е покойно. При том, что я -- шеф Жандармского
корпуса и руковожу Разведкой Империи.
     Все, что у меня осталось, я вложил  в бумажные  фабрики и -- судоверфи.
Все смеются,  говорят -- на Руси не читают  и я никогда не встану в сем деле
на ноги. Может быть...
     Но  я же ведь не  случайно  пестовал  Пушкина с  Лермонтовым. Я недаром
оказал протекцию  Гоголю.  Я  уж не говорю  о моих дружках  --  Грибоедове с
Чаадаевым... Я  хочу,  чтоб  в  России  читали,  чтоб  мои  фабрики принесли
прибыль,  чтоб  мои  доченьки  смогли  воспитать  внуков  ни  в  чем  им  не
отказывая...  И  если   мне  удастся  расшевелить  сию  злобную,   темную  и
невежественную страну (да еще и заработать при этом!), я буду -- счастлив.
     Я  уже  счастлив,  ибо  мои  фабрики добились самоокупаемости.  Они  не
приносят,  конечно же,  прибыли, но и перестали быть  мне  в убыток. Сдается
мне, кто-то начинает в России читать... А я тут - монополист в  производстве
бумаги книжного качества!
     Вторая же  моя страсть  --  пароходы. Когда  на моей верфи в Або  сошел
первый корабль, я, прости Господи, прыгнул за ним в студеную воду и два раза
оплыл его  кругом, касаясь  рукою борта... Я боялся,  что в  корпусе течь  и
прижимался к борту голым телом, чтоб почуять течь в нутро  корабля. Маргит и
девочки смеялись, крича, что я -- рехнулся от радости. Может быть так...
     Только я помню мою встречу в Смоленске и как  я  впервые увидал русских
"в своей тарелке". При ужасном состоянии  русских дорог, чем больше кораблей
будет в России, тем чаще русские будут ездить в Европу и тем быстрее поймут,
что  -- так жить нельзя. ТАК Жить -- Стыдно. И чем больше кораблей из России
будет швартоваться  в европейских портах, тем  меньше там будут думать,  что
казаки едят детишек на ужин, иль -- медведи гуляют на Невском.
     Если вы  хотите  получить  удовольствие  от  того, что  вы  делаете  --
постарайтесь зарабатывать  только на том, что  приближает Вас к Вашей Мечте.
Моя  Мечта --  Россия  стала  передовой,  Культурной  страной, осознала  всю
мерзость своего отношения к нам и отпустила мои Ливонию и Финляндию с миром.
И мы теперь -- Свободны и живем в Мире со всеми соседями. В первую голову --
с соседями на Востоке...

     Но --  это в будущем.  В  1802 году  я как раз "шептался" с  татарами о
"разделе продукции"  на нашем заводе, о квотах на мясо, "согласных ценах" на
Нижегородской  Ярмарке  и Рижской Бирже  и... Многом  другом,  интересном --
только специалисту.
     Подробности  моих  дел  я  не могу освещать. Скажу  лишь, что именно  в
Нижнем на сих переговорах о  "копчении колбас с окороками" я свел знакомство
с  тогда еще юным -- Колей  Кутузовым  и мы  славно с ним  почудили. (Прочим
татарам было "не по годам, или чину" забавлять молодых обалдуев,  пусть даже
и сына "рижской хозяйки". У степняков свои понятия о возрасте и приличиях.)
     Меж татарками немало милых девиц  и мы с Петером  и Андрисом воздали им
должное.  Через  много  лет  Коля Кутузов признался,  что  перед подписанием
очередного  контракта,  очередная  татарская нимфа  доводила меня до  такого
изнеможения, что... В общем, меня надули процентов на двадцать!
     За  сию  откровенность  и  я  --  открылся Кутузову. Матушка  дозволяла
"скостить"  мне  до   двадцати  пяти  процентов  от  доли,  лишь  бы  татары
согласились иметь  с нами дело. Ведь  в  сем раскладе они рано иль поздно --
все равно примкнули бы  к нашей партии (так и случилось!), а татарские сабли
в случае конфликта с Россией стоили много больше жалкой доли от прибылей!
     Я уступил "татарским друзьям" только двадцать  процентов и матушка  моя
была на седьмом небе  от  счастья. В благодарность  она  даже отдала мне "на
расходы" два процента из "выторгованных"  пяти. Я же не решился ей говорить,
- какие услуги я получал за "уступки". Милашки были -- просто на объедение!
     Когда Коля узнал от меня, как  все это выглядело с  моей колокольни, он
тихонечко замычал, а потом ткнул меня кулаком и с нескрываемым восхищением в
голосе, выдавил:
     - "Ну ты -- жидяра! Мерзкий, поганый жидовин!"

     В конце  моего общения  с любезными нижегородцами я основал там контору
нашей семьи.
     Приказчиком туда был назначен Ефрем. Он  плохо  втягивался в  армейскую
жизнь, зато дела Нижнего затянули его целиком и я не пошел против природного
естества. Евреи должны торговать, русские ж с немцами - воевать. Не нами это
придумано, не нам это менять. На том  мы и расстались с Ефремом. Я думал уже
- навсегда...

     Кстати,  судьба  нового   московского  генерал-губернатора   была  зело
грустна. Он пытался ввести новые пошлины против Ливонии, но  Москве это было
невыгодно и она  стала противиться  им "всеми  фибрами своей торговой души".
Уклонение от  налогов  стало любимой забавою  москвичей и  Наследник  быстро
охладел к управительству.
     Дурные  наклонности  побудили  его  занять свободное  время  содомскими
мерзостями  и  подобными  развлечениями.  В свите  его  состояли  одни  лишь
мужчины, если их можно было  так называть, московские ж  барышни сторонились
сего, как  черт -  ладана.  (Приохотившись  к неестественным  радостям,  они
требовали и  от  женщин "греческих способов".)  А нормальные  бабы такого не
терпят.
     Но  были бабы и -- ненормальные. Одна  из  них -- купчиха  Араужо  была
красоты -- необычайной и умела обратить  свои достоинства в золото. Согласно
данным  из  уголовного дела,  до  Наследника  дошел слух, что госпожа Араужо
"дозволяет  греческую  любовь"  избранникам  во  избежанье  беременности.  И
воображенье Наследника -- воспалилось.
     (Что характерно, - потом никто не смог объяснить -  откуда пришел такой
слух и не  нашлось ни одного доказательства, - опускалась ли наша купчиха до
такой степени!)
     Наследник стал приставать к купчихе с недвусмысленными предложениями, -
типа:  "Давайте любить друг друга втроем -- меня Бурн, а я -- вас, -  причем
греческим образом!"
     Я не выдумываю  и не усугубляю -- именно так говорила  несчастная своей
близкой подруге и плакалась, что от  генерал-губернатора нету спасения! И не
захочешь, а приволокут и заставят...
     Сама  она  наотрез отказалась от таких  радостей  и жила с надеждой  на
лучшее.
     Увы, запретный плод сладок и как-то Наследник, обкурившись до чертиков,
приказал...  Лишь  обморок  несчастной,  принятый  насильниками  за  смерть,
перепугал преступников (они  ведь были  уже  осуждены якобинцами за подобные
вещи в  Италии!) и принудил  вывезти тело на окраину  Москвы и бросить его в
какой-то канаве.
     Там Араужо  пришла в себя  и нашла в  себе силы доползти до  ближайшего
дома и... умереть на руках обывателей.
     Реакция  москвичей   была  неописуемой.  Они  штурмом  взяли  павильон,
принадлежавший Наследнику и  обнаружили там всюду следы  крови и  семени,  а
также все причиндалы,  используемые этими шутниками при "греческих случках".
Служители  сего  ужасного  места под  пыткой признались  в содеянном  и были
просто разорваны беснующейся толпой.
     Наследник же,  переодевшийся в женское  платье  - ночью  ускользнул  из
вверенного  ему  города  и только  этим  спасся  от неминуемой лютой смерти.
Государь ограничился  домашним  арестом  младшего  братца  - он был даже рад
таким оборотом дел,  - теперь-то уж Константин не смел  оспорить короны! (За
такого Царя никто не хотел идти на мятеж и на каторгу...)
     Москвичи же были обижены столь легким наказанием мерзкого негодяя и еще
долгие  годы  требовали  выдачи  московскому  суду Наследника  -  на  суд  и
расправу. По мнению москвичей, это стало причиной столь легкой сдачи  Москвы
в 1812 году...
     (А теперь вспомните, сколь важную роль в жизни Москвы играли поляки. Те
самые, что всегда связывали именно с Константином свои надежды на лучшее. До
чего  ж  нужно  было  довести  город,  чтоб  возбудить  в  нем  столь  лютую
ненависть?! И  вот  такого вот... недоделка прочили на Престол бунтовщики  в
декабре 1825-го...
     Победи   якобинцы   тем  декабрьским   днем,  в  Империи  вспыхнула  бы
гражданская --  Москва,  а с  ней  -- Волга готовы были на  кого  угодно  на
Царстве, - только не Константина! Константина же прочили на Престол "кияне",
и все -- днепровские...)

     Из Нижнего мы выехали, а верней - выплыли в первой декаде мая, -  после
установления  судоходства на Волге. Сказать по совести, я никогда не  думал,
что  может быть  река  более  могучая  и более широкая, чем  моя  Даугава  и
свидание с проснувшейся Волгой оставило самые неизгладимые впечатления. Иной
раз я даже не знал, - идем мы по реке, или уже - вышли в море!
     Плыли  мы  на  трех  огромных  баржах и  путешествие  наше  было  самым
восхитительным. Я никогда  не имел  столь удачной и продолжительной рыбалки,
да прямо -  с борта судна  за  время  всей моей  жизни. А прибавьте  к этому
весьма легкое и светлое пиво, которое  обыкновенно варится  в этих краях! Мы
даже  купили  специальные  бродильные чаны в Нижнем, установили их  на наших
баржах и пока добрались до Астрахани - пиво успело созреть целых три раза!
     Нет, наша поездка на  Кавказ  определенно имела свои любезные  стороны!
Люди мои весьма приободрились и только и делали, что сушили, да вялили  рыбу
и  закатывали  бочки  пива.  Латыш  не  может  прожить без  своего  любимого
хмельного напитка. Вернее, может, но - очень скучает.

     Тем временем  прибыли  мы в Ставку Кавказской армии - город  Астрахань.
Там  я встретился с тремя людьми,  которые и дали толчок всей моей армейской
карьере.  Звали  их, - командующий князь  Цицианов, его  начальник  штаба  -
полковник Котляревский и главный интендант армии - полковник Кислицын.
     Первым из них я  встретился с князем.  Генерал был  невысокого  роста и
довольно  изящного телосложения.  Черты его лица были  тонки и  преисполнены
несомненного  благородства, какое обычно встречается  на  отпрысках  древних
родов самой что ни на есть голубой крови.
     Ну и, разумеется, у старых грехов длинные тени,  - у любого  достаточно
древнего рода найдется уйма столь же древних вендетт и иных счетов с другими
родами. Именно  такие древние счеты  были у князя  с  последними грузинскими
царями "кахетинского корня". Спасаясь  от жестокостей последнего грузинского
царя Ираклия  -  Цицишвили  бежали  в  Россию. При  моем  виде князь  широко
распахнул свои объятия и вскричал:
     -  "Ба,  кого  я  вижу?! Сын Александры  Ивановны!  (Так  на Руси зовут
матушку.) Как ее здоровье?! Ты-то меня, верно, не помнишь, а?!"
     Я прикрыл глаза и вдруг, как наяву, увидал наш выезд  на охоту  и этого
необычайно  чистенького и опрятного  человечка в белом фартуке  и  ножами  в
руках.  Князь показывал, как у  них в Грузии жарят барашка  и я  по сей день
помню особый, ни с чем не сравнимый аромат истинного шашлыка. Я забыл многое
из  детства и юности, а  запахи остались... Иной раз пахнет чем-то знакомым,
закроешь глаза и все - как наяву.
     Я  сразу  вспомнил   причины  появления   князя.  Бабушка  поставила  в
кавказской игре на Ираклия. Матушка же считалась ослушницей и  противоречила
ей во  всем.  (Будто.) У  князя не  было  ни  денег,  ни оружия для  войны с
ненавистным Ираклием, вот он и приезжал к нам просить матушкиной протекции и
кредитов.  Мы  его  обнадежили  и чем  могли,  -  помогли. (Ираклий был  так
напуган, что "добровольно" присоединился к России.)
     После  этого звезда князя  пошла на  закат. Его окончательно изгнали из
Грузии и он затаил зло... Он сказал так:
     - "Мы  были с  твоим  батькой при  Измаиле. Страшная была заваруха. Его
дважды  ранило и когда у него погиб знаменосец, он  сам поднялся на стену со
знаменем и раскроил  древком голову турку, а другого сбросил со стены в ров.
Прекрасный  человек, - только  водка  его загубила...  Впрочем, говорят,  он
бросил пить?"
     - "Да, он перестал пить.  Он больше не лазает по чужим стенам, но... Он
сильно переменился к лучшему".
     Князь кивнул понимающе и на лице его появилась отеческая улыбка:
     - "Не  осуждай его,  Саша.  Это великое счастье - на склоне  лет  найти
единственную, Богом данную,  женщину. Мать твоя любит другого, он тоже нашел
свое счастье, а то, что в вашем кругу не бывает разводов...
     Он - хороший солдат.  Плохой, ужасный генерал, но  - великий солдат. От
него никто и никогда не ждал дерьма, как...
     А вот ум свой и таланты батька твой - пропил. Не пей... У тебя есть это
в Крови - заклинаю, - не пей".
     Я вдруг  ощутил самую искреннюю приязнь к этому человеку и знал, что он
тоже меня любит, как сына своего старого боевого друга. У  меня даже не было
сил намекать ему  на то, что друг его - не мой отец. Потом все переменилось,
ибо я понял, что  приветствие сие было лишь способом досадить моей  матушке.
Сладок поцелуй друга - Иуды...
     После  князя  я  встретился  с  Котляревским. Если князь  напомнил  мне
изящную  статуэтку пастушка  из  фарфора, Котляревский по облику  был схож с
медведеподобным  Петером.  Кстати,  он  был  ровно  на  год  старше  меня  и
единственный из хозяев свободно говорил  по-немецки. (Его матушка была наших
Кровей и мы сразу нашли общий язык и сдружились.)
     Природная  Петькина   мизантропия  послужила   причиной  отсылки   сего
блестящего  офицера сюда - на Кавказ. Будучи немцем по матушке и  хохлом  по
отцу, Петя был слишком заносчив (как истый  хохол) и чересчур педантичен  на
русский вкус. Я в  Латвии  видывал и не  таких  (тот же  дядя  Додик  был не
подарком), но русские не привыкли к такому норову и обращению.
     Первое, что бросалось  в глаза при виде Кислицына - его бледное  лицо и
нездоровый румянец. Несчастный все время подкашливал (частенько с кровью), и
все кругом делали вид, что не видят этого.
     Судьба  сыграла  с  Кислицыным  злую шутку. Он  был  одним из  лучших и
выпускников  Колледжа.  (Его  ставили  на одну  доску  лишь  с  его другом и
одноклассником  -  Мишей  Сперанским.)  Таланты  его были настолько  ярки  и
неоспоримы, что "на разводе" его определили в Англию - самый высший пост для
русского резидента! (Сперанский попал в католический Рейнланд - менее важное
место работы.)  И  тут - чахотка  в такой форме...  С  таким  кровохарканием
только в туманы!
     Вот  и  перевели  умницу  Кислицына  на  знойный  юг. В  края,  куда  в
петровские времена ссылали сифилитиков.
     В интенданты  же он попал по весьма  забавной причине. Где умный прячет
лист? В  лесу.  Вот и выходило,  что  весь цвет нашей  разведки прошел через
интендантские склады. Вместе с самым гнусным дерьмом нашей армии. Зато почти
никого  из  нас  не  раскрыли.  Мы так  искусно  маскировались  под  штатных
складских воров, да идиотов, что борьба с нами стала просто немыслимой.
     Все вражьи шпионы, коих мне пришлось "исповедать" в те годы, жаловались
на этакий экивок со стороны "азиатской хитрости русских".
     С  другой  стороны,  такая  система  работы  натыкалась  на   известные
неудобства. При интендантстве  хорошо развивалась будущая жандармерия, но не
разведка. Мы  принуждены были  засылать наших людей в тыл противника,  а  по
Уставам  интенданту  запрещалось иметь  дела  с населением,  дабы  исключить
расхищения. Во всех странах  интенданты одинаковы, норовя стырить, что плохо
лежит.
     Вот и вышло,  что либо  мы "обнаруживали себя", объясняя  начальству  -
зачем  мы дружим с  "местными",  либо  засылать  русских.  В  обоих  случаях
результат  был  самый  плачевный.  Так  что  мое  появление  было воспринято
Кислицыным, как "манна небесная".

     Так нашим обществом стали интенданты русской  армии. Я  ничего  не хочу
вспоминать  дурного  об этих людях, тем  более  что среди них могли быть мои
"братья  по  цеху".  Впрочем,  если таковые и  были,  скрылись они  от  меня
замечательно. Но странно было б их встретить в тыловой Астрахани.
     Астрахань - Богом проклятое местечко. Особо  в июне месяце. Арбузы  еще
не  поспели, зато  успели  вырасти комары.  Здесь у них главное гнездовье на
Волге. Мухи тоже...
     Мы бились на такой вот заклад.
     Берешь стакан молока и наполовину его  выпиваешь. А затем чуть  прикрыл
его  ладонью  и  ждешь  муху. Та  чует запах молока  и  летит  на него,  как
ошпаренная, а  ты  открываешь ей дырочку и когда муха лезет в  стакан, ты ее
хлоп  -  и  она там. Как  только  она  шлепнется в молоко, можно  приоткрыть
дырочку и - следующая. За  час запросто наловить полный стакан  мух, - самых
что  ни на есть  жирных, черных,  да раскормленных.  Так  что  под  конец  -
непонятно чего там больше, - черного, или белого.
     Тут устраиваются пари на то, кто больше мух наловит. А чем  еще  заняты
офицеры в провинции, когда в тени под сорок?
     Коли пить горячую водку, да - по жаре, большие куличи бывают для сердца
и  - вообще. А так,  -  соснули минут  двести, мух наловили  и вечерком,  по
холодку  -  скатерку на  камушки, заветный  пузырек  из  погребка,  пожарили
барашка и аля-улю. Чем не служба?
     Вот тут-то и вылетает на  охоту  комар. Только рот разинешь,  чтобы ее,
родимую, на  место препроводить, как он,  зараза -  прямо в рот! Так  и пили
водку  - пополам  с комарами. Дикое место. В Баку - не в пример лучше, - там
всю эту летучую нечисть  сносит то  в горы,  то -  в Каспий, так что  пьется
совсем без забот.
     Правда,  пока я  там был,  - из-за  магометанцев пили мы втихаря,  зато
теперь  там  -  раздолье.  Так  что  уезжали  мы  из  Астрахани  с  огромным
облегчением и во все глаза смотрели на берег, - когда Баку?

     Баку появился ровно через полчаса после того, как мы на баркасе сменили
андреевский  флаг на тевтонский крест. (Русским запрещалось подходить с моря
к Бакынской крепости).
     К  нам  подошли  две посудины,  с  коих  на  борт поднялись  персидские
таможенники и  два  англичанина. Капитан флота Его Величества Бриггс и глава
персидской контрразведки - полковник  Джемис. Два бледных слизня с ухватками
шпиков из водевиля.
     Так я и  приступил к исполнению моей первой  миссии.  Я - купец средней
руки Пауль Мюллер,  несчастный  изгой, обратившийся в  магометанство по двум
гнусным  поводам,  -  любви к  "травке" и  мальчикам. (Многие  немцы приняли
магометанство, дабы на знойном Востоке вкусить сего зла.)
     Магометанцы  не пьют и европейцу, не  знакомому с гашишом, не сойтись с
ними  накоротке.  "Мальчики"  ж  возникли из-за  того,  что мне  нужно  было
"бросать якорь".
     Но  кого оставлять в жарком Баку? "Неверные" настолько ущемлены здесь в
правах, что к важным персонам допускают лишь баб,  да -- "бачей". Невольницы
заперты в гаремах, тогда  как "бачами"  персы любят "делиться с друзьями". А
как в моем обществе возникнут "бачи", коль я -- не "люблю мальчиков"?
     (Сегодня  практически  все  мои  люди,  отбывающие  на  Восток, обязаны
"любить" "травку" и "мальчиков". С волками жить...)

     Со мной и моим отрядом (кроме  пятерых "горшков" по штату) плыли семеро
- все вылитые Ганимеды и Адонисы.  Все потомственные "бачи". У всех родные -
убиты,  или  зверски  замучены персами. У  всех на нашей стороне  оставались
братья и сестры.
     Коль о том зайдет разговор, дамы распаляются совершенно:
     - "Мы и не знали, Александр  Христофорович, про эти ваши таланты! Стало
быть вы - по обоим полам мастер?"
     На что мне остается только потупить  глаза  и признаться, что "любовь к
отрокам мучит  меня от роду,  но лишь невинное дамское сердце спасет меня от
сего наваждения".
     Вообразите, - сие мигом находится! (Правда, редко - невинное.)

     С "травой" кончилось хуже. Много  лет я  страдал, пытаясь  расстаться с
сей ужасной привычкой и спас меня Аустерлиц, вернее - ранение. Когда я лежал
в клинике, я плакал, я молил сиделок дать мне затяжку, хоть  - пожевать этой
мерзости и грозил им ужасными пытками, коль они не сжалятся надо мной.
     Полгода  я  был  прикован  к  постели  и  затем  еще три месяца  учился
ходить... И наваждение отпустило меня.