страт из Элиды.
   - Так это ты  был  прорицателем  и  советником  Мардония  в  битве  при
Платеях? - вымолвил Гиперид. - Это ты советовал ему  не  наступать?..  Мне
говорили...
   Эгесистрат утвердительно кивнул и спросил:
   - Неужели, по твоему мнению, это означает, что я преступник? Если  так,
то я в твоей власти. Эти люди послушны тебе, и один из них вооружен мечом.
   Гиперид глубоко вздохнул.
   - Мардоний мертв. Думаю, не стоит беспокоить мертвых.
   - Я бы тоже не стал. Пусть покоятся с миром.
   - Если мы станем мстить  всем,  тогда  придется,  например,  почти  все
население этого города обратить в рабство. Кто  же  останется?  Кто  будет
защищать стены от воинов Великого Царя? Даже сам Ксантипп так считает.
   Я наполнил чашу вином и подал ему.
   - А не знаешь ли ты, как экклесия намерена поступить в отношении Фив? -
спросил Гиперид. Эгесистрат лишь головой покачал. -  Они  хотели  сровнять
наш город с землей! И продать всех жителей Беотии в рабство  финикийцам  в
пурпуровых плащах. Я вообще-то кожами торгую.  В  мирное  время,  конечно.
Можешь себе представить, если бы меня продали в рабство,  какой  урон  это
нанесло бы торговле кожами?  -  Было  довольно  прохладно,  но  Эгесистрат
провел по лбу рукой, словно отирая  пот.  -  Только  спартанцы  смогли  их
удержать  от  подобного  шага...  Боги  свидетели,   я   вовсе   не   друг
спартанцам... Ты что это хихикаешь, моя милая?
   - Ты говоришь теми же словами, что и Эгесистрат, - отвечала Ио. - Перед
тем, как ты пришел,  он  сказал  то  же  самое.  Говорят,  это  счастливая
примета.
   - Конечно! - И, повернувшись к Эгесистрату, Гиперид спросил: -  Значит,
ты тоже так считаешь? Уж ты-то должен знать.
   - Да, это правда, - кивнул прорицатель. -  Всегда  хорошо,  когда  люди
мыслят и говорят одинаково.
   - Наверное, ты прав. - Гиперид оживился. - Теперь вот  что:  я  капитан
"Европы", мы собираемся отплывать завтра утром. Сколько ты с меня возьмешь
за предсказание? Хотелось бы знать, как боги отнесутся к нашему плаванию и
какие опасности встретятся нам в пути.
   - Ничего не возьму, - ответил Эгесистрат.
   - Ты хочешь сказать, что не станешь ничего предсказывать?
   - Я хочу сказать только то, что сказал.  Я  сообщу  тебе  все,  что  ты
хочешь узнать, но ничего не возьму в уплату за это. Ты ведь  намереваешься
проплыть по Геллеспонту в поисках Эобаза?
   Гиперид был потрясен. Я тоже.
   Эгесистрат улыбнулся:
   - Здесь нет никакой тайны, - сказал он. - Можете мне  поверить.  Просто
Артаикт перед смертью сообщил мне, что ты расспрашивал его об  Эобазе.  Ио
может это подтвердить.
   - Дело в том, - пояснил я Гипериду, - что  мы  с  чернокожим,  закончив
укладывать вещи, вернулись на берег  в  поисках  Ио.  Но  Артаикт  к  тому
времени был уже мертв, и возле него никого не осталось, кроме Эгесистрата,
который оплакивал Артаикта, Ио и солдат. Мы познакомились с ним...
   - И я все еще оплакиваю Артаикта, - прервал меня Эгесистрат.  -  А  ты,
разумеется, решил, что неплохо было бы расспросить того, кто  знал  Эобаза
лично. Ты совершенно ясно дал это понять, когда Ио ходила за  водой  и  за
этим прекрасным вином. Что ж, хорошо. Эобаз - мидиец,  не  перс;  впрочем,
мы, эллины, часто называем мидийцами персов; только он  настоящий  мидиец.
Ему около тридцати пяти лет, он очень высокий и очень сильный.  Прекрасный
наездник. На правой щеке - длинный  шрам,  частично  скрытый  бородой.  Он
рассказывал мне, что получил его  еще  в  детстве,  когда,  пустив  лошадь
галопом, пытался побыстрее миновать густые заросли. А теперь,  Гиперид,  я
хотел бы узнать, зачем ты до  сих  пор  болтаешься  в  Сесте?  Я  полагаю,
большую часть всего, что тебе необходимо для плавания, можно было бы уже с
легкостью достать - или же, напротив, достать будет совершенно невозможно.
Это  совершенно  очевидно.  Так  что  же  ты   такое   ищешь,   если   оно
представляется возможным, но отчего-то недоступным тебе?
   - Мне нужен человек, -  отвечал  Гиперид,  -  который  хорошо  знал  бы
диалекты северных племен и их обычаи, а также выразил бы готовность  плыть
с нами. Я полагаю, Эобаз либо уже достиг пределов Империи  и  находится  в
безопасности, либо был задержан в одном из северных городов - что было  бы
нетрудно, либо  попал  в  плен  к  кому-то  из  варваров  по  эту  сторону
Мраморного моря. Как раз там можем попасть в беду и мы, вот почему я хотел
бы на всякий случай принять меры.
   Эгесистрат погладил свою бороду - черную, курчавую и очень густую  -  и
сказал:
   - Такого человека ты уже нашел.
   Вскоре он удалился, а чернокожий принялся готовить еду. Ио отвела  меня
в сторонку и спросила:
   - Хозяин, неужели ты и впрямь собирался его убить?
   - Конечно же нет!
   -  А  мне  показалось...  Ты  так  стремительно  ворвался  в   комнату,
размахивая своим мечом, словно голову ему хотел снести. И, наверное,  снес
бы, если б он не увернулся.
   Я снова объяснил, что всего лишь хотел  показать  Эгесистрату  меч,  но
явно ее не убедил. Потом Ио принялась расспрашивать меня о том, что  мы  с
чернокожим  сегодня  делали.  Отвечая  на  ее  многочисленные  вопросы,  я
вспомнил, что так и не показал Гипериду плащи, которые мы купили. Так что,
удовлетворив наконец любопытство Ио, я вытащил плащи, и они Гипериду вроде
бы понравились, но он и словом не обмолвился о красном плаще,  так  что  я
решил и не спрашивать его об этом.
   После того как мы поели, Ио принесла  мне  мой  свиток  и  посоветовала
записать все, что произошло сегодня; она была уверена, что это  нам  очень
пригодится потом. Я так и  сделал,  подробно  записав  все,  что  казалось
важным, стараясь как можно лучше передать на своем родном  языке  то,  что
услышал и увидел за этот день.
   Итак, как я уже успел записать, мое занятие прервал Эгесистрат, который
хотел выяснить, где мы с Ио были, когда спартанцы  взяли  нас  в  плен,  а
когда понял, что я  не  смогу  ему  это  объяснить,  разбудил  Ио  и  стал
расспрашивать ее. Потом заявил, что пойдет на стену - наблюдать за полетом
птиц; было уже довольно темно, и птицы почти  не  летали,  за  исключением
некоторых. Эгесистрат долгое время не возвращался, а  вернувшись,  сообщил
Гипериду, что боги благоприятствуют нашему путешествию  и  он  поплывет  с
нами, если Гиперид того хочет. Гиперид был страшно доволен и забросал  его
вопросами, но он ответил всего на два-три из них, да и то Гиперид мало что
понял.
   В конце концов Гиперид отправился спать, а Эгесистрат присел  рядом  со
мной у огня и сказал,  что  ему  очень  хочется  почитать  мой  свиток.  Я
пообещал прочитать ему свои записи, если они так ему интересны, и добавил,
что у меня в сундучке есть еще один свиток, весь уже исписанный.
   - Может  быть,  потом,  вскоре,  я  попрошу  тебя  об  этом,  -  сказал
Эгесистрат. - Ио говорила, что ты  ничего  не  помнишь,  вот  я  и  гадаю,
насколько это действительно так.
   - Да, это так, - сказал я. - По крайней мере, в отличие от других, я не
помню событий даже минувшего дня. Мне это кажется странным, тем более  что
есть некоторые вещи, которые я помню хорошо - отца, мать, родной дом...
   - Понятно, - кивнул он. - А ты не помнишь, как подружился  с  Павсанием
из Спарты?
   Я ответил, что припоминаю, как Ио говорила о нашем пребывании в Элиде и
о том жертвоприношении богам, которое мы совершили вместе с  Павсанием.  А
потом спросил, настоящий ли царь этот Павсаний.
   Эгесистрат покачал головой:
   - Нет, не настоящий, хотя его часто называют царем. Спартанцы привыкли,
чтобы у них был царь, точнее, предводитель; а  поскольку  именно  Павсаний
сейчас предводительствует ими, они и называют его царем. На самом же  деле
он всего лишь регент и правит вместо малолетнего царя Плейстарха, которому
приходится дядей.
   Я  предположил,  что  поскольку  этот  Павсаний  подружился  с  Ио,   с
чернокожим и со мною, значит, он, наверное, добрый человек.
   Эгесистрат долго молчал, глядя в огонь и словно что-то читая  в  языках
пламени. В конце концов он ответил:
   - Если бы он принадлежал к иному народу, я бы скорее назвал  его  злым.
Послушай, Латро, если ты не помнишь Павсания, то,  может  быть,  вспомнишь
Тизамена из Элиды?
   Но я и Тизамена не помнил и спросил Эгесистрата, не родственник  ли  он
ему, поскольку оба они из Элиды.
   - Родственник, но очень дальний, - отвечал  Эгесистрат.  -  Наши  семьи
ведут свое происхождение от одного предка, но давно рассорились. Они стали
соперничать еще в Золотой век, когда боги жили рядом с людьми.
   - Жаль, что теперь не Золотой век, - сказал я. - А  то  я  пошел  бы  к
кому-нибудь из богов и попросил сделать меня таким, как все.
   - Не настолько уж ты ото  всех  отличаешься,  да  и  непросто  человеку
заслужить  благорасположение  богов;  боги  не   часто   покровительствуют
смертным.
   Сердце подсказывало мне, что он прав.
   - Ио говорила, что ты и так можешь видеть богов, - заметил  Эгесистрат.
- Я тоже иногда вижу их.
   Я признался, что не помню об этой своей особенности.
   - Наверное, во многих случаях я был бы  куда  счастливее,  если  б  мог
забывать увиденное так же быстро, как ты, - сказал  Эгесистрат,  некоторое
время помолчал и заговорил снова: - Возможно, Латро, это Тизамен,  который
ненавидит меня, опутал тебя своими чарами. Ты мне позволишь  их  нарушить,
если я буду в силах сделать это? -  При  этом  он  стал  раскачиваться  из
стороны в сторону, точно молодое деревце под ветром. Обе  руки  он  поднял
кверху, растопырив пальцы веером...
   И вот теперь, хотя я помню все его вопросы, я совсем забыл, что отвечал
ему. Он давно ушел, а я все  сижу  и  смотрю  на  нож,  которым  собирался
заточить свой стиль. Нож весь в крови.



5. НА КОРАБЛЕ

   "Европа" покинула Сест сегодня, уже ближе к закату. Мы могли бы отплыть
значительно раньше, но наш капитан Гиперид придирался то к  одному,  то  к
другому, пока на борт не  поднялся  хромой  и,  по-моему,  больной  старый
эллин. После чего капитан придираться перестал.
   Из гавани мы вышли на веслах. Это  тяжелая,  однако  довольно  приятная
работа. Очутившись на просторах Геллеспонта, мы поставили парус; при столь
мощном западном ветре грести не было необходимости. Матросы  говорят,  что
берега на восток от нас принадлежат империи Великого Царя,  так  что  если
ветер подгонит нас слишком близко, придется все же взяться за весла.  Пока
я писал, мы успели встретить три корабля, такие же триремы, как наша.  Они
возвращались  в  Сест,  так  что  шли  на  веслах  и  напоминали  огромных
шестикрылых птиц, низко летящих над разбушевавшимся морем.
   Подошла Ио и заговорила со  мной  и  с  чернокожим.  Она  меня  не  раз
предупреждала, что если этот свиток  намокнет,  то  вскоре  рассыплется  в
прах. И я ей клятвенно обещал сразу убирать его  в  сундучок,  как  только
кончу писать. Я спросил у нее про хромого человека, и она рассказала,  что
его зовут  Эгесистрат,  мы  давно  с  ним  знакомы  (чернокожий  при  этом
покивал), а она ухаживает за ним. Сейчас она уложила его под палубой,  где
не дует, и он заснул. Я спросил, чем он болен, но она не ответила.
   Кибернет  наш  между  тем  все  ходит  по  проходу  между  скамьями   и
разговаривает с гребцами. Он самый старый моряк на борту, по-моему, старше
даже хромого и Гиперида. Он маленького роста, тощий, почти лысый, а вокруг
лысины - седой венчик волос. Поравнявшись с нашей скамьей, он улыбнулся Ио
и сказал, как это хорошо, что она опять оказалась у него на  корабле.  Она
мне говорила, что мы однажды плавали на этой триреме  вокруг  Пелопоннеса,
но я, конечно, ничего не помню. Кибернет велел нам с  чернокожим  показать
ему ладони, пощупал их и заявил,  что  они  недостаточно  мозолистые.  Мне
казалось, что у меня на ладонях кожа здорово загрубела, ведь я в последнее
время много работал руками, но кибернет сказал, что она слишком  мягкая  и
должна загрубеть значительно больше, прежде чем я смогу грести весь  день.
Он считал, что нам  сейчас  нужно  больше  работать  веслами,  чтобы  быть
готовыми на тот случай, когда от нашего умения грести и выносливости будет
зависеть жизнь всех на корабле. Ио рассказывала, что наш кибернет - старый
морской волк и знает о кораблях и о море куда больше, чем  Гиперид,  хотя,
по-моему, Гиперид знает очень много. Гиперид  считается  нашим  капитаном,
потому что этот корабль куплен на его деньги (его  заставило  сделать  это
Собрание Афин). Я сказал Ио, что мне он  кажется  человеком  умным,  может
быть, даже чересчур. Она же  уверила  меня,  что  он  очень  добрый,  хотя
действительно хорошо разбирается в денежных вопросах.
   Надо сказать, пожалуй, что мы с чернокожим занимаем верхнюю  скамью  по
левому борту. По словам Ио, мы с ним сидим рядом именно  потому,  что  это
верхняя скамья и, к тому же находится  ближе  к  носу,  тогда  как  лучшие
гребцы сидят ближе к корме, чтобы все видели и следовали их темпу  гребли.
Чернокожий, который сидит ближе к  борту,  называется  франитом  (то  есть
"скамеечником"), я же зовусь зигитом (то есть "баночником").  Это  потому,
что весло чернокожего опирается на уключину,  вставленную  в  пародос,  то
есть выступ над бортом корабля. Мое же весло прикреплено к банке,  вернее,
к толстому деревянному стержню, вставленному в банку. Когда судно идет под
парусом, людей можно разместить  на  пародосе,  чтобы  избежать  излишнего
крена корабля; но когда мы идем на веслах, каждый,  кто  хочет  пройти  по
этому выступу, должен переступать через вальки  весел,  которыми  работают
франиты.
   Я  еще  должен  упомянуть,  что  люди,  сидящие  ниже  нас,  называются
"фаламиты". По-моему, это  значит  "сидящие  внутри".  Их  весла  проходят
сквозь отверстия в бортах корабля, а на вальки этих весел надеты смазанные
жиром кожаные рукава. Один из матросов раньше был подвергнут наказанию (не
знаю, за что именно). Щитоносцы привязали его к скамье фаламита так, чтобы
голова торчала в отверстие борта, и  каждый  раз  при  вдохе  несчастному,
должно быть, казалось, что в лицо ему выплескивают ведро  ледяной  морской
воды.  Когда  его  отвязали,  он  показался  мне  вполне  раскаявшимся   и
смиренным.
   Чернокожий куда-то отлучился. Когда он вернулся, я спросил, где он был.
Но он только покачал головой. Теперь он  сидит  и  смотрит  на  воду.  Над
бортом натянуты кожаные занавески от брызг, но они не  мешают  нам  видеть
море.
   На ночлег мы причалили к берегу и вытащили корабль на  песок.  Разожгли
костры, согрелись и сварили ужин - кругом валялось много плавника;  теперь
я пишу при свете костра, а другие уже улеглись спать. Огонь  почти  потух,
но я принес еще дров. Один из моряков проснулся, поблагодарил меня и снова
заснул.
   Для Гиперида, кибернета, Асета  и  Эгесистрата  разбили  палатку.  Если
пойдет дождь, мы тоже сделаем себе навес из ходового и боевого парусов,  а
пока все спят возле костров, завернувшись в плащи и сгрудившись, чтоб было
теплее. Когда я спросил, куда мы плывем, Ио ответила, что  в  Пактию,  где
стена Мильтиада.
   Я вдруг проснулся и увидел какую-то женщину, которая рассматривала  наш
лагерь. Молодая луна светила ярко, и я мог хорошо рассмотреть  незнакомку.
Она стояла, чуть выдвинувшись из тени, которую отбрасывали  сосны.  Лагерь
охраняли двое гоплитов Асета, но они женщину то  ли  не  замечали,  то  ли
просто не обращали на нее внимания. Я встал и пошел к ней, думая, что  она
сразу исчезнет в тени и убежит, стоит, мне  подойти  поближе,  но  она  не
исчезла. У меня уже давно не было женщины; в чреслах моих возникла дрожь -
так дрожит от напряжения парус, когда берешь слишком  круто  к  ветру.  На
нашем корабле, разумеется, нет женщин, если не считать Ио.
   Незнакомка была маленького роста, хорошенькая, но какая-то печальная. Я
поздоровался и спросил, не могу ли чем-нибудь ей помочь.
   - Я невеста этого дерева, - отвечала она,  указывая  на  самую  высокую
сосну. - Многие, кто приходят сюда, в мой лес, приносят мне жертвы. И меня
удивило, что вы - а вас так много! - этого не сделали.
   Я решил, что она - жрица какого-нибудь местного храма. И объяснил,  что
я вовсе не начальник над всеми этими людьми, что спят на берегу,  но,  мне
кажется, они не принесли ей жертву  только  потому,  что  у  них  не  было
жертвенного животного.
   - Мне вовсе не  нужны  ни  ягненок,  ни  козленок,  -  сказала  она.  -
Достаточно лепешки и меда.
   Я вернулся в лагерь. Нынче вечером чернокожий, Ио и я ужинали вместе  с
четырьмя обитателями палатки, причем ужин готовил чернокожий,  и  я  знал,
что у Гиперида припасен  горшок  меда,  запечатанный  пчелиным  воском.  Я
приготовил  пресное  тесто  из  муки  крупного  помола,  добавил  соли   и
кунжутного семени и испек на углях лепешку, а потом отнес ее  той  женщине
вместе с медом и бурдюком вина.
   Она подвела меня к подножью огромной сосны, где лежал плоский камень. Я
спросил, какие слова я должен  произнести,  возлагая  на  жертвенник  свои
приношения, и она ответила:
   - Есть гимны, которые чаще  поют  мужчины,  а  есть  и  такие,  которые
предпочитают их жены и дочери; но  все  эти  люди  забыли,  что  приносить
жертву следует в полном молчании.
   Я возложил лепешку на камень,  чуть-чуть  смазал  ее  медом,  а  горшок
поставил рядом. Потом плеснул на землю немного вина.
   Женщина улыбнулась, села перед камнем, прислонившись спиной  к  дереву,
разломила лепешку, окунула в мед и съела. С поклоном я предложил ей  вина,
и она взяла мех с вином в руки и сделала добрый глоток  прямо  оттуда,  не
разбавив вино водой. Потом вытерла губы тыльной стороной ладони  и  знаком
предложила мне сесть напротив.
   Я сел, полагая, что сейчас произойдет именно то,  на  что  я  надеялся,
однако не знал, как к  этому  приступить,  потому  что  между  нами  лежал
священный камень. Женщина вернула мне мех, и я тоже глотнул крепкого вина.
   - Теперь можешь говорить, - сказала она. - Каково  твое  самое  большое
желание?
   Еще секунду назад я это  знал  прекрасно,  но  теперь  чувствовал  лишь
смущение.
   - Ты хочешь попросить плодородия своим полям? - Она снова улыбнулась.
   - А разве у меня есть поля? - спросил я. - Я и не знал...
   - Или же ты желаешь покоя? Это тоже в наших силах. Покой  и  прохладная
сень... Только, по-моему, сейчас тебе нужно совсем не это.
   Я покачал головой и попытался что-то сказать, но не смог.
   - Нет, я не могу перенести тебя на родину, - сказала она. -  Это  не  в
моей власти. Но я могу тебе ее показать. Хочешь?
   Я кивнул и, вскочив на ноги, протянул  ей  руку.  Она  тоже  поднялась,
повесила мех с вином на плечо и сжала мою руку.
   И тотчас же яркий солнечный свет наполнил  весь  мир  вокруг.  Деревья,
берег, корабль и спящие люди - все  исчезло.  Мы  шли  по  свежевспаханной
земле, где в бороздах еще корчились дождевые черви. Перед нами  седовласый
пахарь одной рукой  нажимал  на  рукоять  плуга,  а  другой  погонял  быка
стрекалом. За его согнутой спиной виднелся сад,  виноградник  и  невысокий
белый дом.
   - Если хочешь, можешь поговорить с ним, - сказала женщина. - Только  он
тебя не услышит. - Она глотнула еще вина.
   - Тогда я лучше не буду с ним говорить.
   Я хотел было спросить у нее, действительно ли эти поля принадлежат мне,
и если это так, то почему их пашет какой-то старик,  но  почему-то  я  был
уверен, что это действительно мои поля, мой сад, виноградник и дом. Я даже
догадывался, что седовласый пахарь - мой отец...
   - Урожай будет хороший, - сообщила  она  мне.  -  Потому  что  я  здесь
побывала.
   - Но как мы попали сюда? - спросил я.  -  И  почему  я  не  могу  здесь
остаться?
   Она указала на солнце, и я заметил, что оно склоняется к  горизонту,  а
тени стали значительно длиннее.
   - Хочешь увидеть свой дом? - спросила она.
   Я кивнул, и мы пошли к дому прямо  через  виноградник.  По  дороге  она
сорвала несколько ягод и съела, сунув и мне в рот  одну.  Ягода  оказалась
гораздо сл