся  реки.  Не видно  другого
берега, только белесая речная вода струится перед ними.
     Рванулся молодой  жеребец,  вырвал узду  у молодого  степняка, пустился
вскачь по берегу, высоко  подбрасывая  задние  ноги,  подняв хвост метелкой.
Бежит за ним следом голый хозяин, хохочут воины.
     Старики  первыми  вошли в  воду, дали  коням понюхать ее, попривыкнуть.
Обвязали  повод вокруг  конских  голов  и  поплыли первыми,  толкая  впереди
бурдюки кожаные. Заржали кони, оставшись без хозяев, а те зовут их, свистят,
губами чмокают. Первый конь бросился грудью в воду, поплыл. Второй,  третий,
десятый.
     Торчат  из  воды  черные людские  головы  маленькими кочками, рассекают
речную волну конские груди, нагоняют хозяев, фыркают шумно, моргают большими
глазищами, удаляются от берега.
     Алтанай  с усмешкой смотрит на  молодых жеребцов,  что никак  не желают
идти в  воду, боятся. Сложил ладони  трубочкой, поднес ко рту,  вытолкнул из
щек  воздух,  завыл по-волчьи, по-звериному, жутко.  Шарахнулись  жеребчики,
присели на задние ноги, пошли в воду, поплыли.
     Ханский  пугливый  аргамак  Тай,  словно  ребенок,  жмется  к  хозяину.
Переступает  тонкими  ногами,  норовит  вырваться,  убежать.  Машет  длинным
хвостом, тяжело дышит.
     Усмехается Кучум,  знает, что  покорится  ему конь,  не опозорит  перед
нукерами, поплывет следом. Не впервой им и в воду, и в огонь вместе идти.
     --  Не бойся, дурачок,  я  рядом. Воды  что ли нe  видел? Погладил  хан
своего  скакуна, хлопнул  по узкому лбу, обвязал вокруг шеи  повод и пошел к
лодке. Кто-то тут же угодливо придержал долбленку за борт, помог хану сесть,
столкнул лодочку  в воду. Отцепил  Кучум  саблю  от  пояса, положил  на дно,
взялся за весло. Взмах, еще взмах... Плывет лодочка, а следом и Тай, жалобно
заржав, бросился в воду.
     -- Ну вот, я же знал, что не подведешь, умница Тай, плыви.
     Скользят  лодки с гребцами  наискось течения  черными рыбинами, обгоняя
пловцов, коней. Рассыпалась  сотня по воде, и Алтанай  сверху речного обрыва
видел, как пересекли они середину реки, настойчиво борясь с мощным течением,
сносившим их  далеко  в  сторону.  Вот  и первая  лодка  ткнулась  в  берег,
причалили  остальные,  выскочили  на отмель  кони,  замелькали  голые  спины
нукеров, блеснул наконечник копья. Собралась сотня в один кулак, построилась
и исчезла в темном лесу,  словно и  не было ее  на берегу. Лишь черные  бока
долбленок видны сверху  зоркому  глазу  башлыка. Ушла  первая сотня в глухой
сибирский урман,  оставив после себя истоптанный  песок  со следами подков и
узких сапог, тут же замываемых речной водой.
     ...Но еще одни внимательные глаза наблюдали за переправой  первой сотни
через реку. Видели  эти глаза с высоты и людей, и коней, и черные долбленки.
Сам же он  черной точкой  скользил  по небу, то чуть опускаясь к  земле,  то
взмывая  ввысь и теряясь там, никем не замеченный. Не до него людям, У людей
свои заботы, свой путь, своя дорога. Зато ворон Карга  все видит, все знает.
Незаметной  тенью скользит он  вслед  людям, не мешая им,  будто  и нет  его
вовсе. Но он тут, рядом. Все видит  и слышит,  все понимает. Он знает, зачем
пришли сюда люди. Он видит в их  руках  длинные острые палки,  которыми  они
убивают друг друга. А где война -- тут ворону и пожива.
     До этого он долго летел следом за другими  людьми,  пришедшими в темный
сибирский лес и поставившими там свои шатры, Они приходят сюда каждый год на
большую  охоту, выслеживать бурого хозяина здешних мест  -- косолапого Аю --
медведя. А  коль  будет добыча у  людей, то и ему, Карге, перепадет  лакомый
кусочек,
     Когда  люди  уйдут,   то  после  них  останется  много   съестного,  и,
насытившись, Карга  громким криком  соберет своих сородичей, пусть и для них
будет  праздник.  Он,  Карга, старый ворон,  и его уважают  все члены  стаи,
которые только и ждут, чтоб поживиться за чужой счет.
     Много ли надо одному ворону?  Полевая мышь или рыба, выброшенная волной
на речной берег. Далеко не каждый  рискнет углубиться  в  темный  болотистый
урман  вековой  тайги,  где хозяйничают  дерзкие лесные сороки. Они  тут  же
собираются  в  огромную стаю  и пытаются наказать  чужака. Но не таков ворон
Карга, чтоб уклониться от схватки. Его клюв, если и не лишит жизни белобокую
стрекотунью,  то надолго отобьет  у нее охоту подлетать близко к нему. Тогда
они рассаживаются  по веткам  и громко начинают возмущаться,  орать  во  все
горло: "Съел, съел, съел!" Пусть себе орут, но Карга своего не упустит.
     Зато  зимой вся эта  птичья мелюзга откочевывает  в теплые края, где им
легче  прожить, прокормиться. Тогда  ему, Карге,  полное раздолье,  В жуткие
сибирские морозы он предпочитает  забраться подальше в лес и  там,  сидя под
еловой веткой,  пережидает стужу,  по  очереди отогревая  лапы под  большими
черными крыльями.
     Много,  ой много его  собратьев погибло в  такие морозы, не долетев  до
спасительного леса, падая камнем в сугроб. Потом их отыскивает рыжая  лисица
или сумрачный неулыбчивый  волк, и черные  перья на снегу указывают на место
их гибели.
     Но такова жизнь на этой земле, где выживает лишь опытный и умный. Карга
не помнит,  сколько  таких  зим пришлось  ему пережить,  сколько раз  весной
молодые самки выпаривали от него новых птенцов, которых он потом учил летать
и охотиться. Летом они  промышляют  вдоль речных берегов, а зимой он учит их
находить и выслеживать  молодых зайчат, которые  только что родились в самые
трескучие морозы.  Он  первым  бросается с ветки на белый  пушистый  комочек
зайчонка-несмышленыша и  одним  ударом пробивает его тонкий череп, уносит  в
когтях под одобрительные взгляды молодых воронят.
     Но  больше всего Карга любит выслеживать человека, охотника, когда  тот
отправляется  ставить свои ловушки на зверя.  Он запоминает их и рано утром,
раньше охотника, облетает свои владения.  Где-то и сидит пойманный зайчишка,
а то  и краснобровый  тетерев,  жирный глухарь.  Тело еще мягкое, теплое,  и
легко выдергиваются  перья. Долго приходится возиться с закоченевшим зверем,
тогда он громко сзывает сородичей, и к приходу охотника они мало что оставят
в ловушке.
     Еще  Карге  нравится  стаскивать  приманку  из  ловушек,  расставленных
человеком. Он  знает  все  охотничьи хитрости  и  осторожненько  вытаскивает
оставленные там куски мяса или красные ягоды рябины. Охотник,  обнаружив его
проказы, страшно сердится и, поднимая руки к небу,  взывает  к его  совести.
Карга в это время  сидит  нахохлившись на верхушке елки и  наблюдает за ним,
слушает крики, лай собаки.
     А вот  собаки все ненавидят Каргу. Они подозревают, что  если  бы Карга
захотел, то гораздо лучше них  выследил для  человека любого зверя и сообщил
бы об этом. Но Карга  никогда  не  позволит  приручить себя и  жить за  счет
человеческих  подачек.  Он родился  независимой птицей, такой и умрет. Пусть
псы скребут в своих лохматых  шкурах блох, а потом  с радостью бегут впереди
охотника и выгоняют  для него  зверя.  Пусть  они  воображают, будто им  все
позволено, но без человека в лесу они пропадут, не выживут.
     Он  же, Карга, появился здесь задолго до людей, и он хозяин тайги, рек,
болот,  И умный  человек это понимает и никогда  не убьет  ворона.  Иначе...
иначе великий хозяин леса -- Ия накажет его,
     Сейчас Карга, сделав круг над лесом, опустился на верхушку темной ели и
затаился. Внизу, на большой поляне, рядом с походным шатром сгрудились люди.
Они сдирали шкуру с лесного великана, убитого их господином, ханом Едигиром.
Каждое лето в месяц спелых ягод он берет в руки копье и выходит  на медвежью
тропу, чтоб испытать себя в схватке с косолапым Аю. Род хана Едигира начался
от рода Аю,  и нельзя без причины убивать своего родича. Потому хан надевает
маску из бересты, чтоб Аю не узнал его, не отомстил после смерти.
     Рядом с ханом шаман, который умеет гадать по  медвежьим внутренностям и
сообщит  хану  его  судьбу. Застыло  лицо  старого шамана, застряли слова  в
горле. Большая  беда идет на  их  землю,  черный год их  ждет,  как  сажа от
сгоревшего  полена.  Шепчет шаман заклинания и боится сказать  о плохом хану
Едигиру. Но тот и сам понял по мрачному лицу шамана, все понял хан и спросил
шамана:
     -- Видать, ни  того медведя взял я сегодня? Прогневали мы богов? Скажи,
старый шаман...
     -- От судьбы, хан, не уйти. Она, как лесной пожар, везде настигнет.
     -- Что же нам делать, старый шаман?
     -- Готовить себя к великим испытаниям...
     В это время  ворон Карга  поднялся  со  своей ели и набрал высоту, чтоб
внимательно рассмотреть, что за люди  подбираются  со  стороны реки к лесной
поляне.  Было их много,  и у всех в руках блестели  стальные наконечники  на
длинных палках, которые несут смерть.
     Ворон  сделал  круг над  поляной и  громко  закричал,  предупреждая  об
опасности людей у шатра. Перо выскользнуло из его крыла и упало на землю.


        "СВИСТ ДЛИННОГО КОПЬЯ"

     Давно это  было... Когда травы в  сибирской стране скрывали  человека с
головой. Когда в реках рыба водилась такая, что могла рыбака на дно утащить.
Когда один комар мог у человека всю кровь выпить.
     Слабые были тогда сибирские люди,  и мало их было на земле. Боялись они
далеко от дома своего отойти, и  некому было за них заступиться.  Жила среди
сибирцев молодая и  красивая девушка,  гордая и  смелая. Ни  в чем  мужчинам
своего  рода  не  уступала. Одна  в  лес  ходила,  одна рыбу лущила, одна за
стариками своими ухаживала.
     Пошла  она однажды в  лес  за  кедровыми шишками  и не вернулась.  День
проходит, другой, а ее все нет. Оплакали  ее  старые родители,  попечалились
родичи, да и забывать стали. Только по первому снегу вернулась она в селение
жива и здорова. И рассказала историю о том, что с ней приключилось.
     Напал на нее здоровенный  медведь  Аю, хозяин здешних  лесов.  Утащил в
свою берлогу и сделал женой прекрасную девушку. Понесла она от него и теперь
ждет к весне ребеночка.
     Послушали ее родичи, да не всему поверили. А по теплу родился у девушки
сын  весь из себя  богатырь -- сильный и  отважный. Вырос мальчик  в юношу и
стал самым удачливым охотником. Пришли враги на их землю, и он один раскидал
их  всех,  разогнал.  Не  было  ему  равных  на сибирской  земле,  и выбрали
старейшины его своим вождем.
     С тех самых  пор и пошел род сибирских  князей,  прозванный Тайбуга. Из
него вышли  все сибирские ханы, чьи имена  и поныне люди добром  поминают, о
ком поют песни на свадьбах, чьей защиты просят шаманы.
     Из рода Тайбуги вышел  и хан Едигир. Едигиром его прозвали за храбрость
и отвагу, за силу и удаль, за доброе сердце и легкий нрав.
     Любимым занятием у Едигира была охота, а потому редко видели его люди в
своих селениях. Уходил он  вместе  с друзьями в таежные  урманы, на  мшистые
болота, на большие озера и по много дней не выходил оттуда. В лесной избушке
нашли его гонцы с печальным известием, что ушел в мир теней отец Едигира хан
Касим.
     Поспешил  Едигир на ханский холм, где стоял шатер  его отца, и застал в
сборе всех своих родичей, всех старейшин, самых  главных  шаманов. Уже готов
был погребальный  костер, на котором  стояли носилки с телом отца.  Только и
успел  Едигир с ним попрощаться, как вспыхнули  смолистые сосновые  бревна и
пламя  заслонило  от  него того,  кто  много лет правил сибирскими народами,
водил  полки против жадных степняков, каждое лето являющихся на  их земли за
кровавой данью.
     Никого не осталось  у  Едигира на  этой земле со смертью отца. Мать его
умерла,  когда  он  еще  был ребенком.  Поговаривали,  что не  своей смертью
умерла, помогли ей в  том другие отцовские жены. Не было у Едигира по матери
ни  сестер, ни братьев, зато  по отцу было их предостаточно, но виделись они
редко и особой приязни друг к другу не питали.
     Сейчас, на похоронах, все они стояли большой толпой со своими мамками и
дядьками,  хмуро поглядывая  на  Едигира. Их роды были большие и  сильные, а
потому и хана  должны были выбрать из их числа. Едигиру же самое лучшее было
убираться подальше  с ханского холма, обратно  в  леса  и таежные урманы,  и
забыть о том, что он сын рода Тайбуги.
     Да и сам  Едигир  об этом  думал  и остался  на поминальный  ужин  лишь
потому, что неловко исчезать сразу, не выпив  заупокойный  кубок кумыса.  Во
время пира  кто-то  осторожно тронул его  за плечо. Обернувшись,  он  увидел
Рябого Нура, юзбашу своего отца.  Тот показал  головой, чтоб Едигир вышел из
шатра наружу. Там их ждали еще несколько человек из личной  ханской  охраны,
все прошедшие с Касимом через многие сражения и невзгоды.
     -- Редко мы видимся,--  первым  заговорил  Рябой Hyp,-- а  надо бы тебе
почаще  на  ханском  холме бывать.  Видел, сколько мух налетело на  поминки?
Они-то своего не упустят.
     -- Мы  еще увидим, как  они друг  другу в глотку вцепятся,-- проговорил
другой юзбаша.
     -- Они только и ждут, когда ты, Едигир, к себе уедешь, чтоб посадить на
белый ханский  войлок своего выродка,-- произнес  тихо  невидимый  в темноте
кто-то еще.
     -- А потом начнутся  споры-раздоры и начнут резать  друг  друга,--  зло
продолжил Рябой Hyp,--  но только они  про нас  забыли. Мы-то, старые друзья
твоего отца, знаем, что хан Касим видел в тебе своего наследника.
     -- Во мне? Наследника? -- отшатнулся Едигир.-- Да кто я  такой? У  меня
своего улуса даже  нет,  а нукеров что пальцев  на  руке, да и те  крова над
головой не имеют. Нет, хана из меня не выйдет.
     -- Вот такой хан нам  и нужен,-- твердо опустил руку на его плечо Рябой
Hyp,-- потому мы тебя и выбрали, что ты воин, а не слюнявая баба, не торгаш,
как Соуз-хан. И если ты дашь согласие, то быть тебе ханом, Это тебе я, Рябой
Hyp, говорю. Подумай до завтра.
     Всю ночь  ворочался Едигир в своем шатре, обдумывая предложение воинов.
Всего два лета  прошло, как Рябой Hyp заплел ему косицу воина и  возложил на
него дедовскую  саблю. Он думал, что хан Касим проживет на этой земле еще ни
один десяток лет и ханский шатер не будет пустовать.
     Касим не любил своих родичей, жадных  до наград и почестей, привозивших
к нему  своих  дочерей в  жены, а потом подолгу гостивших в  городке. Кашлык
буквально  бурлил  от  бесчисленных  жениных  братьев, племянников,  сестер,
мамок, и каждый желал ухватить кусок пожирней. Особенно усердствовали беки с
южных  улусов, водившие  дружбу с  кочевыми калмыками и ногайцами. Многие из
них тайно приняли исламскую веру и тихонько склоняли к ней же и хана Касима.
Но он понимал,  что прими он ее,  и северные князья отойдут от него,  а  это
война, Потому и отговаривался, отнекивался от настойчивых уговоров  родичей,
да так и умер, не изменив вере отцов и дедов.
     Обо всем  этом известно  было Едигиру.  Знал он,  что  преемником  хана
Касима прочат жирного  Соуз-хана, который владел половиной земель по Иртышу.
Его табуны паслись и в далеких степях, а караваны, груженные  товарами, днем
и ночью  шли из сибирских земель в  бухарские  ханства  и дальше  на восток,
принося хозяину немалые барыши.
     Соуз-хан не был воином в отличие от хана Касима и не водил свои сотни в
набег,  не бился  со  степняками, не  участвовал и  в  поединках  батыров на
весенних праздниках, Зато он регулярно  поставлял к  ханскому холму отличных
скакунов и  доброе оружие, давал и своих  нукеров для  походов на степняков.
Его хорошо укрепленный городок находился недалеко от  Кашлыка и по  размерам
не уступал ставке сибирских ханов.
     Едигир помнил, как  однажды отец указал рукой в ту сторону и  произнес:
"Там наш главный гнойник, и лучше его не трогать, а  то столько вони выйдет,
что и сам не рад будешь..."
     Но помнил Едигир другие  отцовские  слова: "Лучше один раз породниться,
чем сто раз подраться". Хан  Касим хоть и не  показывал  вида, но побаивался
южных  беков  и мурз. Может, поэтому он отправил послов в далекую Московию к
белому  Ак-царю  и  предложил тому  свою  дружбу.  Ак-царь успел завоевать и
Астраханское, и Казанское ханства, и не было ему равных на этой земле.
     Помнил Едигир, как вернулись от белого царя отцовские  послы,  а с ними
бородатые светловолосые русские люди приехали. Долго о чем-то беседовали они
с  ханом Касимом, а вскоре и  уехали, увозя на больших санях сундуки, полные
собольих шкурок.
     Хан  Касим часто выходил на  крутой иртышский  обрыв и  долго глядел на
закат, куда уехали русские светловолосые люди. Он чего-то ждал, но, наверно,
так и не дождался от белого царя. И умер, никого не посвятив в свои планы. А
теперь  Едигиру   предстояло  продолжать  отцовское  дело,  если  он  сменит
охотничьи угодья на ханский холм.
     Ранним  утром его разбудил Рябой Hyp, одетый в стальной панцирь, словно
перед кровавой сечей. Едигир  вышел из  шатра и увидел, что  вокруг  городка
собралось  несколько боевых  сотен, все при оружии и в доспехах. "Так вот  о
какой поддержке говорил ему вчера он..."-- понял Едигир, и  холодок пробежал
по всему телу.
     -- Что ты решил? -- без обиняков спросил Рябой Hyp.
     -- Если воины за меня, то я смогу продолжить дело отца.
     -- Воины за тебя, мой  хан,--  улыбнулся, показав кривые  зубы, юзбаша,
указывая рукой на сверкающие под утренним солнцем боевые доспехи сотен.
     -- Тогда  будем  ждать  решения старейшин,--  также ответил ему улыбкой
Едигир.
     Ближе  к  полудню на  ханском холме собрались  старейшины  и все родичи
покойного  Касима.  Пришли  шаманы с  тяжелыми  бубнами  и чинно  уселись  в
сторонке, ожидая начала совета.
     Соуз-хан,  в  цветастом восточном  халате,  в  собольей  шапке,  сидел,
окруженный южными беками и мурзами. Он единственный раз  бросил высокомерный
взгляд в сторону  Едигира и что-то  громко сказал своим сородичам. Те громко
засмеялись, посмотрев на молодого ханского сына.
     Рябой Hyp наклонился к Едигиру и прошептал:
     --  Они еще не  так  засмеются,  когда увидят тебя  входящим в  ханский
шатер.
     Наконец разговоры стихли, и старый Катайгул, дальний  родственник  хана
Касима, с длинной седой бородой, самый уважаемый из старейшин, положил левую
руку на ханский бунчук, а правую поднял вверх.
     -- Великое несчастье постигло нас, и лишились мы своего хана, да примут
боги  его  на  небо,   да  пошлют  нам  удачу,  да  будет  имя  хана  Касима
благословенно во все времена на нашей земле.
     Все   одобрительно   кивали   головами,   слушая   старого   Катайгула,
перечислявшего  заслуги  покойного.  Он еще долго поминал все благие  дела и
свершения хана Касима, а потом, помолчав, начал издалека:
     --  Опустела  земля без  нашего  защитника, некому  вести в  бой  наших
воинов, некому  постоять за нас,  несчастных  и сирых. А потому собрались мы
сегодня,  чтоб  выбрать  среди  нас  лучшего  из  лучших,  почтеннейшего  из
почтенных, знатнейшего из знатных. Пусть он правит нами по решению старейшин
и да продлятся дни его...
     Все замерли, готовясь услышать имя нового избранника. Даже птичье пение
смолкло и не  слышно было журчание  неутомимого Иртыша-землероя.  Имя нового
хана, затаив дыхание, ждали все.
     --  Многие  среди  нас готовы стать правителями земли  нашей,  но закон
гласит,  что  только  один  должен  править  народом,  а  потому  старейшины
выбрали...-- Катайгул  на мгновение прервал  речь, посмотрел на самодовольно
улыбающегося  Соуз-хана, затем перевел взгляд на Едигира  и сидящих  за  его
спиной юзбашей и тихо закончил:-- Выбрали нашим ханом Едигира.
     Еще какое-то время висело в воздухе молчание, а потом рев многих глоток
огласил  ханский холм. Орали все: и старейшины, и многочисленные  родичи,  и
воины  за  стенами  городка. Катайгул поднял руку кверху и призвал к тишине.
Зате