ла до того завалена делом, что должна была
перенести время обеда на час позже, с тех пор стала обедать в два. В будни
к столу ее величества приглашалось человек двенадцать: прежде всего
фаворит, сидевший по ее правую руку; затем несколько ближайших лиц свиты:
граф Разумовский, фельдмаршал князь Голицын, князь Потемкин, граф Ангальт,
братья Нарышкины, дежурный генерал-адъютант, граф Чернышев, граф Строганов,
князь Барятинский, графиня Брюс, графиня Браницкая, княгиня Дашкова; а
позже, в последние годы царствования: генерал-адъютант Пассек, граф
Строганов, фрейлина Протасова, вице-адмирал Рибас, правитель волынского и
подольского наместничества Тутолмин и два представителя французской
эмиграции: граф Эстергази и маркиз Ламберт. Обед продолжался около часа. Он
был очень прост. Екатерина никогда не заботилась об изысканности своего
стола. Ее любимым блюдом была вареная говядина с солеными огурцами. Как
напиток, она употребляла смородинный морс. Впоследствии, по совету доктора,
она стала пить за обедом рюмку мадеры или рейнвейна. За десертом подавали
фрукты, по преимуществу яблоки и вишни. Среди поваров Екатерины один
готовил из рук вон плохо. Но она этого не замечала, и когда через много лет
ее внимание наконец обратили на это, она не позволила рассчитать его,
говоря, что он слишком долю служил у нее в доме. Она справлялась только,
когда он будет дежурным, и, садясь за стол, говорила гостям: "Мы теперь на
диете, надобно запастись терпением; зато после хорошо поедим".

Два раза в педелю, по средам и пятницам, императрица ела постное, и тогда
приглашала к столу только двух-трех человек.

Но надо заметить, что для того, чтобы получить более вкусный обед, незачем
было выходить даже за пределы императорского дворца. В то время, как стол
ее величества был так прост, и Екатерина требовала, чтобы расходы на него
не превышали определенных ею, очень небольших размеров, на столе фаворита
Зубова, его покровителя, графа Н.И. Салтыкова, и графини Браницкой,
племянницы Потемкина, живших на счет императрицы, шло в 1792 году ежедневно
по 400 рублей, не считая напитков, которых, вместе с чаем, кофе и
шоколадом, выходило каждый день тоже рублей на двести.

После обеда Екатерина несколько минут беседовала с приглашенными; затем все
расходились. Екатерина садилась за пяльцы - она вышивала очень искусно, - а
Бецкий читал ей вслух. Когда же Бецкий, состарившись, стал терять зрение,
она никем не захотела заменить его и стала читать сама, надевая очки. Так
проходило около часа; затем ей докладывали о приходе секретаря: два раза в
неделю она разбирала вместе с ним заграничную почту. В другие дни к ней
являлись должностные лица с донесениями или за приказаниями. В это время
при императрице часто находились ее внуки, с которыми она играла в минуты
перерыва в делах. В четыре часа кончался ее рабочий день, и наступало время
заслуженного отдыха и развлечений. По длинной галерее Екатерина проходила
из Зимнего дворца в Эрмитаж, это было ее любимое местопребывание. Ее
сопровождал Ланской или Мамонов, или Зубов. Она рассматривала новые
коллекции, размещала их, играла партию в бильярд, а иногда занималась
резьбой по слоновой кости. Шесть часов, - и императрица возвращалась в
приемные покои Эрмитажа, уже наполнявшиеся лицами, имевшими приезд ко
двору. Екатерина медленно обходила гостиные, говорила несколько милостивых
слов и затем садилась за карточный стол. Она играла в вист по 10 рублей
робер, в рокамболь, пикет, бостон. Играла всегда но маленькой. Ее обычными
партнерами были: граф Разумовский, фельдмаршал граф Чернышев, фельдмаршал
князь Голицын, граф Брюс, граф Строганов, князь Орлов, князь Вяземский и
иностранные послы. Екатерина отдавала предпочтение двум первым, потому что
они играли осторожно и скупо и не старались ей проигрывать. Сама же она
вела игру с большим старанием и увлечением. Камергер Чертков, тоже изредка
бывавший ее партнером, каждый раз страшно на нее сердился, упрекал ее в
неправильных ходах и наконец в сердцах бросал ей карты в лицо. Но она
никогда на это не обижалась, защищала, как могла, свой способ игры,
ссылалась на присутствующих. Однажды, когда она попросила рассудить ее с
Чертковым двух французских эмигрантов, участвовавших в партии, он
воскликнул:

- Хороши свидетели, ну кто им поверит, когда они своему королю изменили?

На этот раз Екатерина заставила замолчать забывшегося Черткова. Вообще ей
стоило большого труда поддерживать при своем дворе подобающий тон. Играя
другой раз в вист с графом Строгановым, генералом Архаровым и графом
Штакельбергом, она все время обыгрывала Строганова. Тот наконец не выдержал
и, забыв всякие приличия, с шумом встал, бросил игру и с пылающим лицом,
задыхаясь от гнева, зашагал по Брильянтовой зале, давая волю своему
раздражению:

- Я этак все деньги спущу!.. Вам-то ничего не значит проигрывать!.. А
каково мне?.. Скоро я останусь нищим!..

Находя, что Строганов переступает дозволенные границы, Архаров хотел
остановить его, но Екатерина сказала:

- Оставьте! Вот уже пятьдесят лет, что я его знаю таким. Вы ни его, ни меня
не переделаете.

Игра кончалась обязательно в десять часов, и ее величество удалялась во
внутренние покои. Ужин подавался только в парадных случаях, но и тогда
Екатерина садилась за стол лишь для виду. Вернувшись к себе, она сейчас же
уходила в спальню, выпивала большой стакан отварной воды и ложилась в
постель. День ее был кончен.


III.
Выезды. - Прогулка в санях. - Маскарады на масленице. - Екатерина в гостях.
- В Таврическом дворце. - В Царском Селе. - Деревенские вкусы. -
Плантомания. - Нелюбезный петербуржец. - Записки графа Сегюра. - Приемы в
Эрмитаже. - Правила. - Штрафы. - Игры. - Доля правды и вымысла. - Обмен
записочек с бароном Бретейлем.



Вне дома жизнь императрицы давала очень мало материала для молвы, доброй
ли, или злой, - безразлично. Если не считать больших путешествий Екатерины,
составивших эпоху в ее истории, как, например, ее путешествие в Крым, то
можно сказать, что она запиралась в своих громадных, роскошных дворцах.
Иногда на масленице, в ясные, солнечные дни, она делала, впрочем, длинные
прогулки. В трех больших санях, запряженных десятью-двенадцатью лошадьми,
она выезжала из дворца вместе со своей свитой. К саням были привязаны
веревками салазки, в которых размещались - где кто хотел придворные дамы и
кавалеры, и эта странная кавалькада уносилась галопом: ездили обедать за
город, в Чесменский дворец; другой раз переезжали Неву к Горбилевской даче
императрицы, где были устроены ледяные горы, и возвращались в Таврический
дворец к ужину. Во время одной из таких поездок, пообедав и заняв место в
парных санях, где она сидела одна, Екатерина спросила у сопровождавшего ее
шталмейстера, накормили ли также кучеров и лакеев. Он ответил, что нет.
Императрица сейчас же вышла тогда из саней. "Эти люди так же хотят есть,
как и мы", - сказала она. А так как об их обеде никто заранее не
позаботился, то она терпеливо выждала, пока для них сварили кушанье и они
утолили свой голод.

Но такие поездки бывали редко. Государыня не любила показываться иначе, как
во дворце, в той декоративной обстановке, которая ее там окружала; она
точно боялась уронить свой престиж, показываясь запросто в народе. Раз
как-то у нее сильно заболела голова, и ей очень помогла прогулка на свежем
воздухе; когда же головная боль повторилась у нее и на следующий день, то
ей посоветовали применить то же лекарство. "Что сказал бы обо мне народ,
когда бы увидел меня два дня сряду на улице?" - возразила Екатерина. Два
раза зимою она ездила в маскарады. Лица, которых она приглашала
сопровождать ее, находили во дворце уже готовые костюмы и маски.
Обыкновенно, чтобы лучше скрыть свое инкогнито, Екатерина садилась в чужую
карету. Она любила надевать мужской костюм и интриговать хорошеньких
женщин, ухаживая за ними. Ее несколько грубоватый голос очень помогал ей
при этом. Раз она так воспламенила своими речами воображение какой-то
красавицы, что та в порыве увлечения сорвала маску с таинственного
кавалера. Екатерина очень рассердилась, но ограничилась тем, что упрекнула
даму за несоблюдение маскарадных обычаев.

Приглашения Екатерина редко принимала. Великолепный князь Тавриды, граф
Разумовский, фельдмаршал князь Голицын, оба Нарышкины, графиня Брюс и г-жа
Матюшкина - вот почти единственные лица, удостоившиеся чести видеть у себя
императрицу. Обыкновенно Екатерина не позволяла о себе докладывать,
забавляясь замешательством, которое производил ее неожиданный приезд.

Весной она переезжала из Зимнего дворца в Таврический, когда это роскошное
жилище, выстроенное ею для Потемкина, было вновь куплено ею у фаворита.
Здесь она проводила Вербное воскресенье и говела на Страстной. Затем в мае
она отправлялась в Царское Село. Это место ее летнего пребывания,
заменившее Петергоф и Ораниенбаум, связанные для нее со слишком
мучительными воспоминаниями, было ей особенно по душе. Здесь не было ни
приемов, ни придворного церемониала, ни скучных аудиенций. Екатерина
отдыхала здесь даже от дел, занимаясь ими лишь в случае крайней
необходимости.

Императрица вставала в Царском в шесть или семь часов и начинала день
прогулкой. Одетая легко, с тросточкой в руках, она проходила по своим
садам. Ее сопровождала только верная Перекусихина, камердинер и егерь. Но
семейство Андерсон, разумеется, тоже принимало участие в прогулке; и о
присутствии императрицы можно было всегда узнать издали по веселому лаю
собак, носившихся по лужайкам. Екатерина с увлечением занималась
садоводством, и плантомания, как она называла эту страсть, была в ней почти
так же сильна, как и любовь к строительству. Впрочем, она следовала в
данном случае общей моде.

"Я люблю до безумия в настоящее время, - писала она в 1772 году, -
английские сады, кривые линии, покатые склоны, пруды вроде озер, группы
островов из твердой земли, и глубоко презираю прямые линии. Я ненавижу
фонтаны, которые мучают воду, заставляя ее бить в направлении, противном
природе; одним словом, англомания господствует в моей плантомании". Пять
лет спустя она писала опять: "Я часто привожу в бешенство моих садовников,
и не один немец-садовник сказал мне в своей жизни: Aber, mein Gott, was
wird das werden! Я нахожу, что большинство из них просто рутинеры и
педанты; отклонения от рутины, которые я им часто предлагаю, приводят их в
негодование, и когда я вижу, что рутина берет верх, то прибегаю к помощи
первого рабочего, которого найду под рукою. Никого моя плантомания так не
смешит, как графа Орлова. Он подсматривает за мною, подражает мне,
насмехается надо мной и критикует меня, но кончил тем, что, уезжая, поручил
мне свой сад на лето, где я буду в нынешнем году распоряжаться по-своему.
Его земля рядом с моей; я очень горжусь, что он признал мои заслуги по
садоводству".

Царскосельский парк был открыт для публики. Однажды, сидя на скамейке
вместе с Перекусихиной, Екатерина обратила внимание на петербуржца,
который, заметив двух старух и не узнавая императрицы, взглянул на них с
пренебрежением и насвистывая прошел мимо. Перекусихина была возмущена, но
Екатерина остановила ее: "И то сказать, Марья Саввишна, устарели мы с
тобою, а когда бы были помоложе, поклонился бы он и нам".

Окончив прогулку к девяти часам, государыня садилась работать, и до шести
часов день ее шел почти так же, как в городе, за исключением того, что к
ней не являлись должностные и официальные, скучные для нее лица, и свита ее
состояла из более ограниченного числа человек. К обеду приезжал иногда
кто-нибудь из Петербурга. В шесть часов императрица опять шла гулять, но
уже в большом обществе, хотя по-прежнему непринужденно. Внуки ее бегали
взапуски у нее на глазах, а граф Разумовский решал, кто из них выиграл. В
дождь Екатерина собирала свое общество в знаменитой стеклянной галерее с
колоннадой, где стояли бюсты великих людей древности и настоящего времени,
перед которыми она особенно преклонялась.

Иностранные послы тоже получали иногда приглашение погостить на даче у
императрицы. Граф Сегюр вспоминает в своих записках о пребывании в Царском
Селе:

"Екатерина II была так добра, - говорит он: - что показывала мне сама все
красоты этого великолепного загородного дома; прозрачные воды, прохладные
рощи, изящные павильоны, благородная архитектура, драгоценная мебель,
комнаты, выложенные порфиром, лапис-лазурью, малахитом, походили на феерию
и напоминали путешественнику, любовавшемуся ими, дворцы и сады Армиды... Но
по полной свободе, веселью и отсутствию всякой скуки и стеснения, царившим
тут, можно было бы думать, - закрыв глаза на внушительное величие
Царскосельского дворца, - что находишься в деревне у каких-нибудь простых и
очень любезных хозяев... Кобенцель блистал здесь своей неистощимой
веселостью, Фиц-Герберт тонким, изысканным умом, генерал Потемкин
оригинальностью, благодаря которой он всегда казался новым и своеобразным,
даже в нередкие минуты тоски или мечтательности. Императрица запросто
беседовала обо всем, кроме политики; она любила слушать сказки, сама
сочиняла их; а когда разговор случайно замирал, то обер-шталмейстер
Нарышкин своими выходками, носившими несколько шутовской характер, вызывал
неизменно хохот и шутки. Екатерина работала почти все утро, и каждый из нас
мог тогда писать, читать, гулять, одним словом, делать что угодно. Обед,
при ограниченном числе блюд и приглашенных, был вкусный, простой, но без
всякой роскоши; послеобеденное время проходило в играх и в разговорах.
Вечером императрица удалялась в свои покои рано, и мы собирались тогда -
Кобенцель, Фиц-Герберт и я - или у одного из нас, или в помещении князя
Потемкина".

В прелестном Царском Екатерина отдыхала от утомительных обязанностей,
связанных с ее высоким положением, особенно от необходимости появляться на
всех празднествах и придворных церемониях, Что представляли эти
празднества, и какой блеск она умела придавать им, мы попытаемся рассказать
в другой раз. Теперь же мы скажем только несколько слов о ее знаменитых
вечерах в Эрмитаже.

По своим крупным размерам и великолепию внутренней отделки дворец этот не
отвечал своему названию. Ряд галерей и зал вел в круглый театр -
уменьшенную копию античного театра в Виченце. Приемы в Эрмитаже были
большие, средние и малые. На первые приглашалась вся знать и весь
дипломатический корпус. Балы сменялись спектаклями, в которых участвовали
все знаменитости того времени: Сарти, Чимароза, Паизиелло управляли
оркестром; Биотти, Пуниани, Диц, Люлли, Михель, играли каждый на своих
инструментах; пели Габриелли, Тоди, баритон Маркези, тенор Мажорлетти; в
пантомиме блестели имена Пика, Росси, Сантини, Кануччйани. После концертов
и итальянских опер стали давать и русские комедии и драмы; здесь
подвизались первые русские актеры: Волков, Дмитревский, Шумский, Крутицкий,
Черников, Сандунов, Троепольская. Разыгрывали французские комедии и оперы -
произведения Седена, Филидора, Гретри, которые тоже находили себе
превосходных исполнителей: среди них был и знаменитый Офрен. На балу у
каждой дамы было по два кавалера, которые ужинали с нею. После ужина
танцевали еще полонез и расходились по домам до десяти часов.

Средние собрания отличались от больших только тем, что приглашенных на них
было меньше.

Но совсем иной характер носили малые приемы. Их завсегдатаями были только
члены императорской фамилии и лица, особенно близкие императрице: в общем
собиралось не больше двадцати человек. Приглашение на эти вечера считалось
знаком исключительной милости Екатерины, и ему придавали громадное
значение. В оркестре сидело во время спектаклей - ими почти всегда
начинались малые приемы - иногда три-четыре музыканта, не больше: Диц со
своей скрипкой, Дельфини с виолончелью, Кардон с арфой. После спектакля
каждый делал что хотел. В залах, открытых для гостей, не было "даже намека
на императрицу", как говорит Гримм в своих, впрочем, очень неточных и,
по-видимому, даже не подлинных Записках. На стенах висели правила:
запрещалось, между прочим, вставать перед государыней, даже если бы она
подошла к гостю и заговорила бы с ним стоя. Запрещалось быть в мрачном
расположении духа, оскорблять друг друга, говорить о ком бы то ни было
дурно. Запрещалось помнить о прежних распрях и ссорах: их надо было
оставлять в передней вместе со шпагой и шляпой. Запрещалось также лгать и
говорить вздор. Виновные наказывались штрафом в десять копеек, которые
бросали в кружку для бедных. Роль казначея исполнял Безбородко. Один из
посетителей этих вечеров, говоривший нелепости на каждом шагу, постоянно
заставлял кассира подносить ему копилку. Раз, когда он уехал с вечера
раньше обыкновенного, Безбородко сказал императрице, что следует воспретить
ему вход в Эрмитаж, так как иначе он разорится на штрафы. "Пусть приезжает,
- ответила Екатерина: - мне дороги такие люди; после твоих докладов и
докладов твоих товарищей, я имею надобность в отдыхе, мне приятно изредка
послушать и вранье". - "О, матушка-императрица, если тебе это приятно, то
пожалуй к нам в первый департамент правительствующего сената: там то ли
услышишь!"

Всякие игры пользовались на этих собраниях громадным успехом. Екатерина
была запевалой, возбуждала во всех веселость и разрешала всякие вольности.
Фанты бывали такие: выпить залпом стакан воды, продекламировать не зевая
отрывок из "Телемахиды" (Тредьяковского) и т.д. Вечер кончался за картами.
Часто, во время игры, императрицу прерывали, напоминая ей, что она еще не
исполнила своего фанта. "Что ж присуждено мне делать?" спрашивала она
покорно. - "Велено вам сесть на пол!" - "Для чего ж нет?" и она сейчас же
садилась.

Все это очень непохоже на оргии, о которых повествовали некоторые
современники Екатерины. С известной точки зрения она, впрочем, подавала
повод к этим россказням, омрачившим ее славу. У нее, с восшествия на
престол и до самой кончины, был способ действовать и говорить, совершенно
несвойственный монархам. Так, в 1763 году, покидая свой пост, барон
Бретейль получил от нее записку, составленную в выражениях, которые не
могли не поразить дипломата, привыкшего к официозному, придворному стилю:

"Барон Бретейль будет так добр отправиться в хижину, о красоте которой он
обещал хранить вечную тайну, в воскресенье в одиннадцать часов утра и, если
пожелает, останется там до ужина под предлогом отдать визит графу Орлову".

Эта записочка была без числа и без подписи, но написана собственною рукою
императрицы. Хижиной же, о которой шла речь, был загородный дом, только что
выстроенный Екатериной под Москвой. Бретейль ответил императрице в
следующих выражениях:

"Барон Бретейль возобновляет клятвы о том, что сохранить ненарушимую тайну
о хижине, где ему делают милость принять его публично в воскресенье в
одиннадцать часов. Он отправится туда, полный благодарности и уважения, и
воспользуется лестным позволением остаться там на весь день, но граф Орлов,
вероятно, разрешит ему не прибегать к предлогу ответного визита".

Можно подумать, что эти строки написаны под диктовку жены Бретейля. Но если
она видела в приглашении государыни какое-нибудь оскорбительное для себя
намерение, то очень ошибалась, и муж ее понял это впоследствии, когда
узнал, в чем было дело.


Глава вторая
Семейная жизнь. - Великий князь Павел Петрович

                                     I.
     Мать и сын. - Причины размолвки. - Различные объяснения. - Мать и
                                императрица.



Екатерина никогда не проявляла большой привязанности к родителям, ни к
своему отцу, ни к своей матери; она точно забывала, что у нее есть брат; с
мужем она жила дурно, если и не участвовала косвенно ли или прямо, - в его
трагической кончине; наконец, сын, единственный из ее законных детей,
оставшийся в живых, не мог похвалиться ее отношением к нему, если даже и не
верить тому, что она, как то предполагали многие, хотела лишить его
престола. Все это факты. На о