Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
торе".
"Если говорить кратко и несколько упрощенно, - пишет по этому поводу
Н. Эйдельман, - то в 1830-х годах поэт смотрит на Павла и его царствование
многостороннее и объективнее, чем прежде; не осудить, приговорить,
оправдать, но понять, объяснить "романтического" императора и
закономерность того, что с ним произошло в связи с более ранними и
поздними событиями, объяснить в духе высокого историзма - вот к чему
стремился Пушкин".
В 1832 году Пушкин довольно коротко (на "ты") сошелся с Н. М.
Смирновым, после его женитьбы на Александре Осиповне Россет ("черноокой
Россети"): на этой свадьбе поэт был шафером. Оставаясь "добрым малым",
Смирнов постепенно шел в гору и закончил губернатором в Петербурге. Он
искренне уважал таланты Пушкина, но еще большая дружба связывала поэта с
его женой. Поэтому можно предположить, что ее взгляды, изложенные в
"Автобиографии" А. О. Смирновой, были близки и Пушкину. Ее рассуждения
отличаются от упрощенной, распространенной в разных общественных кругах
версии о "сумасшедшем деспоте". "Нет сомнений, - записывает мемуаристка, -
что несчастный Павел был подвержен припадкам сумасшествия. Но кого же он
сделал несчастным? Он ссылал в Москву, в дальние губернии. При нем не было
рекрутского набора, нового налога, не было войны. Россия была покойна. Я
раз говорила князю Дмитрию Александровичу Хилкову, что император Павел
навел страх божий на всю Россию. "Скажите - на Петербург. Страх божий -
начало премудрости".
После страшной распущенности царствования Екатерины II нужна была
строгая рука. Он разогнал толпу и оставил при себе Куракина, который
вполне заслуживал его доверия. Павел был человеком религиозным и
нравственным. Павел получил столовый фарфоровый сервиз от прусского
короля. Никогда не был так весел, как в этот вечер 11 марта, шутил с
Нарышкиным, разговаривал о Наполеоне и его войнах. Он сказал великие
слова: "Мне кажется, что государи не имеют права проливать кровь своих
подданных. Надо ввести "божии суды" старых времен и биться один на один в
открытом поле". Павел был рыцарь в полном смысле этого слова..."
Об интересе Пушкина к Павлу I свидетельствует и В. А. Соллогуб:
"Пушкин рассказывал, что, когда он служил в Министерстве иностранных
дел, ему случилось дежурить с одним весьма старым чиновником. Желая
извлечь из него хоть что-нибудь, Пушкин расспрашивал его про службу и
услышал от него следующее. Однажды он дежурил в этой комнате, у этого
самого стола. Это было за несколько дней перед смертью Павла. Было уже за
полночь. Вдруг дверь с шумом растворилась. Вбежал сторож, впопыхах
объявляя, что за ним идет государь. Павел вошел и в большом волнении начал
ходить по комнате; потом приказал чиновнику взять лист бумаги и начал
диктовать с большим жаром. Чиновник начал с заголовка: "Указ его
императорского величества" - и капнул чернилами. Поспешно схватил он
другой лист, снова начал писать заголовок, а государь все ходил по комнате
и продолжал диктовать. Чиновник до того растерялся, что не мог вспомнить
начала приказания и боялся начать с середины, сидел ни жив ни мертв перед
бумагой. Павел вдруг остановился и потребовал указ для подписания.
Дрожащий чиновник подал ему лист, на котором был написан заголовок и
больше ничего.
- Что государь? - спросил Пушкин.
- Да ничего-с. Изволил только ударить меня в рожу и вышел.
- А что же диктовал вам государь? - спросил снова Пушкин.
- Хоть убейте, не могу сказать. Я до того был испуган, что ни одного
слова припомнить не могу".
Взгляд Пушкина на Павла I трансформируется от "увенчанного злодея",
"тирана" до "романтического императора" - "врага коварства и невежд". "Он
человек! Им властвует мгновенье", - писал он о Павле I.
А вот мнение о Павле I другого русского гения.
Запись в дневнике от 24 октября 1853 года: "Несмотря на часто
слышанную мною лесть и пристрастное мнение людей, робко преклоняющихся
перед всем Царским, мне кажется, что действительно характер, особенно
политический, - Павла I благородный рыцарский характер. Охотнее принимаешь
клевету за ложь, чем лесть за правду".
"Читал Павла, - записывает Л. Н. Толстой 12 октября 1905 года. -
Какой предмет! Удивительный!.." В другом месте: "...признанный, потому что
его убили, полубешеным, Павел... так же как его отец, был несравненно
лучше жены и матери..."
В "Русском архиве" были опубликованы "Любопытные и достопамятные
деяния и анекдоты государя императора Павла Петровича", собранные в конце
XVIII века А. Т. Болотовым. 31 марта 1867 года Лев Николаевич обращается к
издателю "Русского архива" историку П. И. Бартеневу с просьбой: "Напишите
мне, ежели это не составит для вас большого труда, материалы для истории
Павла-императора. Не стесняйтесь тем, что вы не все знаете. Я ничего не
знаю, кроме того, что есть в Архиве. Но то, что есть в Архиве, привело
меня в восторг".
Многие "анекдоты" поразили Толстого человеческим подходом к
государственным делам. Он заботился о том, чтобы богатые не обижали
бедных. И Толстой, заканчивая "Войну и мир", собрался писать историю царя,
который, минуя "испорченное меньшинство", тянулся к народу, ставил
интересы бедных и незнатных выше интересов вельмож и, главное, чувствовал,
чего ждет от него народ. Павел казался Толстому наиболее подходящим
примером правителя, улавливающего эти идущие снизу, из глубины, токи -
миллионы человеческих воль.
По его убеждению, эти токи, идущие из нижнего, коренного слоя, в
конечном счете определяют исторические процессы. Но, как и Пушкину,
написать историю Павла I Толстому не пришлось.
Обратимся к свидетельствам историков и современников "полубезумного
царя".
Историк В. О. Ключевский: "...Он не лишен был дарований, все знавшие
его в то время отлично отзывались о его нравственных качествах; у него
было природное чувство порядка и дисциплины, он вынес довольно хорошие и
разнообразные сведения из своей молодости, хотя сведения эти были
беспорядочны... Притом это был очень набожный человек; в Гатчине долго
потом указывали на место, где он молился по ночам: здесь был выбит
паркет..."
Историк Г. Цшокке: "...Деятельный, всегда торопливый, вспыльчивый,
повелительный, любезный, обольстительный даже под царским венцом, он хотел
править один, все видеть, все делать лучше; он породил много неблагодарных
и умер несчастливым".
Историк А. Брикнер: "Характер - странная смесь противоположных
качеств, иногда поразительное добродушие, доверчивость и склонность к
шутке, желание поострить... В последние годы царствования Екатерины II
развиваются недоверчивость и раздражительность, малейшее противоречие
вызывало в нем гнев, так подготовивший целый ряд насилий и ошибок".
Уже в начале нашего века профессор Харьковского университета П. И.
Буцинский в своем исследовании "Отзывы о Павле I его современников" делает
следующий вывод: "По отзывам беспристрастных современников, как русских,
так и иностранных, Павел Петрович - этот царь-демократ - был человеком
редким в нравственном отношении, глубоко религиозным, прекрасным
семьянином с недюжинным умом, феноменальной памятью, высокообразованным,
энергичным и трудолюбивым и, наконец, мудрым правителем государства как в
делах внешней политики, так и внутренней".
П. А. Вяземский: "Его беда заключалась прежде всего в том, что он был
слишком честен, слишком искренен, слишком благороден, то есть обладал
рыцарскими качествами, которые противопоказаны успешной политической
деятельности. "Верность", "долг", "честь" - были для него абсолютными
ценностями".
Полковник Н. А. Саблуков: "...Доброжелательный и великодушный,
склонный прощать обиды, готовый каяться в ошибках, любитель правды,
ненавистник лжи и обмана, заботлив о правосудии, гонитель всякого
злоупотребления власти, особенно лихоимства и взяточничества. К сожалению,
все эти добрые качества становились совершенно бесполезными и для него и
для государства вследствие совершенного отсутствия меры, крайней
раздражительности и нетерпеливой требовательности безусловного
повиновения. Малейшее колебание в исполнении его приказаний, малейшая
неисправность по службе влекли строжайший выговор и даже наказание без
всякого различия лиц... Считая себя всегда правым, упорно держался своих
мнений и был до того раздражителен от малейшего противоречия, что часто
казался совершенно вне себя. Сам сознавал это и глубоко этим огорчался, но
не имел достаточно воли, чтобы победить себя".
Сенатор И. В. Лопухин: "В Павле соединялись все противоположные
свойства, только острота ума, деятельность и беспредельная щедрость
никогда не покидали. С детства страхи и подозрения, а безмерная энергия
стеснялась невольным бездействием до немолодых уже лет. При редком
государе можно было бы больше сделать добра для государства при усердии к
отечеству окружающих".
"Павел... такой имел дар приласкать, когда хотел, что ни с кем во всю
жизнь не был я так свободен при первом свидании, как с сим грозным
императором".
Генерал А. П. Ермолов, герой Отечественной войны 1812 года: "...У
покойного императора были великие черты, и исторический его характер еще
не определен у нас".
Княгиня Д. Х. Ливен: "В основе его характера лежало величие и
благородство - великодушный враг, чудный друг, он умеет прощать с
величием, а свою вину или несправедливость исправлять с большою
искренностью... Он обладал прекрасными манерами и был очень вежлив с
женщинами - все это запечатлело его особу истинным изяществом и легко
обличало в нем дворянина и великого князя... Его шутки никогда не носили
дурного вкуса, и трудно себе представить что-либо более изящное, чем
краткие милостивые слова, с которыми он обращался к окружающим в минуты
благодушия".
В. И. Штейнгель, декабрист: "...государь редкую неделю не посещал
корпус, и всегда неожиданно. Он все хотел видеть собственными глазами,
входил в самые мелочи, заглядывал во все уголки... Заботливость гласная
разительная. "Логин! Не обманываешь ли ты меня, всегда ли у тебя так
хорошо?" - спрашивал государь однажды нашего генерала И. Л. Кутузова во
всеуслышание, пробуя хлеб в столовой зале... Со вступлением Павла на
престол все переменилось. В этом отношении строгость его принесла великую
пользу".
И. И. Дмитриев, поэт, сенатор, министр юстиции: "...я находил в
поступках его что-то рыцарское, откровенное... Пусть судит его потомство,
от меня же признательность и сердечный вздох над его прахом".
"Павел был весьма склонен к романтизму и любил все, что имело
рыцарский характер, - пишет Н. Саблуков. - ...Как доказательство его
рыцарских, доходивших даже до крайности воззрений может служить то, что он
совершенно серьезно предложил Бонапарту дуэль в Гамбурге с целью положить
этим поединком предел разорительным войнам, опустошавшим Европу...
Несмотря на всю причудливость и несовременность подобного вызова,
большинство монархов, не исключая самого Наполеона, отдали полную
справедливость высокогуманным побуждениям, руководящим русским государем,
сделавшим столь рыцарское предложение с полною искренностью и
чистосердечием".
Умный и проницательный Наполеон Бонапарт назвал его "Российским
Дон-Кихотом" - благородным "рыцарем печального образа".
"Рыцарство", "царь-рыцарь" - об этом в ту пору говорили и писали
многие, не раз толкуя о причудливом совмещении "рыцаря" и "тирана".
* * *
Он враг Коварства и невежд...
А. Пушкин
Еще в детстве Павел увлекался подвигами храбрых и благородных рыцарей
во имя любви, добра и справедливости.
"Читал я его высочеству Вертову историю об ордене мальтийских
рыцарей, - пишет в дневнике Порошин 23 февраля 1765 года. - Изволил он
потом забавляться и, привязав к кавалерии свой флот адмиральский,
представлять себя кавалером Мальтийским". Запись Порошина несколько дней
спустя: "Представлял себя послом Мальтийским и говорил перед маленьким
князем Куракиным".
Любовь к рыцарям и "рыцарству" сохраняется и в зрелые годы. "После
женитьбы раза два в неделю происходили турниры с придворными кавалерами в
особых костюмах", - пишет Ключевский.
Можно представить, какова была радость Павла, когда исполнилась его
детская мечта и он стал гроссмейстером рыцарей Мальтийского ордена! На
невских берегах появляются мальтийские кавалеры, мальтийские кресты, орден
Иоанна Иерусалимского.
С Англией, захватившей остров Мальта, разрываются дипломатические
отношения; это же послужило немаловажной причиной к сближению с Францией -
Бонапарт сумел использовать такой случай. 4 января 1797 года император
Павел Первый принял под свое покровительство орден мальтийских рыцарей, а
2 ноября 1798 года по их просьбе возложил на себя звание магистра ордена.
Благодаря этому Россия твердой ногой становится на Средиземном море, где в
это время господствует блистательный российский флот под флагом
выдающегося флотоводца адмирала Ушакова.
"Никогда не было при дворе такого великолепия, такой пышности и
строгости в обрядах", - свидетельствует И. И. Дмитриев, отмечая
приверженность императора к рыцарским атрибутам: этикету, гербам,
эмблемам, стилю и вопросам чести. "Рыцарская тема" ярко проявляется и в
любимом Михайловском замке, построенном архитектором Бренной по эскизному
проекту самого Павла.
Рыцарство Павла - в немалой степени защита от якобинства, реакция
самодержавного царя на революционные изменения, происходившие во Франции.
Обращение к далекому средневековому прошлому с его репутацией
благородства, бескорыстного служения, храбрости - попытка противопоставить
"облагороженное неравенство" против "злого равенства". "Царь установил в
своем дворце очень строгий этикет, мало сообразный с общепринятыми
нравами, малейшее нарушение мельчайшей детали которого вызывало его
ярость, и за одно это попадали в якобинцы", - писал Наполеон Бонапарт.
"Ужасы революции, вопли эмигрантов о ее подавлении железом и кровью, -
пишет Ключевский, - способствовали тому, что Павел во всем видел
революционный дух, везде чудились ему якобинцы".
Распекая адмирала Чичагова, сидевшего перед этим в крепости за
"якобинство", Павел говорит: "Если Вы якобинец, то представьте себе, что у
меня красная шапка, что я главный начальник всех якобинцев и слушайтесь
меня".
Основа рыцарства - свободная личность, сохраняющая принципы чести и в
отношениях с высшими, с монархами. Павел Петрович был противником всяких
монархических церемоний, собраний, благодарственных изъявлений со стороны
подданных. Авторитет самодержца часто лишь мешал ему в повседневных делах,
где его отличали простота и естественность.
Рыцарство Павла - всевластие и честь! Политическая цель, осознанная
еще до воцарения, - максимальная централизация власти как единственный
путь к "блаженству всех и каждого". Мечта о "твердой благородной" власти
сочетается с осуждением придворной роскоши, безнравственности, лени,
пустословия. "Государь приучал к порядку и вельмож, доводит и самых
знатнейших господ до тщательного исполнения своих должностей".
Честь - любимая тема бесед, приказов, распоряжений. Для них
характерен и особый стиль - краткий, ясный, иногда возвышенный, но всегда
с выражением чувства. Суворову: "...не мне тебя, герой, награждать, ты
выше мер моих"; "Плюньте на Тугута и Бельгарда и выше. Возвращайтесь
домой, Вам все рады будут". Салтыкову, московскому губернатору: "Господин
фельдмаршал - делаю Вам последний выговор".
Честь превыше всего, и за ее нарушение виновных ждут самые суровые
наказания. Поручик Московского драгунского полка нагрубил сразу нескольким
командирам. Аудиториат решил, "лишив чина, выключить из службы". Павел I
усиливает наказание: "Сняв чины, посадить в крепость без срока".
Подпоручик Сумароков в споре с командиром обнажил саблю, аудиториат
решает "лишить чинов, выключить из службы". Павел добавляет: "послать в
Сибирь на житье".
"Городничему, уличенному в клевете на офицера, приказано императором
во время развода войск встать на колени перед обиженным и просить
прощения".
После утреннего развода войск во дворце собиралось военное общество:
"В это время офицеры в самых небольших чинах допускались в комнаты
государя. Тут ставилась закуска и водка, но сам Павел никогда ничего не
пил, не курил и не терпел спиртного запаха от окружающих". Становится
понятной его записка военному губернатору фон Палену: "Офицера сего нашел
я в тронной у себя, в шляпе. Судите сами. Пїаївїеїл".
За нарушение правил чести нет пощады никому! Канцлер Ростопчин,
заподозренный в неблаговидном поступке, немедленно отстраняется от дел.
"Ростопчин Чудовище! Он хочет делать из меня орудие своей личной мести, -
негодует Павел. - Ну, так я же постараюсь, чтобы она обрушилась на нем
самом".
Напротив, к тем, кто дорожил своей честью и достоинством, кто не
лукавил и не боялся чистосердечного признания, император был справедлив и
великодушен. "Все знавшие государя еще великим князем уверяли об нем, что
он всегда отменно жаловал и любил, если кто ему в чем чистосердечно
признавался; напротив того, не мог терпеть лукавства и запирательства.
Черту сию характера задействовал он, может быть, от прадеда своего,
государя Петра Великого".
Рассказ современника: "Павел замечает пьяного офицера на часах у
Адмиралтейства и приказывает его арестовать; тот не дается и напоминает:
"Прежде чем арестовать. Вы должны сменить меня". Царь велит наградить
офицера следующим чином: "Он пьяный, лучше вас, трезвых, свое дело знает".
Молодой чиновник Каразин, в будущем известный общественный деятель,
пытается бежать за границу. "Когда был пойман, откровенно написал
императору, что хотел укрыться от жестокости его правления, и хотя не
знает за собой вины, но уже свободный образ мыслей его мог быть
преступлением. Павел, не чуждый порывов великодушия, простил Каразина и
дозволил ему поступить на службу".
И. И. Дмитриев рассказывает, как по подметному письму он, только что
вышедший в отставку полковник Семеновского полка, и штабс-капитан того же
полка Лихачев были обвинены в замысле на жизнь императора. Они были
арестованы и привезены во дворец. "...Окруженный военным генералитетом и
офицерами, - пишет Дмитриев, - государь ожидал нас в той комнате, где
отдавались пароль и императорские приказы. При входе нашем в нее он
указывает нам место против себя, потом, обратясь к генералитету, объявляет
ему, что неизвестный человек оставил у будочника письмо на императорское
имя, извещающее, будто полковник Дмитриев и штабс-капитан Лихачев умышляют
на жизнь его. "Слушайте", - продолжал он и начал читать письмо, которое
лежало у него в шляпе. По прочтении оного государь сказал: "Имя не
подписано, но я поручил военному губернатору отыскать доносителя. Между
тем, - продолжал он, обратясь к нам, - я отдаю вас ему