Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
ая
девчонка, приехавшая с гор, выплеснула из восточного окна дома миссис
Мак-Фейл, то есть из высокого дома, черт знает какую пакость. Может быть,
обе старухи и помирились бы, потому что миссис Мак-Фейл прислала ту
девчонку извиняться и сказать моей приятельнице миссис Кромби, что из
уважения к двум джентльменам из Верхней Шотландии, стоявшим внизу под окном
и говорившим по-гэльски, жидкость выплеснули из другого окна, а не оттуда,
откуда полагается. Но, к счастью для миссис Кромби, я подоспел как раз
вовремя, чтобы помешать соглашению, потому что просто обидно, коли такое
дельце не попадет в суд. Мы вызвали миссис Мак-Фейл в суд, эта девчонка с
гор пыталась вывернуться, но тут уж вмешался я и сказал...
Подробное изложение этой серьезной тяжбы заняло бы все время,
отведенное мистеру Батлеру для отдыха, если бы голоса у двери не прервали
Сэдлтри. Квартирная хозяйка Батлера, возвращаясь с кувшином от колодца, где
она брала обычно воду для своей семьи, обнаружила у двери нашу героиню,
Джини Динс, которая, не желая войти, пока не уйдет Сэдлтри, с нетерпением
ждала, когда он закончит свои многословные разглагольствования.
Добрая женщина положила конец ее колебаниям, спросив:
- Вам, девушка, меня или того сударя?
- Я хотела бы поговорить с мистером Батлером, если он не занят.
- Тогда ступайте в дом, моя милая, - сказала славная женщина и, открыв
дверь комнаты, доложила о новом посетителе:
- Мистер Батлер, к вам тут какая-то девушка.
Удивлению Батлера не было границ, когда после этих слов в комнату
вошла Джини, не удалявшаяся обычно от дома больше чем на полмили.
- Боже мой, - проговорил он, пытаясь встать с кресла; щеки его,
обескровленные болезнью, вспыхнули от волнения. - Неужели еще какое-нибудь
несчастье случилось?
- Никакого, мистер Рубен, кроме того, о котором вы уже, должно быть,
знаете. Но какой же у вас больной вид! - воскликнула Джини, ибо румянец,
вызванный минутным возбуждением, не скрыл от любящих глаз девушки, как
подкосили ее возлюбленного затянувшаяся болезнь и тревоги.
- Нет, я здоров, совсем здоров, - порывисто ответил Батлер. - Но не
могу ли я помочь тебе чем-нибудь, Джини, тебе или твоему отцу?
- Совершенно верно, - вмешался Сэдлтри, - в семье их теперь только они
двое и остались, бедняжку Эффи можно уже в счет не принимать. Но, Джини,
голубушка, чего это ради ты пришла спозаранку в Либбертон, а больного
оставила в Лакенбуте?
- У меня поручение от отца к мистеру Батлеру, - ответила смущенная
Джини, но, устыдившись лжи, к которой прибегла, сейчас же поправилась, ибо
любила и почитала правду почти с квакерской страстностью: - То есть я хочу
поговорить с мистером Батлером об одном деле, которое касается моего отца и
бедной Эффи.
- Не юридическое ли это дело? - спросил Бартолайн. - Потому что по
юридическим вопросам тебе лучше обратиться ко мне, чем к нему.
- Это не юридическое дело, - сказала Джини, которая не сомневалась,
что если посвятить мистера Сэдлтри в истинную цель ее путешествия, то
возникнет целый ряд осложнений. - Я хочу, чтобы мистер Батлер написал для
меня письмо.
- Вот и хорошо, - сказал мистер Сэдлтри, - расскажи-ка мне, о чем надо
писать, а я продиктую все, что потребуется, мистеру Батлеру, вроде как
мистер Кроссмайлуф диктует своему клерку. Живо давайте сюда перо и чернила
in initialibus*, мистер Батлер.
______________
* букв. - в первоначальных (лат.).
Джини посмотрела на Батлера, ломая руки от нетерпения и досады.
- Я думаю, мистер Сэдлтри, - промолвил Батлер, поняв, что от него надо
избавиться во что бы то ни стало, - мистер Уэкберн будет до некоторой
степени обижен, если вы не послушаете, как ваши мальчики отвечают на
уроках.
- И верно, мистер Батлер, ваша правда, я ведь пообещал ребятишкам
взять их на полдня из школы, чтобы они посмотрели, как станут вешать. Для
их молодых умишек это будет весьма поучительное зрелище, - ведь кто знает,
что с ними самими в дальнейшем может стрястись! Фу ты, я и забыл о твоем
присутствии, Джини Динс... Ну, да тебе уже пора привыкать к таким
разговорам. Мистер Батлер, пусть Джини подождет, пока я вернусь, я там не
задержусь и десяти минут.
И, уверив собеседников в скором возвращении, совсем для них
нежелательном, он избавил молодых людей от своего стеснительного
присутствия.
- Рубен, - сказала Джини, торопясь воспользоваться уходом Сэдлтри,
чтобы рассказать о причинах, приведших ее в Либбертон, - я отправляюсь в
дальний путь: я иду в Лондон, чтобы просить короля и королеву спасти Эффи.
- Джини! Ты не отдаешь себе отчета в своих словах, - ответил
пораженный Батлер. - Ты идешь в Лондон, ты хочешь обратиться к королю и
королеве!
- А что ж тут такого, Рубен? - спросила Джини со свойственной ей
спокойной уверенностью. - Ведь если подумать, то они такие же смертные, как
и все. И сердца у них из плоти и крови, как и у других людей, а ведь
история Эффи смягчила бы и каменное сердце! И потом я слышала, что они
вовсе не такие дурные люди, как эти якобиты говорят про них.
- Все это так, Джини, - сказал Батлер, - но их великолепие, их свита,
трудность получения аудиенции?
- Я все обдумала, Рубен, и меня это не страшит. Конечно, у них
великолепная одежда, на головах короны, а в руках скипетры - совсем как у
великого царя Агасфера из Священного писания, когда он сидит на своем
царском троне перед вратами замка. Но цель, ради которой я иду, поддержит
меня, и я почти уверена, что найду в себе силы рассказать обо всем.
- Увы, увы! - воскликнул Батлер. - В наши дни короли не сидят у врат
замка, творя справедливость, как в патриархальные времена. Мой личный опыт
в отношении придворных обычаев так же ограничен, как и твой, Джини, но из
книг и по слухам я знаю, что король Англии решает дела только через
министров.
- Если эти министры честные и богобоязненные люди, - ответила Джини, -
то тем лучше для Эффи и для меня.
- Но ты же не знаешь даже самых обычных слов, употребляемых при дворе,
- сказал Батлер. - Ведь министры - это не священники, а придворные слуги
короля.
- Ну, конечно, - возразила Джини, - у него, наверно, очень много слуг,
думаю, что даже больше, чем у герцогини в Далкейте. А слуги важных господ
всегда заносчивее своих хозяев. Но я оденусь поприличней и предложу им
немного серебра, словно пришла посмотреть дворец. А если они все-таки не
пустят меня, я скажу им, что пришла по такому делу, от которого зависит
жизнь человека, и тогда они уж наверняка разрешат мне увидеть короля и
королеву.
Но Батлер покачал головой.
- О Джини, это просто несбыточная мечта. Если их и можно увидеть, то
разве лишь через посредство какого-нибудь высокопоставленного лорда. Да и
то вряд ли.
- Ну что же, такой путь тоже возможен, если только вы немножко
поможете мне.
- Я? Да чем же я могу помочь, Джини? Вот уж поистине сумасбродное
предположение!
- И вовсе нет, Рубен. Разве вы не рассказывали нам, что ваш дед,
которого всегда недолюбливал мой отец, в давние времена чем-то очень помог
предку этого Мак-Каллумора, который звался тогда лордом Лорн?
- Помог, - взволнованно ответил Батлер, - и я могу доказать это. Я
напишу герцогу Аргайлу, - по слухам, он очень добрый человек, храбрый
солдат и истинный патриот, - и буду умолять его спасти твою сестру от
жестокой участи. Шансов на успех очень мало, но мы должны использовать все.
- Мы должны использовать все, - ответила Джини, - но писать не нужно:
разве может письмо смотреть, и молить, и упрашивать, и заклинать, как может
человеческий голос, трогающий самое сердце? Письмо похоже на ноты, которые
леди имеют для своих спинетов: это всего-навсего черные значки, и их никак
нельзя сравнить с мелодией когда ее поют или играют. Нет, Рубен, только
слова, сорвавшиеся прямо с уст, могут помочь нам, все другое - бесполезно.
- Ты права, - сказал Рубен с пробудившейся решимостью. - И я надеюсь,
что небеса внушили твоему доброму и мужественному сердцу то единственное
средство, которое может спасти жизнь несчастной девушки. Но, Джини, ты не
должна отправляться в это опасное путешествие одна. Ты значишь для меня так
много, что я не соглашусь, чтобы моя Джини поступила опрометчиво. И раз уж
так сложилось, ты должна теперь же дать мне права мужа защищать тебя; мы
отправимся вместе, и я помогу тебе выполнить твой долг в отношении твоей
семьи.
- Увы, Рубен! - ответила Джини. - Это невозможно. Помилование не
вернет моей сестре доброго имени, а меня не сделает подходящей женой для
честного человека и уважаемого пастора. Кто станет слушать его проповеди,
если он женат на женщине, чья сестра осуждена за такое позорное дело?
- Но, Джини, - умоляюще сказал ее возлюбленный, - я не верю, не могу
поверить, чтобы Эффи совершила этот поступок.
- Благослови вас небо за эти слова, Рубен! - воскликнула Джини. - Но
вина все равно на ней.
- Но ведь эта вина, если даже все это и правда, не падает на тебя.
- Ах, Рубен, Рубен, - ответила молодая девушка, - вы же знаете, такое
пятно ложится на всю семью. Ихабод, как говорит мой бедный отец, отошла
слава Божья от нашего дома. Ибо славится даже лачуга самого жалкого
бедняка, если только у него трудолюбивые руки, благочестивое сердце и
честное имя... А где теперь наше честное имя?
- Но, Джини, ты же дала мне слово, ведь мы помолвлены. И ты хочешь
отправиться в такое путешествие без мужчины, который оберегал бы тебя? А
кому же и оберегать тебя, как не твоему мужу!
- Вы добрый и хороший человек, Рубен, и, наверно, женились бы на мне,
несмотря на мой позор. Но вы ведь понимаете - сейчас не время жениться или
выходить замуж. Нет, уж если этому и суждено быть, то в другое, лучшее
время. И потом, дорогой Рубен, вы вот говорите, что меня надо оберегать. Но
кто будет оберегать вас и заботиться о вас? Вы простояли на ногах только
десять минут и весь дрожите: как же вы дойдете до Лондона?
- Но я хорошо, я гораздо лучше себя чувствую, - продолжал Батлер,
опускаясь в кресло совершенно обессиленный, - во всяком случае, мне будет
совсем хорошо завтра.
- Вы же видите и понимаете, что должны меня отпустить, - сказала после
паузы Джини; взяв его за руку и ласково глядя ему в лицо, она добавила: -
Мне стало еще горше оттого, что вам так плохо. Но вы должны крепиться ради
Джини, потому что, если она вам и не жена, то не будет женой никому
другому. А теперь дайте мне ту бумагу для Мак-Каллумора и молите Бога
помочь мне.
В отважном решении Джини было что-то романтичное; но, поразмыслив и
поняв, что переубедить ее нельзя, а помочь ей можно лишь советом, Батлер,
сделав еще несколько попыток удержать девушку, отдал ей требуемый документ,
завернутый в список личного состава роты, - единственные памятки,
оставленные стойким и предприимчивым Батлером Книжником своему внуку. Пока
Батлер разыскивал их, Джини взяла в руки его карманную Библию.
- Я пометила там одну заповедь вашим карандашом, - сказала она,
положив книгу на место, - о которой нам обоим не следует забывать. И
пожалуйста, Рубен, напишите обо всем моему отцу; Богу известно, я никогда
не была мастером на длинные письма, а теперь тем паче. Я поручаю отца вам:
наверно, вы скоро получите разрешение увидеться с ним. И потом, Рубен,
когда вы станете разговаривать с ним, то ради Джини не обращайте внимания
на его повадки и не произносите при нем латинских и английских слов, потому
что он старый человек и не признает их, хотя, может быть, он и не прав. И
вы сами говорите поменьше - пусть уж он выговорится, у него тогда станет
легче на душе. И еще, Рубен, не забывайте про мою бедную девочку в той
страшной темнице. Вы так добры, что мне нет нужды просить вас быть к ней
поласковей. Утешайте ее как только можете, скажите ей... Но нет, больше
невмоготу говорить о ней, потому что тогда я уйду отсюда в слезах, а это
дурная примета. Благослови вас Бог, Рубен!
И, чтобы избежать дурного предзнаменования, Джини поспешно вышла из
комнаты, сохраняя на лице ту печальную и нежную улыбку, которой она
старалась вселить бодрость в Батлера.
Уход Джини, появившейся и исчезнувшей, словно видение, казалось, лишил
Батлера способности видеть, говорить, рассуждать. Сэдлтри, вскоре
вернувшийся, забросал его вопросами, на которые тот отвечал что-то
невразумительное, и юридическими цитатами, смысл которых Батлер никак не
мог уловить. Наконец сей ученый муж вспомнил, что в Лоунхеде должен в этот
день состояться местный суд, и хотя ничего интересного там не ожидалось,
"все же ему следовало быть в курсе дела, ибо он был знаком с председателем
суда - весьма приличным человеком, нуждавшимся, несомненно, в юридических
советах".
Как только он ушел, Батлер схватил Библию - последнее, чего касались
руки Джини. К его великому удивлению, оттуда выпала бумажка с завернутыми в
нее несколькими золотыми монетами. Черным карандашом она пометила
шестнадцатый и двадцать пятый стихи тридцать седьмого псалма: "Малое у
праведника лучше богатства многих нечестивых. Я был молод, и состарился, и
не видал праведника оставленным, и потомков его - просящими хлеба".
Глубоко тронутый этой чуткой заботливостью, скрывавшей щедрость под
маской судьбы, позаботившейся о его благополучии, он прижал золотые монеты
к губам с таким пылом, какого не проявил бы даже самый заядлый скупец. Быть
достойным ее непоколебимой решимости и доверия стало пределом его мечтаний,
и поэтому он прежде всего приступил к составлению письма Дэвиду Динсу, где
изложил причины, побудившие его дочь отправиться на юг. Он тщательно
обдумывал каждую мысль и даже отдельные предложения, которые должны были
примирить старика с ее необыкновенным решением. О том, какое впечатление
произвело это послание на отца Джини, будет рассказано ниже. Батлер вручил
его честному простаку, обычно закупавшему у Динса молочные продукты,
который с готовностью отправился в Эдинбург, чтобы вручить письмо лично
адресату*.
______________
* После тщательных изысканий мне удалось установить, что этого
человека звали Сондерс Броадфут и что он занимался продажей весьма
полезного продукта, называемого пахтанье. (Прим. автора.)
Глава XXVIII
Мой край родной, прощай!
Лорд Байрон
В наши дни путешествие из Эдинбурга в Лондон - дело безопасное,
быстрое и простое даже для неопытного и беззащитного путника. Множество
карет и пароходов совершают беспрестанные рейсы между столицами Англии и ее
северной сестры, так что даже робкий и ленивый человек, отдав необходимые
распоряжения за несколько часов до отъезда, может проделать весь путь
совершенно беспрепятственно из конца в конец за доступную плату. Но все
было по-другому в 1737 году. Связь между Лондоном и Эдинбургом была так
неопределенна и случайна, что люди, которые еще помнят те времена,
рассказывают, как однажды почта из Лондона прибыла в Главное почтовое
управление Шотландии только с одним письмом*. Переезд совершался обычно на
почтовых лошадях, причем путешественник ехал на одной лошади, а его
проводник - на другой; при условии смены лошадей на каждом перегоне и
выносливости всадников можно было проделать все путешествие за удивительно
короткий срок. Тряска на беспрестанно сменяющихся лошадях, не оставлявшая
на всадниках живого места, все же была роскошью, доступной лишь богачам;
бедняки были вынуждены довольствоваться способами передвижения, данными им
природой.
______________
* Установленный факт. Единственное письмо было адресовано директору
Британской льняной корпорации. (Прим. автора.)
Джини, мужественная сердцем и легко переносившая усталость, шла со
скоростью двадцать миль в день, а иногда и больше, и, пройдя южную часть
Шотландии, добралась до Дархема.
До сих пор она находилась среди своих соотечественников или тех, кого
не удивляли ее босые ноги и клетчатый плед: и то и другое было вполне
обычно для Шотландии. Но чем дальше Джини продвигалась вперед, тем чаще эти
два обстоятельства делали ее предметом насмешек и язвительных замечаний,
которых в других условиях она могла бы избежать, и хотя в глубине души она
считала, что издеваться над незнакомым путником из-за фасона его одежды
жестоко и негостеприимно, она благоразумно решила изменить кое-какие части
своего туалета, служившие причиной столь недоброжелательного внимания. Она
аккуратно сложила клетчатый плед в свой узел, надела чулки и башмаки и,
следуя расточительным местным обычаям, не снимала их весь день.
Впоследствии она призналась, что, не говоря уже о расходах, ей было гораздо
удобнее идти без башмаков, - к счастью, вдоль дороги местами рос мягкий
вереск и там идти было совсем не трудно.
Плед, прикрывавший голову Джини наподобие вуали, был ею заменен на
bon-gras - так она называла большую соломенную шляпу, которую надевают в
Англии крестьянки, когда работают в полях.
- Но мне было очень совестно, - рассказывала она, - что я, девушка,
посмела надеть такую шляпу, какую у нас, в Шотландии, носят только
замужние.
Изменив таким образом свой внешний вид, Джини, по ее словам, "стала
совсем незаметной, особенно если не разговаривала", - потому что ее
произношение и интонации вызывали столько шуток и острот, скандировавшихся
с подчеркнуто-преувеличенным шотландским акцентом, что она старалась
разговаривать как можно меньше и реже. Поэтому на вежливые приветствия
случайных прохожих она отвечала только вежливым поклоном, а для отдыха
старалась выбирать такие места, которые, будучи вполне благонадежны, не
отличались в то же время многолюдностью. Однако она пришла к выводу, что
простой народ Англии, хоть и не такой любезный с путниками, как у нее на
родине, где незнакомцы попадались значительно реже, все же не нарушал
основных законов гостеприимства. Никто не отказывал Джини в крове, пище и
помощи, причем за очень скромную плату, а иногда великодушный хозяин
гостиницы, отказываясь наотрез от денег, говорил ей с грубоватым
добродушием:
- Далеко тебе еще идти, девушка! Я и гроша не возьму у одинокой
женщины, а тебе эти деньги в дороге верную службу сослужат.
Часто случалось и так, что добродушная хозяйка, пленившись
"чистенькой, славной шотландочкой", находила для нее провожатого, или
обеспечивала ей место в фургоне на часть пути, или давала полезные советы и
указания в отношении мест отдыха.
В Йорке наша странница задержалась почти на весь день: отчасти для
того, чтобы отдохнуть, - поскольку ей удалось получить комнату в гостинице,
принадлежавшей соотечественнице, - а также потому, что она хотела написать
письма отцу и Батлеру; последняя задача представляла для нее известные
затруднения, ибо она никогда не отличалась литературными склонностями.
Письмо к отцу было