Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
- Ладно, черт возьми, - ответил вор. - Коли так, скажу вам, что видал
Джорди Робертсона среди тех, кто вломился в тюрьму. Ну как, зачтется это
мне?
- Вот это другой разговор, - сказал представитель власти. - А как
думаешь, Рэт, где его искать?
- Черт его знает, - сказал Рэтклиф, - вряд ли он вернулся на старые
места. Скорее всего удрал за границу. У него повсюду знакомства, хоть он и
беспутный. Как-никак человек с образованием.
- Виселица по нем плачет! - сказал мистер Шарпитло. - Шутка сказать!
Убить полицейского при исполнении обязанностей! Он после этого на все
способен. Так ты, говоришь, ясно его видел?
- Вот как сейчас вижу вашу милость.
- А как он был одет? - спросил Шарпитло.
- Этого не разглядел; на голове будто чепец бабий... Да в этой свалке
как было разглядеть?
- Говорил он с кем-нибудь? - спросил Шарпитло.
- Все они там между собой говорили, - отвечал Рэтклиф, явно не
склонный к дальнейшим показаниям.
- Так не годится, - Рэтклиф, - сказал следователь. - Ты говори
начистоту, - и он выразительно постучал рукою по столу.
- Нелегко это, сэр, - сказал заключенный. - Кабы не должность
тюремщика.
- А коменданта забыл? Можешь дослужиться до коменданта Толбута, но
это, конечно, в случае примерного поведения.
- То-то и оно! - сказал Рэтклиф. - Легко ли? Примерное поведение! Да и
место еще занято.
- Голова Робертсона тоже чего-нибудь стоит, - сказал Шарпитло. - И
немалого стоит. Наш город за расходами не постоит. Вот тогда заживешь и
безбедно и честно.
- Это как сказать, - промолвил Рэтклиф. - Неладно я что-то начинаю
честный путь... Ну, да черт с ним! Так вот, я слышал, как он говорил с Эффи
Динс, вот что обвиняется в детоубийстве.
- Неужто? Мы, кажется, напали на след... Значит, это он повстречался
Батлеру в парке и хочет увидеться с Джини Динс у могилы Мусхета... Я готов
биться об заклад, что он и есть отец ребенка...
- Пожалуй, что так, - сказал Рэтклиф, жуя табак и сплевывая табачную
жвачку. - Я тоже слыхал, что он гулял с красивой девицей и даже хотел
жениться на ней, да Уилсон отговорил...
Тут вошел полицейский и доложил Шарпитло, что женщина, которую он
приказывал привести, доставлена в тюрьму.
- Сейчас, пожалуй, уже не нужно, - сказал тот. - Дело принимает другой
оборот. А впрочем, введи ее, Джордж.
Полицейский вышел и тотчас вернулся, ведя высокую, стройную девушку
лет двадцати, остриженную по-мужски и причудливо наряженную в синюю
амазонку с потускневшими галунами, шотландскую шапочку с пучком сломанных
перьев и красную камлотовую юбку, расшитую полинялыми цветами. Черты ее
были грубоваты, но на некотором расстоянии, благодаря горящим черным
глазам, орлиному носу и правильному профилю, казались довольно красивыми.
Она взмахнула хлыстиком, который держала в руке, присела низко, точно
придворная дама, выпрямилась тоже по всем правилам - как Тачстоун учил Одри
- и первая начала разговор:
- Доброго вечера и доброго здоровья, любезный мистер Шарпитло!
Здравствуй, Папаша Рэт! А я слыхала, что тебя повесили. Или ты ушел из рук
Джока Долглейша, как Мэгги Диксон, которую так и прозвали: полуповешенная?
- Будет тебе, дурочка, - сказал Рэтклиф. - Ты лучше послушай, что тебе
скажут.
- Слушаю, слушаю. Какая честь для бедной Мэдж! Провожатый весь в
позументах! Ведут к мэру, к судье, к следователю, а весь город глядит. Вот
уж можно сказать: дождалась чести!
- Да, да, Мэдж, - сказал Шарпитло вкрадчивым тоном, - а ты к тому же
принарядилась. Ведь это твой праздничный наряд, верно я говорю?
- Верно, черт возьми! - сказала Мэдж. - Вот те на! - воскликнула она,
увидев входящего Батлера. - И священник тут! А еще говорят, что гиблое
место! Это, должно быть, ковенантер - терпит за правое дело, а мне оно
надоело!
И она принялась напевать:
Гей, кавалеры! Гой, кавалеры!
Слышите вой? Слышите гул?
Это грохочет старик Вельзевул -
Оливер воет от страха.
- Вы не встречали прежде эту безумную? - спросил Шарпитло у Батлера.
- Не помню, чтобы встречал, сэр, - ответил Батлер.
- Так я и думал, - сказал следователь, взглянув на Рэтклифа, который
ответил ему утвердительным кивком.
- А ведь это - Мэдж Уайлдфайр, как она себя называет, - продолжал он,
обращаясь к Батлеру.
- Она самая, - сказал Мэдж. - Правда, раньше я звалась получше. Ого!
(Лицо ее на миг затуманилось грустью.) Только когда это было? Давно, давно
- ну, так все равно!
Я повсюду являюсь, горя и сверкая,
На дороге, в селенье - повсюду одна я.
Даже быстрая молния бури ночной
Не сравнится в беспечном веселье со мной!
- Помолчи ты, дура девка, - сказал полицейский, который привел эту
необычайную певицу и был несколько шокирован ее вольным обращением с такой
важной особой, как Шарпитло. - Помолчи, не то запоешь у меня на другой
лад...
- Оставь ее, Джордж, - сказал Шарпитло, - не пугай. Мне надо ее
расспросить. А ну-ка, мистер Батлер, взгляните на нее еще раз хорошенько.
- Погляди, погляди! - сказала Мэдж. - Чем я плоха? Получше твоих
книжек. Я и молитвы знаю: простой катехизис и двойной. А то еще оправдание
верою и уэстминстерский съезд... вернее сказать, знала когда-то, - добавила
она тихо, - но дело было давно... Как не забыть? - И бедная Мэдж снова
тяжело вздохнула.
- Ну, сэр, - сказал Шарпитло Батлеру. - Что скажете?
- То же, что и раньше, - сказал Батлер. - Я впервые в жизни вижу эту
несчастную.
- Значит, это не та, кого мятежники вчера называли Мэдж Уайлдфайр?
- Нет, - ответил Батлер. - Та была тоже высокая, но больше ни в чем
сходства нет.
- И платье на той было другое? - спросил Шарпитло.
- Другое, - сказал Батлер.
- Мэдж, голубушка, - спросил Шарпитло тем же вкрадчивым голосом, - где
было вчера твое будничное платье?
- Не помню, - ответила Мэдж.
- А где ты сама была вчера вечером?
- Ничего не помню, что было вчера, - ответила Мэдж. - Один-то день не
знаешь, как прожить, а вы - вчера!
- А если дать тебе полукрону, Мэдж, может, память вернется? - сказал
Шарпитло, вынимая монету.
- Я буду рада, а только память не вернется.
- А если отправить тебя в работный дом в Лейт-Уинде и велеть Джоку
Долглейшу вытянуть тебя плетью?..
- Я буду плакать, - сказала Мэдж, рыдая, - а память все равно не
вернется.
- Да разве она понимает, как разумные люди? - сказал Рэтклиф. - От нее
ни деньгами, ни плетью ничего не добьешься. Позвольте мне, сэр; я, пожалуй,
сумел бы кое-что у нее выспросить.
- Что ж, попробуй, - сказал Шарпитло. - Мне уже надоела ее безумная
болтовня, черт бы ее побрал!
- Скажи-ка, Мэдж, - начал Рэтклиф, - с кем ты сейчас гуляешь?
- А тебе что за дело? Каков старый Рэт!
- Должно быть, нету у тебя никого.
- Вот так нету! - сказала Мэдж, обиженно вскидывая головой. - А Роб
Рантер? А Уилли Флеминг? А то еще Джорди Робертсон - сам Джентльмен Джорди,
ага!
Рэтклиф засмеялся и, подмигнув следователю, продолжал свой необычный
допрос.
- Да ведь это когда ты нарядишься, Мэдж. А в твоих будничных лохмотьях
парни небось и глядеть на тебя не хотят!
- Врешь, старый хрыч! - отвечала красавица. - Джорди Робертсон сам
вчера надел мое будничное платье и так ходил по городу, да еще как хорош в
нем был - загляденье!
- Не верится, - сказал Рэтклиф, снова подмигнув следователю. - Ты
небось и не помнишь, что это за платье. Цвета луны, а, Мэдж? Или, может,
лазорево-красное?
- А вот и нет! - вскричала Мэдж, в пылу спора выбалтывая как раз то,
что больше всего старалась бы утаить, если бы была в своем уме. - Вовсе не
лазоревое и не красное, а мое старое коричневое платье, матушкин чепец и
моя красная накидка. Еще он меня поцеловал за них и дал крону - дай бог ему
здоровья, красавчику... Прежде, бывало, он не раз меня целовал.
- А где он опять переоделся, милая? - спросил Шарпитло невинным тоном.
- Ну, теперь дело испорчено, - невозмутимо заметил Рэтклиф.
Так и оказалось. Поддразнивая ее, Рэтклиф сумел развязать язык Мэдж;
но вопрос, заданный в упор, напомнил ей, что следовало его придержать.
- Как вы сказали, сэр? - переспросила она, принимая придурковатый вид
с быстротою, которая доказывала, что к ее безумию примешивалась изрядная
доля хитрости.
- Я спросил, - сказал следователь, - когда и где Робертсон вернул тебе
твое платье.
- Робертсон? Господи помилуй! Какой еще Робертсон?
- Да тот, о ком ты только что говорила. Джентльмен Джорди, как он у
вас зовется.
- Джорди Джентльмен? - повторила Мэдж с хорошо разыгранным удивлением.
- Не знаю такого.
- Полно! - сказал Шарпитло. - Так, знаешь ли, не годится. Говори, куда
ты девала свое старое платье.
На это Мэдж Уайлдфайр не дала никакого ответа, если не считать обрывка
песни, которой она угостила озадаченного следователя:
"Ах, где твое колечко, колечко, колечко?
Ах, где твое колечко, скажи мне поскорей!":
"Дала его солдату, солдату, солдату,
Солдату отдала я залог любви моей".
Если со времен датчанина Гамлета самой трогательной из безумных дев
была Офелия с ее песнями, то самой несносной оказалась Мэдж Уайлдфайр.
Следователь был в отчаянии.
- Проклятая девка из Бедлама! - воскликнул он. - Я ее заставлю
заговорить!
- С вашего дозволения, сэр, - сказал Рэтклиф, - не лучше ли дать ей
успокоиться? Кое-что вы все же узнали.
- Верно, - сказал представитель власти, - коричневое платье, чепец и
красная накидка - так была одета ваша Мэдж, мистер Батлер? - Батлер отвечал
утвердительно. - Понятно, почему он, отправляясь на такое дело, одолжил у
этой безумной платье и имя.
- Теперь и я могу сказать... - начал Рэтклиф.
- ...когда я и без тебя узнал, - прервал его Шарпитло.
- Совершенно верно, сэр, - повторил Рэтклиф, - когда вы и без меня
узнали, что Робертсон именно так и был одет, когда шел вчера впереди
мятежников.
- Вот теперь ты говоришь дело, Рэт, - сказал Шарпитло. - Продолжай так
дальше, и я, пожалуй, доложу о твоем усердии лорду-мэру. Вечером ты мне еще
понадобишься. А сейчас мне пора домой; надо закусить и опять сюда. Пускай
Мэдж побудет с тобой, Рэтклиф; постарайся ее развеселить.
И он отправился домой.
Глава XVII
И кто-то смеялся, и кто-то вопил,
И кто-то свистел всю ночь.
Но вот лорда Барнарда рог затрубил:
"Прочь, Масгрейв, отсюда, прочь!"
"Баллада о Масгрейве Малом"
Вернувшись в Эдинбургскую темницу, следователь снова стал совещаться с
Рэтклифом, ибо теперь был уверен в его опытности и преданности.
- Поговори с девчонкой, Рэт, с этой Эффи Динс, выведай, выпытай у нее
- да поскорее! Уж она-то наверняка знает, где скрывается Робертсон.
- Прошу прощения, мистер Шарпитло, - сказал будущий тюремщик, - этого
я не могу.
- Это еще почему? Ведь мы с тобой, кажется, договорились.
- Ничего не выйдет, сэр. Я говорил с Эффи. Непривычная она к здешним
местам, и к нам тоже. Плачет, глупая, надрывается. Об этом бездельнике
плачет. А ежели он попадется из-за нее, у нее сердце разобьется.
- Не успеет, - сказал Шарпитло. - Мы ее раньше повесим. Сердце женщины
не так-то легко разбить.
- Смотря у какой, - ответил Рэтклиф. - Словом, я за это не берусь. Это
против моей совести.
- Твоей совести? - переспросил Шарпитло с усмешкой, которую читатель,
вероятно, сочтет вполне естественной.
- Да, сэр, - спокойно ответил Рэтклиф. - Моей совести. Совесть у
каждого есть, хоть до нее и не всегда доберешься. Моя тоже далеко
запрятана, как у многих. А нет-нет, да и дает себя знать - как локоть:
стукнешь по нему - больно.
- Ладно, - сказал Шарпитло, - раз ты так совестлив, я поговорю с
девчонкой сам.
Шарпитло велел провести себя в маленькую темную камеру, где содержали
несчастную Эффи Динс. Бедная девушка в глубокой задумчивости сидела на
своей койке. На столе стояла пища, - лучше той, что обычно получали
арестанты, - но она до нее не дотрагивалась. Приставленный к ней тюремщик
доложил, что она по целым суткам не берет в рот ничего, кроме глотка воды.
Шарпитло сел на стул, приказал тюремщику выйти и начал разговор,
стараясь изобразить в лице и тоне все участие, какое способны были выразить
его колючие, хитрые черты и скрипучий, резкий голос.
- Как поживаешь, Эффи? Как себя чувствуешь?
Ответом был глубокий вздох.
- Хорошо ли с тобою обращаются, Эффи? Мне это надо знать.
- Очень хорошо, сэр, - сказала Эффи, принуждая себя ответить, но вряд
ли понимая, что говорит.
- А пища? - продолжал Шарпитло тем же сочувственным тоном. - По вкусу
она тебе? Может быть, тебе хотелось бы чего-нибудь повкуснее? Ты ведь,
кажется, хвораешь?
- Все хорошо, сэр, благодарю вас, - сказала бедняжка тоном, в котором
никто не узнал бы задорную и живую Лилию Сент-Леонарда. - Все хорошо, даже
слишком хорошо для меня.
- Негодяй, кто довел тебя до этого, Эффи! - сказал Шарпитло.
Слова эти были подсказаны отчасти чувством сострадания, которого даже
он не был совершенно чужд, хоть и привык играть чувствами других и не
обнаруживать собственных; отчасти же - стремлением перевести разговор на
нужную ему тему. В этом случае оба мотива удивительно хорошо сочетались,
ибо, говорил себе Шарпитло, чем больший негодяй этот Робертсон, тем большей
заслугой будет его поимка.
- Экий негодяй, - повторил он. - Попадись он мне только!
- Я, может, больше его виновата, - сказала Эффи. - Меня с детства
учили, что хорошо, а что дурно, а он, бедный... - Тут Эффи замолчала.
- С детства был негодяем, - сказал Шарпитло. - Он, кажется, не из
наших мест и знался только с этим бродягой Уилсоном, так ведь?
- Лучше бы он с ним никогда не встречался!
- Правда твоя, Эффи, - сказал Шарпитло. - А где ты обычно встречалась
с Робертсоном? Кажется, в Лэй Калтоне?
До сих пор ему удавалось получать ответы благодаря тому, что вопросы
его искусно следовали за ходом собственных мыслей простодушной и удрученной
девушки, которая начала как бы думать вслух; этого опытный собеседник без
труда может добиться от людей по природе рассеянных или чем-нибудь сильно
потрясенных. Но последние слова следователя слишком походили на прямой
допрос и Эффи сразу очнулась.
- Что я сделала? - спросила Эффи, выпрямляясь и быстро откидывая
спутанные волосы с исхудалого, но все еще прекрасного лица. Она устремила
на Шарпитло испытующий взгляд. - Ведь вы джентльмен, сэр, вы порядочный
человек и не станете подслушивать, что говорит несчастная, которая себя не
помнит...
- Я ведь для твоей же пользы, - сказал Шарпитло успокаивающим тоном. -
Для тебя всего лучше было бы, если бы мы изловили негодяя Робертсона.
- Не оскорбляйте того, кто вас не оскорблял, сэр... Робертсон? Я на
него никаких жалоб не имею.
- Если ты себя не жалеешь, Эффи, ты бы подумала, какое горе причинила
своей семье, - сказал представитель закона.
- Господи! - вскричала Эффи. - Бедный отец! Бедная моя Джини! Это мне
всего горше... О сэр, если есть у вас капля жалости, - а то здесь все как
вот эта каменная стена! - велите впустить ко мне сестру, когда она в другой
раз придет. А то я слышу, как ее гонят от дверей, а сама не могу дотянуться
до окна и хоть одним глазком на нее взглянуть! Этак с ума сойдешь! - И она
посмотрела на него так умоляюще, что поколебала его решение.
- Хорошо, - начал он, - ты увидишься с сестрой, если скажешь мне... -
Но он тут же прервал себя и поспешно добавил: - Ладно! Увидишься с сестрой
так или иначе!.. - С этими словами он вышел из камеры.
Увидя Рэтклифа, он заметил:
- Ты прав, Рэт, от этой девчонки не добьешься толку. Одно ясно: отец
ее ребенка не кто иной, как Робертсон; значит, это он придет сегодня к
могиле Мусхета. Тут-то мы его и изловим, Рэт, не будь я Гедеон Шарпитло!
- Но если это так, - сказал Рэтклиф, у которого не было никакой охоты
ускорить поимку Робертсона, - если это так, мистер Батлер должен был бы
признать в том человеке, который повстречался ему в Королевском парке, того
самого, кто надел платье Мэдж и вел за собою мятежников.
- Не обязательно, - ответил Шарпитло. - Дело было в темноте и в
суматохе. Да еще к тому же жженая пробка или краска... Ты ведь и сам умеешь
так перерядиться, что тебя не признал бы даже твой хозяин - сатана.
- И то верно, - сказал Рэтклиф.
- К тому же, дурень ты этакий, - продолжал с торжеством Шарпитло, -
священник ведь сказал, что человека, который встретился ему в парке, он как
будто видел раньше, да только не помнит, где и когда.
- И то правда, ваша милость, - сказал Рэтклиф.
- Ну так мы с тобой пойдем сегодня его ловить.
- Много ли проку от меня будет, ваша милость? - сказал неохотно
Рэтклиф.
- Проку? - переспросил Шарпитло. - Ты нас поведешь - ведь ты знаешь
дорогу. К тому же я не намерен спускать с тебя глаз, приятель, пока не
захвачу того.
- Что ж, сэр, - согласился Рэтклиф, не слишком довольный. - Будь
по-вашему. Только он человек отчаянный.
- А мы, - ответил Шарпитло, - прихватим с собой все, что надо, чтобы
образумить его.
- И вот еще что, - продолжал Рэтклиф, - ночью я ведь, пожалуй, не
найду дороги к Мусхетову кэрну. Днем еще туда-сюда, а при луне, когда там
столько камней, и все один на другой похожи, как угольщик на черта, где уж
тут найти дорогу! Это все равно что ловить луну в воде.
- Что это значит, Рэтклиф? - сказал Шарпитло, устремляя на непокорного
зловещий взгляд. - Ты, видно, забыл, что твой смертный приговор еще не
отменен.
- Нет, сэр, - сказал Рэтклиф. - Не так-то легко это забыть. Раз ваша
милость приказывает идти, я что ж? Я пойду. А только можно бы найти
проводника получше - вот хоть эту самую Мэдж Уайлдфайр.
- Черта с два! Надо быть таким же сумасшедшим, как она, чтобы взять ее
в проводники.
- Как будет угодно вашей милости, - ответил Рэтклиф. - Я бы ее
уговорил, а дорогу она знает; ведь она редко когда ночует дома, а летом всю
ночь бродит по горам - такая уж дурочка.
- Что же, - сказал следователь, - если ты думаешь, что она нас
доведет... Только гляди, ты мне отвечаешь головой.
- Ну что тут будешь делать! - сказал Рэтклиф. - Видно, такому, как я,
на честный путь не попасть, как ни старайся.
Так размышлял он про себя, оставшись на несколько минут один, пока
блюститель правосудия отдавал нужные приказания и получал приказ на арест
Робертсона.
На восходе луны следователь и его спутники вышли за городские стены.
Вдали смутно виднелось Артурово Седло, похожее на огромного спящего льва, и
гигантская гранитная стена Солсберийских утесов. Обойдя Кэнонгейт с юга,
они достигли Холирудского аббатства, а оттуда вышли в Королевский парк.
Вначале их было четверо. Шарпитло