я
точно  могу,  но  я не собираюсь красть твои часы, даже если бы
они стоили миллион. Надень их.
     Золотые пластинки ремешка "Ролекс" щелкали, пока он нервно
загонял его на запястье и нащупывал пряжку.
     Хитер  хотела  знать,  почему  со  всеми  привилегиями   и
преимуществами, которые могли дать им их семьи, эти три парня с
Беверли-Хиллз шныряют ночью вокруг с таким трудом заработанного
дома  полицейского,  которого  чуть  не убили, когда он пытался
сохранить ту самую социальную стабильность,  которая  позволяла
ему  иметь  лишь  достаточно еды, а им часы "Ролекс". Откуда их
убожество, искаженные ценности, нигилизм? Его нельзя  оправдать
нищетой. Тогда кем или чем это можно оправдать?
     - Покажите мне ваши бумажники, - сказала Хит резко.
     Парни  нащупали бумажники в задних карманах и протянули их
ей. Они все время поглядывали и отводили взгляд от ее  "корта".
Дуло тридцать восьмого калибра казалось им жерлом пушки.
     - Вынимайте все наличные.
     Может  быть,  все  дело в том, что они выросли в то время,
когда   масс-медиа   атаковали   всех   сначала    бесконечными
пророчествами   о   ядерной   войне,  а  потом,  после  падения
Советского  Союза,  постоянными   предупреждениями   о   быстро
надвигающейся    экологической    катастрофе.    Может    быть,
беспрестанные, но стильно оформленные и упакованные сообщения о
мраке и гибели в ближайшем  будущем,  которые  подняли  рейтинг
"Новостей"  Нильсена, убедили их, что у них нет ничего впереди.
А у черных ребят еще хуже, потому что им твердят в  добавление,
что   им   никогда  не  справиться,  что  система  против  них,
справедливости нет, нет даже смысла искать.
     И может быть, с этим ничего нельзя поделать!
     Она не знала, не была даже уверена, что  ее  это  заботит.
Ничего  из  того,  что  она  может  сказать  или сделать, их не
исправит и не переубедит.
     Каждый парень держал наличные в одной руке, а  бумажник  в
другой, ожидая чего-то с надеждой.
     Хитер  сначала  решила  не задавать этого вопроса, а потом
передумала и все-таки спросила, сочтя, что так будет лучше:
     - У кого-нибудь есть кредитные карточки?
     Невероятно,  но  у  двоих  кредитки   оказались.   Парень,
которого  она загнала спиной к стене имел "Америкэн Экспресс" и
"Виза-кард". У парня с "Ролексом" была "Мастер-кард".
     Глядя на них, встречаясь с  их  встревоженными  глазами  в
лунном   свете,   она  находила  утешение  в  уверенности,  что
большинство  детей  не  похожи  на  этих   троих.   Большинство
сражается   за  то,  чтобы  просуществовать  в  безнравственном
обществе нравственным образом, и  обычно  вырастают  в  хороших
людей.   Может   быть,   даже  эти  ублюдки  постепенно  станут
нормальными, один или двое из них, во всяком случае. Но сколько
тех, кто потерял свой моральный компас в  эти  дни,  не  только
среди  тинэйджеров,  но  во  всех  возрастных  группах?  Десять
процентов? Наверняка больше. Так много уличной  преступности  и
преступности  в белых воротничках, так много лжи мошенничества,
жадности и зависти. Двадцать процентов? И какой  процент  может
выдержать демократия, чтобы не погибнуть?
     - Бросайте  ваши  бумажники  на  дорожку,  -  сказала она,
указывая на место рядом с собой.
     Они сделали, как она указала.
     - Положите деньги и карточки в карманы.
     Ошеломленные, они сделали и это.
     - Мне не нужны ваши деньги. Я не преступная шваль, как вы.
     Держа револьвер  в  правой  руке,  она  собрала  бумажники
левой.  Затем  распрямилась  и  чуть отступила от них, не давая
поблажек правой ноге, до тех пор пока не дошла до двери гаража.
     Она не задала им ни одного вопроса из тех, что вертелись у
нее в голове. Их ответы - если у них  есть  ответы  -  были  бы
очень  витиеватыми  и  многословными. Хит терпеть не могла этой
речистости! Современный мир  скрипел,  смазанный  поверхностной
ложью, маслянистыми увертками, ловкими самооправданиями.
     - Все,  что  мне нужно, - ваши документы, - сказала Хитер,
поднимая кулак, в котором сжимала бумажники. - Это мне  скажет,
кто  вы  и где я могу найти вас. Если вы когда-нибудь причините
нам вред, даже только проедете мимо и  плюнете  на  лужайку,  я
явлюсь к вашим домам, подожду, но выберу нужный момент... - Она
взвела  курок  "корта", и взгляды всех троих переместились с ее
глаз на  пистолет.  -  Оружие  побольше,  чем  это,  с  большим
калибром,  кое-что  с  взрывными  пулями, прострелит вам ногу и
раздробит кость так сильно, что придется ее ампутировать.  Если
я  прострелю  обе  ноги,  то  вы проведете в инвалидной коляске
остаток жизни. Может быть, кто-то из вас получит пулю в пах,  и
тогда  не сможет принести в этот мир больше никого, похожего на
себя.
     Луна скользнула за облака.
     Ночь была глубока.
     С заднего двора  донеслось  непристойное  пение  какого-то
мерзавца.  Каждый  из  битых все еще держал руку на паху, и оба
корчили от боли гримасы. Кроме того, она  угрожала  им  оружием
вне  своего  дома.  Аргумент против нее был еще тот, что они не
представляли реальной угрозы потому, что  не  пересекли  порога
дома.  Хотя  они  и  выписывали  свои ненавистные и грязные уже
граффити три раза, хотя они и причинили финансовый и  моральный
эмоциональный  ущерб  ей  и  ее  ребенку, она знала, что и жена
полицейского-героя  не  гарантирована   от   преследования   по
различным  обвинениям,  которое  неминуемо  окончится  тем, что
посадят в тюрьму ее, а не их.
     - Убирайтесь!
     Они поднялись на ноги, но застыли, как будто  испугавшись,
что им выстрелят в спину.
     - Идите, - сказала она, - ну!
     Наконец  они  поспешно  прошли мимо нее, вдоль дома, а она
следовала за ними на расстоянии, чтобы  убедиться  в  том,  что
подонки на самом деле уйдут. Да, шли и оглядывались.
     На  лужайке  перед домом, стоя в мокрой от росы траве, она
смогла хорошенько разглядеть, что они сотворили  с  по  крайней
мере   двумя   из   трех  возможных  стен.  Красные,  желтые  и
кисло-зелено-яблочные надписи,  казалось,  блестели  при  свете
уличного   фонаря.   Изобразили   повсюду   свои   персональные
хулиганские эмблемки, предпочитали корень на "е-" с  различными
суффиксами  и без них, превращающими его и в существительное, и
в прилагательное, и в глаголы. Центральное послание было то же,
что и в предыдущие два раза: ПОЛИЦЕЙСКИЙ-УБИЙЦА.
     Трое ребят - двое из них хромые - дошли до  своей  машины,
которую  припарковали  недалеко  от  блока  домов к северу. Они
от®ехали с визгом закрутившихся колес, оставляя облачко  синего
дыма позади.
     ПОЛИЦЕЙСКИЙ-УБИЙЦА.
     ИЗ-ЗА ТЕБЯ ОВДОВЕЛА ЕГО ЖЕНА.
     ИЗ-ЗА ТЕБЯ ОСТАЛИСЬ СИРОТАМИ ДЕТИ.
     Хитер  была  больше возбуждена иррациональностью граффити,
чем схваткой с тремя хулиганами. Джек не виновен: исполнял свой
долг. Как  предполагалось,  он  должен  был  отнять  автомат  у
маньяка-убийцы, не прибегая к смертельному насилию? Ее охватило
ощущение,   будто   вся   цивилизация  тонет  в  море  безумной
ненависти.
     ЭНСОН ОЛИВЕР ЖИВ!
     ЭНСОН ОЛИВЕР и был тот маньяк с "мини-узи", многообещающий
режиссер, выпустивший три картины за четыре последних года.  Не
удивительно, что он снимал злые фильмы о злых людях. Со времени
перестрелки   Хитер  посмотрела  все  три.  Оливер  превосходно
обращался с камерой, и у него  был  мощный  стиль  рассказчика.
Некоторые  его  кадры  потрясали.  Он,  должно  быть, даже имел
талант и в  свое  время  мог  быть  почтен  Оскаром  и  другими
наградами.  Но  в  его  работах  было  беспокоящее нравственное
высокомерие, самодовольство и задиристость, которые, как теперь
оказалось, были лишь внешними ранними признаками более глубоких
проблем, вызванных чрезмерным увлечением наркотиками.
     УБИЙЦА.
     Она не хотела, чтобы Тоби увидел, как его отцу приклеивают
ярлык убийцы. Ну, он видел это раньше. Дважды, и повсюду на его
доме. Он слышал это в школе, и также дважды дрался из-за этого.
Он был маленький, но мужественный мальчик. Хотя он и проиграл в
обоих схватках, но, без сомнения, отверг бы ее совет подставить
другую щеку и продолжал бы драться с еще большей яростью.
     Утром, после того как она отвезет его в школу, то закрасит
все граффити.  Как  и  прежде,  кое-кто  из  соседей   поможет.
Потребуется  толстый слой краски на подпорченных местах оттого,
что дом был выкрашен в желто-бежевый цвет.
     Даже  так  это  будет   временный   ремонт,   потому   что
набрызганная  краска  включала в себя какой-то химикат, который
ее проедал. Через несколько недель каждая  надпись  и  картинка
постепенно  вновь  проявится,  как  дух,  чье  имя  написано на
дощечке медиума во время сеанса, - послание от душ и из ада.
     Невзирая на беспорядок в доме, гнев прошел. У Хитер больше
не было сил, чтобы его поддерживать.  Эти  последние  несколько
месяцев совершенно подкосили. Она устала, так сильно устала.
     Прихрамывая,  она  зашла в дом через заднюю дверь гаража и
закрыла ее за собой. Также закрыла смежную дверь между  гаражом
и кухней и набрала код, чтобы поставить снова на охрану.
     БЕЗОПАСНО.
     Не совсем. Не всегда.
     Поднялась наверх проведать Тоби. Он все еще глубоко спал.
     Стоя  в  дверном  проеме комнаты сына, слушая его сопение,
она  поняла,  почему  мать  и  отец  Энсона  Оливера  не  могли
поверить,  что их сын был способен на массовую бойню. Он был их
ребенком,  их  маленьким   мальчиком,   их   красивым   молодым
человеком,  воплощением  лучших собственных качеств, источником
гордости и надежды. Она симпатизировала им в этом,  жалела  их,
молилась,  чтобы ей не пришлось испытать боль такую же, как и у
них. Но страстно желала, чтобы они заткнулись и отстали от нее!
     Родители Оли вера проводили эффективную кампанию  во  всех
средствах   информации,   чтобы  представить  своего  сына  как
доброго, талантливого человека, не способного на  то,  что  ему
приписывают.  Они  утверждали,  что  "узи",  найденный на месте
преступления, не  принадлежал  ему.  Никаких  записей,  которые
убеждали,  что  он  покупал  и  регистрировал  такое оружие, не
существовало.  Но  полностью  автоматический   "мини-узи"   был
незаконным  оружием.  Оливер,  без  сомнения,  платил  за  него
наличными на черном рынке. Ничего загадочного в отсутствии чека
или регистрации.
     Хитер вышла из комнаты Тоби и вернулась к  себе,  села  на
край кровати и зажгла ночник.
     Она   отложила   револьвер   и  занялась  содержимым  трех
бумажников. Из водительских удостоверений узнала, что одному из
ребят  было  шестнадцать,  а  двоим  по  семнадцать  лет.   Они
действительно жили в Беверли-Хиллз.
     В  одном  бумажнике, среди фотографий миловидной блондинки
школьного  возраста  и  осклабившегося  в  ухмылке  ирландского
сеттера,   Хитер   нашла  переводную  картинку  двух  дюймов  в
диаметре, на которую  глядела  некоторое  время  с  недоверием,
прежде  чем  выудить ее из пластикового кармашка. Это была одна
из тех вещиц, что часто продавались на  полке  "забавностей"  в
канцелярских  магазинчиках,  аптеках,  салонах  аудиозаписей  и
книжных: дети украшали  ими  школьные  тетради  и  бесчисленное
множество других мелочей. Бумажное покрытие следовало отклеить,
чтобы обнажить лицевую поверхность. Она была глянцево-черная, с
гофрированными серебряными буквами: ЭНСОН ОЛИВЕР ЖИВ.
     Кто-то  уже  торговал  его  смертью.  Безумно.  Безумно  и
странно. Что более всего раздражало в этом Хитер, так  это  то,
что  существовал  рывок  Энсона  Оливера  - легендарной фигуры,
возможно, даже мученика.
     Может быть, это следовало предвидеть? Родители Оливера  не
были  единственными  людьми, которые старательно полировали его
образ со времени перестрелки.
     Невеста режиссера, беременная его ребенком, об®явила,  что
он  вообще  не пользовался наркотиками. Его дважды арестовывали
за  вождение  автомобиля  под  кокаином:  тем  не  менее,   эти
соскальзывания   с   пьедестала   были   названы  чем-то  давно
пройденным и преодоленным. Невеста  была  актрисой,  не  просто
красивая,   но   с  ангельским,  беззащитным  личиком,  которое
гарантировало ей много места в теленовостях: ее большие,  милые
глаза всегда казались полными слез.
     Различные   сообщества   кинодеятелей,  связанных  с  этим
режиссером, напечатали  на  целый  лист  некролог  в  "Голливуд
Репортер"   и   "Дейли   Вераети",   скорбя  об  утрате  такого
творческого таланта. Заметили, что его спорные фильмы разозлили
многих людей из власть имущих и возвестили, что он жил  и  умер
ради искусства.
     Все  это  намекало, что "узи" был вложен ему в руки, равно
как кокаин и  пентахлорфенол.  Из-за  того,  что  все  те,  кто
проходили  вниз  и  вверх  по улице рядом со станцией Аркадяна,
ныряли под крышу, едва заслышав звуки выстрелов, никто  не  мог
свидетельствовать,  что  Энсон  Оливер  имел  в  руках  оружие,
исключая погибших - и Джека. Миссис Аркадян никогда  не  видела
автоматчика,  потому  что скрывалась в конторе. Когда она вышла
со станции с Джеком, то была  совершенно  ослепшей  от  дыма  и
сажи, которые запачкали ее контактные линзы.
     Через  два  дня  после  перестрелки  Хитер  была вынуждена
поменять номер телефона на новый,  незарегистрированный,  из-за
того,  что  фанатичные  обожатели  Энсона  Оливера  звонили без
перерыва. Многие из них вещали о преступном заговоре, в котором
Джек фигурировал как наемный убийца.
     Это было безумием.
     Парень  был  киношником   (Бога   ради,   не   президентом
Соединенных Штатов!). Политики, шефы корпораций, военные лидеры
и  полицейское  начальство не дрожали от ужаса, но отстранились
из  страха,  что  некоторые  воинственные  режиссеры  Голливуда
соберутся  ударить  по  ним своими кинофильмами. Черт, если они
так чувствительны к этому, то, конечно, теперь страна  вряд  ли
потеряет еще одного режиссера.
     И  все  эти  люди действительно верили, что Джек застрелил
своего собственного партнера и троих других людей  на  станции,
затем  пустил  три пули в самого себя, (все среди бела дня, где
вполне могли быть  свидетели)?  Смертельно  рисковал,  доставил
себе   жуткую   боль   и   страдания,  и  подстроил  труднейшую
реабилитацию только для того, чтобы  история  о  смерти  Энсона
Оливера выглядела более правдоподобной?
     Ответ,  конечно,  был  -  "да"! Они на самом деле верили в
подобную нелепость.
     Она  нашла  доказательство  этому  в  другом   пластиковом
кармашке  этого  же  бумажника.  Еще одна наклейка, тоже кружок
двух дюймов в диаметре. Черная подкладка,  красные  буквы,  три
имени одно над другим: ОСВАЛЬД, ЧЭПМЕН, МАКГАРВЕЙ?
     Ее  переполнило отвращение. Сравнивать нервного режиссера,
который сделал три порочных фильма с  Джоном  Кеннеди  (жертвой
Освальда)  или  даже  с  Джоном  Ленноном (жертвой Марка Дэвида
Чэпмена) - это омерзительно. Но приравнивать  Джека  к  парочке
этих прославленных убийц было гадостью еще хуже.
     ОСВАЛЬД, ЧЭПМЕН, МАКГАРВЕЙ?
     Первой  мыслью  было  позвонить с утра адвокату, выяснить,
кто производит всю эту дрянь, и преследовать их за каждый цент,
который они на этом заработали. Но,  тем  не  менее,  пока  она
глядела  на ненавистную наклейку, ее рвение ослабло потому, что
поставщик всей этой гадости использовал знак вопроса.
     ОСВАЛЬД, ЧЭПМЕН, МАКГАРВЕЙ?
     Предположение, размышление на тому - это не совсем то  же,
что  обвинение.  Знак  вопроса  делает  это  предположением  и,
возможно, гарантирует  защиту  от  успешного  преследования  за
клевету.
     Внезапно  у нее появилось довольно сил, чтобы поддерживать
свой гнев. Она собрала бумажники и бросила их на  нижнюю  полку
ночного  столика  вместе  с  наклейками. Захлопнула дверцу - не
разбудила ли Тоби?
     Сейчас очень много людей  с  большим  восторгом  воспримут
заведомо  нелепую теорию заговора, чем потревожат себя поисками
фактов или примут единственную, явную  правду.  Они,  казалось,
смешали  реальную  жизнь  с фантастикой, жадно ища византийские
схемы и кабалистические знаки, наподобие маниакальных простаков
из новелл  Ладлэма.  Но  реальность  была  почти  всегда  менее
театральной  и неизмеримо менее красочной. Возможно, это просто
механизм совладания, способ, которым они пытаются - и делают  в
этом  успехи  -  привнести  порядок  в высокотехничный мир, чьи
социальные  и  технологические   изменения   вызывают   у   них
головокружение и страх.
     Механизм совладания или нет, но это безумно!
     Говоря  о  безумии, покалечила двоих этих ребят. Не важно,
что они достойны этого. Теперь, когда напряжение момента спало,
почувствовала... не угрызения совести, не  совсем  так,  потому
что  они  заслужили  то, что она сделала с ними... но печаль от
того,  что  это  было  необходимо.   Хитер   чувствовала   себя
замаранной.  Ее радость снижалась вместе с уровнем адреналина в
крови.
     Осмотрев свою правую ногу: та начинала распухать, но  боль
оставалась терпимой.
     - Боже правый, дамочка, - убеждала она себя, - ты думаешь,
кто ты такая? - одна из черепашек-ниндзя?
     Затем взяла из медицинского шкафчика в ванной две таблетки
экседрина и запила их тепловатой водой.
     В спальне выключила ночник.
     Она не боялась темноты.
     Чего  боялась, так это вреда, который могут причинить друг
другу люди в темноте. Или в разгар дня.


        10

     Десятое июня совсем не  было  таким  днем,  который  нужно
проводить  дома  взаперти.  Небо  фаянсово-голубое, температура
колебалась около восьмидесяти градусов, а луга все еще  слепяще
зеленели, потому что летний жар пока не иссушил трав.
     Эдуардо   провел   большую   часть   благоуханного  дня  в
кресле-качалке из гнутого орешника на переднем крыльце.  Другая
видеокамера, заряженная лентой и совершенно новыми батарейками,
лежала  на полу крыльца около кресла. Рядом с камерой дробовик.
Пару раз мужчина вставал, чтобы взять свежего пива или  принять
ванну.  И  однажды  совершил  получасовую прогулку по ближайшим
полям, неся с собой камеру.  Но,  однако,  большую  часть  дня,
провел в кресле - ожидая.
     Оно было в лесу.
     Эдуардо  чувствовал костным мозгом, что нечто прошло через
черную дверь третьего мая, более пяти недель назад.  Знал  это,
ощущал его. Понятия не имел, что это было и где оно начало свое
путешествие,  но  знал,  что  оно пришло из какого-то странного
мира в одну монтанскую ночь.
     С тех пор оно, должно быть, нашло какую-то берлогу, где  и
укрывалось.  Все  другие  об®яснения  ситуации не имели смысла.
Спряталось. Если захочет открыть свое присутствие, оно  проявит
себя  ему  этой  ночью  или  другой.  Лес,  огромный  и густой,
предлагал неисчислимое множество мест для того, чтобы скрыться.
     Хотя та дверь была огромной, это  совершенно  не  значило,
что  путешественник  -  или  корабль,  принесший  его,  если он
существовал, был  таким  же  большим.  Эдуардо  однажды  был  в
Нью-Йорке  и  проехал  по  Голландскому  туннелю,  который  был
значительно просторней, чем нужно для любой машины. Что  бы  ни
прошло через эти черные, как смерть, ворота, оно должно быть не
больше человека, может быть, даже меньше, и способно спрятаться
почти везде в заросших лесом долинах и ущельях.
     Дверь  действительно ничего не говорила о самом пришельце,
кроме того, что он был, без сомнения, разумным. Развитая  наука
и изощренная инженерия лежали за созданием этой двери.
     Эдуардо  прочел  достаточно  у  Хайнлайна  и  Кларка  -  и
выборочно у других в том же духе, -  чтобы  натренировать  свое
воображение,  и  вполне  понимал,  что  тот, кто вторгся, может
иметь самое различное происхождение. Более похоже на  неземное.
Однако  оно  может  быть  и  чем-то  из  другого  измерения или
параллельного мира. Или даже человеком, открывшим проход в  это
время из далекого будущего.
     От   просчитывания   многочисленных   вариантов  кружилась
голова,  но  он  больше  не  чувствовал  себя  идиотом