пытался   с   растущим  отчаянием  поднять  дух  сына.  Наконец
рассмешил мальчика, об®явив, что вообще не ранен, а находится в
больнице, участвуя в новой полицейской  программе,  и  появится
через несколько месяцев в качестве нового бойца Армии Маленьких
Черепашек Ниндзя.
     - Да,  - сказал он, - это правда. Посмотри, весь этот гипс
- панцирь, черепаший панцирь,  который  пристроили  ко  мне  на
спину.  Когда  он  подсохнет и покроется "кевларом", пули будут
отскакивать от него, как орехи.
     Улыбнувшись против собственного желания  и  вытерев  слезы
рукой, Тоби сказал:
     - Выглядит похоже, пап!
     - Да это правда!
     - Ты не знаешь тайквондо.
     - Я буду брать уроки, как только панцирь подсохнет.
     - Ниндзя  должны  уметь  пользоваться мечом и всеми такими
штуками.
     - Еще уроки, вот и все.
     - Большая проблема...
     - В чем же?
     - Ты не настоящая черепаха.
     - Ну,  конечно,   не   настоящая   черепаха.   Не   глупи!
Департамент  не  может  нанимать на работу никого, кроме людей.
Людям  не  очень-то  понравится,  когда  им  придется  подавать
дорожные   документы  представителям  иного  вида.  Поэтому  мы
вынуждены работать, имитируя Армию Маленьких Черепашек  Ниндзя.
А что? Разве Человек-Паук на самом деле паук? А Бэтмен, Человек
Летучая Мышь, на самом деле летучая мышь?
     - Да, это ты, кажется, верно говоришь...
     - Черт тебя побери, конечно!
     - Но...
     - Что "но"?
     Ухмыльнувшись, мальчик сказал:
     - Ты не маленький.
     - Я могу сойти за него.
     - Не получится. Староват.
     - Разве?
     - На самом деле староват.
     - У  вас  будут  большие  неприятности,  когда  я встану с
постели, мистер!
     - Да, но пока сохнет панцирь, я в безопасности!
     Когда Тоби пришел в  больницу  в  следующий  раз  -  Хитер
бывала  здесь каждый день, но Тоби ограничивали одним или двумя
визитами в неделю, - Джек надел цветную головную повязку. Хитер
принесла ему красно-желтый шарф, который он  сложил  и  повязал
вокруг головы. Конец узла лихо свисал у правого уха.
     - Остальная  форма  пока еще разрабатывается, - сообщил он
Тоби.
     Через  несколько  недель,   в   середине   апреля,   Хитер
установила  ширму  вокруг  постели  Джека и вымыла его губкой с
шампунем, чтобы взять на себя хоть немного работы сиделок.  Она
сказала:
     - Я  не  уверена,  что  так  же умело, как другие женщины,
которые тебя моют. Но я становлюсь ревнивой.
     Он возразил:
     - Клянусь, что могу об®яснить, где был этой ночью!
     - Уже не первая сиделка, выходя из больницы, говорит  мне,
что ты ее любимый пациент...
     - Ну, милая, это нелепо! Кто угодно может стать их любимым
пациентом.  Это просто. Все, что нужно делать, - это не тошнить
на них и не смеяться над их шапочками.
     - Так просто, да? -  спросила  она,  протирая  губкой  его
левую руку.
     - Также нужно с®едать все, что лежит на обеденном подносе,
не выпрашивать у них большую дозу героина без предписания врача
и никогда  не  подделывать  остановку  сердца  только для того,
чтобы привлечь их внимание.
     - Они говорят, что ты такой милый, смелый, и забавный.
     - О, чепуха, - ответил он с преувеличенной скромностью, но
явно был удивлен.
     - Двое из них сообщили мне, что я должна  быть  счастлива,
имея такого мужа.
     - Ты ударила их?
     - Удалось с собой совладать.
     - Хорошо. А то бы они передали это мне.
     - Я была бы счастлива.
     - А  некоторые  из  этих сиделок сильные, у них, наверное,
довольно тяжелая рука.
     - Я люблю тебя, Джек, - прошептала Хитер,  наклоняясь  над
кроватью и целуя его раскрытыми губами.
     От поцелуя у него перехватило дыхание. Ее волосы упали ему
на лицо; они пахли лимонным шампунем.
     - Хитер,  -  ответил  он  тихо,  кладя  руку ей на щеку. -
Хитер, Хитер,  -  повторял  он  ее  имя,  как  будто  оно  было
священным,  что  на самом деле было так: не только именем, но и
молитвой, которая поддерживала его. Имя и ее  лицо  делали  его
ночи менее темными, а его дни, полные боли, - более короткими.
     - Я так счастлива, - повторила она.
     - Я тоже. Что встретил тебя.
     - Ты скоро будешь снова со мной, дома.
     - Скоро,   -   сказал   он,  хотя  знал,  что  пролежит  в
реабилитационной больнице еще много недель.
     - И больше не будет ночей в одиночестве, - добавила она.
     - Не будет.
     - Всегда вместе.
     - Всегда. - Его горло сжалось, и он испугался, что  сейчас
расплачется.   Он   не  стыдился  плакать,  но  не  думал,  что
кто-нибудь из них двоих найдет утешение в слезах. Им нужна  вся
сила  и  решительность  для борьбы, которая еще впереди. Джек с
трудом сглотнул и прошептал:
     - Когда я вернусь домой...
     - Да?
     - И мы сможем снова быть вместе в постели....
     Приблизив свое лицо к его, она тоже прошептала:
     - Да?
     - Ты будешь делать для меня кое-что особенное?
     - Конечно, глупый.
     - Ты  будешь  одеваться  как  сиделка?  Это  меня  вправду
возбуждает...
     Хитер  замигала  от удивления, потом разразилась смехом, и
махнула его холодной губкой по лицу:
     - Животное!
     - Ну тогда, как насчет монашки?
     - Извращенец!
     - Герл-скаут?
     - Мой милый, смелый и забавный извращенец!
     Если бы у него не было хорошего чувства юмора,  он  бы  не
смог  быть  полицейским.  Смех,  иногда черный смех, был щитом,
который  позволял  проходить,  не  пачкаясь,  сквозь  грязь   и
безумие,    в   котором   большинство   полицейских   вынуждены
действовать в наше время.
     Чувство  юмора  помогало  выздоровлению  и  позволяло   не
поддаваться  боли  и тревогам, хотя была одна вещь, над которой
Джеку было тяжело смеяться, - его беспомощность. Он приходил  в
ужас  от  того,  что  нуждается  в помощи при самых примитивных
физических действиях и регулярном  промывании  клизмой,  только
чтобы  противостоять  влиянию  крайнего  бездействия. Неделя за
неделей отсутствие уединенности в такого сорта делах становится
все более и более унизительным.
     Еще хуже быть привязанным к  кровати,  в  твердом  захвате
гипса,  без  возможности  бегать  или шагать, или даже ползать,
если случится внезапная катастрофа. Периодически его охватывала
уверенность,  что  больница  скоро  будет  сметена  огнем   или
повалена  землетрясением.  Хотя  он  знал,  что персонал хорошо
натренирован на действия в чрезвычайных обстоятельствах  и  что
его  не бросят в жертву пламени или смертельному весу рушащихся
стен,   время   от   времени   его   охватывала   необ®яснимая,
иррациональная  паника.  Часто посреди мертвой ночи слепой ужас
сжимал  его  сильней  и  сильней  с  каждым  часом  и  отступал
постепенно лишь под напором логики или усталости.
     В   середине   мая   Джек   испытал   глубокий  восторг  и
безграничную благодарность медикам, которые  не  позволили  ему
лишиться   возможности  двигаться.  Наконец  он  имел  в  своем
распоряжении  ноги  и  руки,  смог  заниматься   с   ритмически
сжимающимися  резиновыми  шариками и выписывать кривые руками с
небольшим весом. Мог почесать нос, если  тот  зудел,  покормить
себя  до  некоторой  степени  самостоятельно,  высморкаться. Он
испытывал благоговение по отношению к людям,  которые  страдают
перманентным  параличом  ниже  шеи,  но  быстро  возвращаются к
удовольствию от жизни и встречают будущее  с  надеждой,  потому
что  знал,  что  не  обладает  их  мужеством или характером, не
важно, был ли он выбран лучшим  пациентом  недели,  месяца  или
столетия.
     Его лишили ног и рук на три месяца, и он был так придавлен
отчаянием!  А  если бы он не знал, что когда-то сможет встать с
кровати и снова выучиться ходить примерно к тому времени, когда
весна  перейдет   в   лето,   то   перспектива   долговременной
беспомощности свела бы его с ума.
     За  окном его палаты на третьем этаже он мог видеть только
крону высокой пальмы. Много недель Джек  провел  час  за  часом
наблюдая,  как  ее  листья дрожат от легкого бриза или неистово
сотрясаются  от  штормового   ветра;   ярко-зеленые   на   фоне
солнечного  неба, хмуро-зеленые на фоне угрюмых облаков. Иногда
проскальзывали через эту обрамленную часть неба птицы,  и  Джек
волновался при каждом кратком их полете.
     Поклялся,  что,  когда  встанет  на ноги, никогда снова не
позволит  себе  сделаться  таким   беспомощным.   Он   знал   о
высокомерии  этой  клятвы: его способность выполнить ее зависит
от капризов судьбы. Человек полагает, а Бог располагает. Но  по
этому  поводу  он  не  мог смеяться над собой: никогда не будет
снова беспомощным. Никогда! Это был вызов Богу: Оставь  меня  в
покое или убей, но не вводи опять в этот грех.

     Капитан  Лайл  Кроуфорд,  посетил его в третий раз вечером
третьего июня.
     Это был неописуемый  человек  среднего  роста  и  среднего
веса,   с  коротко  стриженными  каштановыми  волосами,  карими
глазами, смуглой кожей - все достоинства этой неопределенности.
Он был  одет  в  костюм  от  Хаш  Паппис:  шоколадно-коричневый
пиджак,  желтовато-коричневую  рубашку,  как  будто его главным
желанием было выглядеть настолько незаметным, чтобы сливаться с
любым фоном и,  может  быть,  постигнуть  невидимости.  Капитан
носил  на голове коричневую кепку, которую снял и держал обеими
руками все то  время,  что  простоял  у  кровати.  Он  медленно
говорил  и  быстро  улыбался, но имел столько благодарностей за
отвагу,  сколько  не  набралось  бы  у   любых   других   двоих
полицейских в департаменте. Он был лучшим, прирожденным лидером
из всех, кого Джек только встречал.
     - Как дела? - спросил Кроуфорд.
     - Моя  ведущая  рука  поправляется, а вот помогающая - все
еще паршиво,
- сказал Джек.
     - Главное - не стискивать ракетку.
     - Ты думаешь, в этом мои проблемы?
     - В этом и в том, что ты не можешь встать.
     Джек рассмеялся.
     - Как дела в отделе, капитан?
     - Забавы не прекращаются. Два парня завернули в  ювелирный
на Вествуд-бульваре этим утром, прямо после открытия. Глушители
на  оружии  -  застрелили  владельца и двоих служащих, убили их
искусней, чем старый  Король  Тут,  прежде  чем  кто-либо  смог
включить  тревогу.  Никто  снаружи  ничего  не слышал. Чемоданы
полны драгоценностями. Открыли огромный сейф в задней  комнате,
полный  жутко  дорогих  вещей, на миллион. Там все выглядит как
после танца кекуок. Затем оба  парня  принялись  выяснять,  что
брать  сначала  и  есть  ли  у них время взять все. Один из них
что-то сказал относительно матушки  другого,  ну  а  дальше  ты
знаешь, они застрелили друг друга.
     - Боже!
     - Ну,  прошло  немного  времени,  и туда зашел покупатель.
Четыре мертвеца плюс полуживой подонок, растянувшийся на  полу,
раненый  так  скверно,  что  даже  не  смог  уползти  оттуда  и
попытаться смыться. Покупатель остался там, в  шоке  от  крови,
которая  забрызгала все вокруг. Он был просто парализован видом
всего этого.  Раненый  ублюдок  ждал,  что  покупатель  сделает
что-нибудь,  но  когда  парень  просто  застыл  разинув рот, то
грабитель заявил:
     - Ради любви к Господу, вызовите "скорую помощь"!
     - "Ради любви к Господу"? - повторил Джек.
     - "Ради любви  к  Господу".  Когда  показались  фельдшеры,
первое, что он попросил, это Библию.
     Джек  недоверчиво покрутил головой из стороны в сторону на
подушке.
     - Приятно слышать, что не все эти подонки безбожники, а?
     - Это греет мне душу, - сказал Кроуфорд.
     Джек  был  единственный  больной  в  палате.  Его   совсем
недавний  сосед,  пятидесятилетний  специалист  по планированию
фермерского  хозяйства,  пролежав  три  дня,  умер   вчера   от
осложнений после обычной операции на желчном пузыре.
     Кроуфорд сел на край свободной постели.
     - У меня есть хорошие новости для тебя.
     - Я этим воспользуюсь.
     - Департамент     Внутренних    дел    наконец    составил
окончательный рапорт о  перестрелке,  и  ты  оправдан  во  всех
действиях.  Что еще лучше, и шеф, и комиссия собираются принять
их как решающие.
     - Почему же я не хочу плясать?
     - Мы  оба   знаем,   что   весь   запрос   о   специальном
расследовании  был дерьмом. Но мы также оба знаем... что раз уж
они открыли эту дверь, то не всегда закрывают ее, не хлопая  по
пальцам  некоторых  невинных  парней.  Поэтому мы возносим наши
благословения.
     - Они оправдали и Лютера?
     - Да, конечно.
     - Хорошо.
     Кроуфорд сказал:
     - Я поставил твое имя в список на благодарности  -  Лютера
тоже, посмертно. Обе кандидатуры, кажется, собираются одобрить.
     - Спасибо, капитан.
     - Вы заслужили.
     - Я  не  собираюсь  проклинать кретинов из комиссии, а шеф
может тоже идти в ад пешком, вот и все. Но что значит для меня,
так то, что именно вы вписали наши имена.
     Опустив взгляд на коричневую кепку, которую  он  крутил  и
мял в своих смуглых руках, Кроуфорд сказал:
     - Я ценю это.
     Они оба немного помолчали.
     Джек вспомнил Лютера. Он представил, что и Кроуфорд тоже.
     Наконец Кроуфорд поглядел выше кепки и произнес:
     - Теперь плохие новости.
     - Всегда какие-то есть.
     - Не очень плохие, просто раздражающие. Ты слышал о фильме
Энсона Оливера?
     - Котором? Их три.
     - Значит, не слышал. Его родители и его беременная невеста
подписали контракт с Уорнер Бразерс.
     - Контракт?
     - О  продаже  прав  на биографию Энсона Оливера за миллион
долларов.
     Джек потерял дар речи.
     Кроуфорд сказал:
     - Судя по  их  словам,  они  заключили  контракт  по  двум
причинам.   Во-первых,   хотят   обеспечить  нерожденного  сына
Оливера, чтобы будущее ребенка было надежным.
     - Что насчет будущего моего ребенка? - спросил Джек зло.
     Кроуфорд поднял голову.
     - Ты и вправду расстроен?
     - Да!
     - Черт, Джек, с каких это пор наши дети  волнуют  подобных
людей?
     - С никаких.
     - Точно.  Ты,  и  я, и наши дети, мы здесь для того, чтобы
аплодировать им, когда они сделают что-нибудь артистическое или
высокоинтеллектуальное,
- и убирать за ними, когда они нагадят.
     - Это несправедливо, -  сказал  Джек.  Он  рассмеялся  над
собственными словами - как будто какой-либо опытный полицейский
действительно    мог   вообразить,   что   жизнь   справедлива,
добродетель вознаграждается, а грубость карается. - А, черт!
     - Ты не можешь ненавидеть их за  это.  Они  просто  такие,
просто  так  думают  и  никогда  не  изменятся.  Можешь  пылать
ненавистью, быть ледяным от ненависти или разражаться  молниями
от ненависти.
     Джек вздохнул, все еще злой, но уже по инерции.
     - Ты  сообщил,  что  у них было две причины для подписания
контракта. Какая вторая?
     - Сделать фильм, который станет "памятником  гению  Энсона
Оливера",   -  сказал  Кроуфорд.  -  Так  выразился  его  отец.
"Памятник гению Энсона Оливера".
     - Ради любви к Господу.
     Кроуфорд тихо рассмеялся.
     - Да, ради любви к Господу. А невеста, мать  его  будущего
наследника,    промолвила,   что   этот   фильм   должен   дать
противоречивой карьере Энсона Оливера и его смерти историческую
перспективу.
     - Какую историческую перспективу? Он снимал фильмы, он  не
был лидером западного мира - просто снимал фильмы!
     Кроуфорд пожал плечами:
     - Ну,  со  временем  они  сделают  из  него лидера, я даже
подозреваю,  окажется,  что  он  был  борцом   с   наркоманией,
неустанным защитником бездомных.
     Джек подхватил:
     - Вдохновленным   христианином,   который   однажды  решил
посвятить себя миссионерской деятельности...
     - ...и занимался ею  до  тех  пор,  пока  Мать  Тереза  не
приказала ему вместо этого делать фильмы...
     - ...и   именно   из-за   его   успешных   деяний  во  имя
справедливости он был убит в результате заговора,  заключенного
ЦРУ, ФБР...
     - ...британской   королевской   семьей   и   Международным
Братством Бойлерщиков и Слесарей-водопроводчиков...
     - ...покойным Иосифом Сталиным...
     - ...и лягушонком Кермитом...
     - ...при помощи каббалы  наркомана-раввина  Нью-Джерси,  -
закончил Джек.
     Они   расхохотались,  потому  что  ситуация  была  слишком
нелепой, чтобы отвечать на нее чем-либо, кроме смеха, и потому,
что если бы не смеялись над этим, то придали бы всем тем  людям
силы.
     - Им  лучше  не вводить меня в свой чертов фильм, - сказал
Джек после того, как смех обернулся приступом кашля,  -  или  я
этих мерзавцев буду преследовать по суду.
     - Они  изменят  твое имя, сделают тебя азиатом-полицейским
по имени Вонг, на десять лет старше и  на  шесть  дюймов  ниже,
женатым  на  красной  по  имени  Берта,  и  ты  не  сможешь  их
преследовать за клевету.
     - Люди все же смогут понять, что в настоящей жизни это был
я.
     - В настоящей жизни? Что это? Это же - "страна Ляля".
     - Боже, как они могут делать героя из этого парня?
     Кроуфорд сказал:
     - Они сделали героев из Бонни и Клайда.
     - Антигероев.
     - Ладно, тогда, Бутч Кэссиди и Санденс Кид.
     - То же самое.
     - Они сделали героями Джимми Хоффа и Багзи  Зигеля.  Энсон
Оливер - это раз плюнуть для них.
     Этой ночью, много времени спустя после того, как ушел Лайл
Кроуфорд, когда Джек пытался забыть о своих тысячах неудобств и
хоть немного  поспать, он не смог прекратить думать о фильме, о
миллионе  долларов,  об  отношениях  Тоби  в  школе,  о  подлых
граффити,  которыми  покрывают стены их дома. О недостаточности
их сбережений, его статусе калеки, о Лютере в могиле,  одинокой
Альме  с  ее  арсеналом.  А  Энсона  Оливера  на  экране  будет
изображать какой-нибудь молодой  актер  с  изысканными  чертами
лица   и   печальными   глазами,   излучающими   ауру   святого
сострадания. Покажут и благородные цели, величину  благородства
которых превышает только его сексапильность.
     Джек  был  ошарашен  чувством  своей беспомощности гораздо
сильнее, чем каким-либо другим чувством  до  сих  пор.  Причина
этого  была  частично  в  клаустрофобическом  гипсовом панцире,
которым его скрепили с кроватью. Оно возникло, к  тому  же,  от
мысли,  что он связан с этим Лос-Анджелесом домом, который упал
в цене и который теперь  будет  трудно  продать  на  охваченном
депрессией  рынке. Он был хорошим полицейским в то время, когда
героями становятся гангстеры, поэтому не мог себе  представить,
чем  еще  ему  зарабатывать  на  хлеб и как найти смысл жизни в
чем-то,  кроме  этой  работы.  Он  был  пойман,  как  крыса,  в
гигантский  лабиринт, выстроенный для опытов в лаборатории. Но,
в отличие от крысы, у него никогда не было иллюзии свободы.

     Шестого июня гипс сняли. Трещина в позвоночнике  полностью
заросла.  Джек  был полон ощущений от обеих ног. Несомненно, он
снова научится ходить.
     Однако сначала он не смог даже встать без помощи одной  из
двух  сиделок  и костылей с колесиками. Его бедра высохли. Хотя
икроножные мышцы и получали небольшую пассивную  нагрузку,  они
значительно   атрофировались.  Первый  раз  в  жизни  Джек  был
расплывшимся и дряблым в талии - в единственном месте, которому
он придавал значение.
     Одно путешествие по комнате с помощью сиделок  и  костылей
бросило его в пот, как будто пытался отжать пятьсот фунтов. Тем
не  менее  этот  день  был  праздником.  Жизнь продолжается. Он
почувствовал себя возрожденным.
     В окне, которое обрамляло крону высокой пальмы, как  будто
милостью  ничего  не ведающей, но доброй вселенной, появилось в
небе трио  чаек,  заблудившихся  над  землей  вдали  от  берега
Санта-Моники.  Они повисели в зоне теплого воздуха с полминуты,
как три белых летучих змея. Внезапно птицы  промелькнули  через
голубизну  в воздушном балете свободы и исчезли на западе. Джек
следил за ними, пока они не пропали: его зрение затуманилось.
     Хитер  и  Тоби  навестили  его  этим  вечером  и  принесли
орехово-масляно-шоколадное  мороженое. Несмотря на р