убил трепещущую душу
огня.
     Коснувшись в  темноте коленом острых комлей снопа,  Ратибор распустил
опояску и  стянул с себя широкую рубаху с шитым косым воротом.  Эту рубаху
по  обычаю  Млава  прислала жениху после  того,  как  совершился договор о
выкупе.


        2

     Видно, не только от гуннов сильно пострадали россичи. От отцов детям,
от дедов к внукам передавались сказания об иных разорителях. И сказывавшие
старые предания иной  раз  между собой спорили:  будто бы  и  побоище,  от
которого только семь  братьев остались,  не  гунны совершили,  а  какие-то
другие степняки.
     Гунны ли, другие ли, о разных ли набегах Степи говорили сказители иль
об одних и тех же, но начинали все одинаково.
     Та зима была злая,  снег в лесах медлил уйти.  Новый месяц нарождался
красным,  будто  в  страданиях  покидая  небесное  лоно.  Из  степи  волки
подступали невиданной силой,  вой  их  людям казался странным,  необычным.
Беда  пришла в  пору,  когда  молодая трава уже  покрывает копыто коня  до
путового сустава,  в лучшую пору для степи.  Корм сочен, налитые весенними
силами травы тучны и жизнетворны.  Мошка, овод, комар только нарождаются и
не мучают.  Дни долги, а жары еще нет, солнце не изнуряет коня и всадника.
Весенние воды сошли, броды доступны.
     Тут-то и  повалили с  полудня туры по степной дороге.  Стадами,  быки
первыми, туры входили в реку, плыли тесно, и людям приходилось видеть, как
турихи  толкали рогами  туренков,  поднимая детенышей над  взбитою в  пену
водой.  Размесили туры берега и ушли.  Куда?  В припятские леса, где живут
пятнадцать больших рек,  а  рекам малым и ручьям счета нет.  Столь обильно
воду  рождает земля,  что  иной  порой реки там  останавливаются и  вспять
подаются, как Рось в половодье.
     Походя туры травили хлеба,  россичи же,  пораженные множеством зверя,
не решались их гнать будто бы...
     Бежали из  степи козы,  бежали лисы-огневки и  малые собачки-корсаки.
Журавли летели на  полночь,  дрофы  путались на  лесных опушках.  За  ними
навалилось степное войско.
     Далее  сказители  расходились  в  рассказе,   споря  между  собой.  У
некоторых получалось,  что в те поры много славян жило по ту сторону Роси,
на Турьем урочище,  и  еще далее к югу.  Одни бежали вслед турам в водяную
припятскую крепость и  там  поселились навеки.  Другие  остались биться за
могилы отцов.  Из  них не более семидесяти уцелело от побоища.  Остались в
живых они лишь потому,  что шли вместе,  умели ударять сразу,  будто одной
рукой, умели отбиться вместе, как одним щитом.
     Что  раньше случилось?  С  кем сражались россичи?  Из  десяти росских
родов семь считали себя происшедшими от семи братьев,  а три называли себя
потомками Скифа,  или скифами,  хотя ни речью,  ни обличьем, ни обычаем не
разнились от  других.  Ни  у  кого не спросишь,  некому решать споры между
сказителями.  Одно  лишь видно,  как  солнце на  небе:  сила нужна,  и  не
простая,   а  откованная  воинским  умением  и  закаленная,   как  жесткое
уклад-железо.
     У  россичей за слободой на ровном месте устроены щиты из мягкой липы,
каждый высотой в сажень,  длиной -  в три.  На щитах сажей,  разведенной в
конопляном масле, нарисованы всадники.
     Стрелку рука нужна.  Чтобы была рука -  не пропускай дня,  не натянув
тетиву.  Перед  липовыми рисованными щитами много слез  глотают подростки,
начиная слободскую жизнь.  Вся трава вокруг стрельбищ вытоптана в  поисках
потерянных стрел.  Как  рассветет -  стреляй и  стреляй.  Меняются жильные
тетивы,  снашиваются рукавички на левой руке,  избитые ударами. По времени
привыкает рука,  развивается глаз.  Дальше,  на третий рубеж, на три сотни
шагов отходят стрелки. Отсюда рисованные тела нужно так поразить, чтобы из
пяти  стрел  четыре  шли  в  воздухе,  когда  впивается первая.  Тогда  ты
настоящий стрелок.  Сам,  гордясь  мастерством,  будешь  стараться дня  не
пропустить без стрелы.
     Каждый  славяно-росский  подросток (девочки тоже  возятся  с  луками)
самодельными стрелами бьет  мелкого зверя и  птицу.  Каждый взрослый умеет
натянуть боевую тетиву.  В  руках слобожан лук становится страшным оружием
дальнего боя,  а вблизи,  шагов на сто, слобожанин пронижет козу, а в тура
или в тарпана - дикую лошадь - вгонит стрелу до пера.
     На север от Рось-реки земля поделена между братскими родами:  на юге,
за рекой, земля ничейная. Туда слобожане других родов отряжались ездить на
телегах  ломать  пчелиные  борти,   ловить  по   ручьям  и   речкам  рыжих
бобров-плотиностроителей.
     У илвичей-соседей тоже много охотились за зверем, копили припасы, для
товара выделывали шкуры и меха. Такие слободы были выгодны родовичам.
     Росские слобожане не тянулись в  дикое поле за бортями и  шкурами.  В
латах-доспехах,  чешуйчатых от  нашитых на  толстую кожу конских копыт,  с
мечом или секирой на перевязи,  со щитом на левой руке, с копьем в правой,
колчан и  лук за спиной,  а нож за сапогом,  они учились ходить стаей,  не
разрываясь.   Учились  бегать  одной  стеной,  поворачиваться,  как  один.
Остановившись по  приказу воеводы,  передние сразу метали копья,  за  ними
задние бросали свои.  И, закрывшись щитами, обнажали мечи и бегом нападали
все разом, все сразу, будто катилось одно многоголовое, многожальное чудо.
В других слободах жизнь шла повольготнее.
     Каждый, и мужчина, и женщина, умел ездить верхом, держаться в седле и
без  седла,  править  уздой.  Воин  должен  уметь  править только  ногами,
освободив руки для боя.  Еще с Всеслава Старого в росской слободе повелось
искусство развивать силу ног.  Дают камень с пуд, обшитый кожей. Его нужно
держать коленями стоя. Быстро устают ноги, камень падает. Подними и держи.
Больший  и  больший  камень  дают,  доводят груз  до  четырех пудов.  Зато
слобожане не нуждаются в поводьях, конь идет по одному приказу ног. Сожмет
слобожанин ноги,  чтобы  наказать коня,  мутятся  от  муки  конские глаза,
трещат ребра, и, коль не углядеть, конь валится на землю.
     С коня,  как с твердой земли,  били стрелами,  метали копье.  Скакали
одним строем,  колено с  коленом,  шли ниткой в  затылок и  сплошной лавой
лошадиных грудей и боевых щитов.  Коней обучали ложиться и мертво лежать с
прижатой к земле головой.
     Тяжела воинская наука для новичков.  Их заставляют бегать с мешком на
спине:  мешок на лямках, в мешке - песок. Груз камня между коленями, как и
груз песка на спине,  доводят до четырех пудов. В реке плавают подолгу, не
считаясь со студеной веснами и осенью водой. Строптивых нет.
     Воевода Всеслав опирался на  кровных побратимов.  Тайное побратимство
повелось  будто  бы  еще  до  Всеслава  Старого,  предшественника Всеслава
нынешнего.  В  каждом роду можно найти мужчин со  следом каленого железа в
тайном месте под мышкой.  Когда весь род россичей,  собравшись на погосте,
всем  миром  судит  о  делах,  побратимы,  сговорившись  заранее,  дружной
поддержкой могут добиться своего.


     Деревянный град еще не очнулся после празднества.  Заспались пастухи,
в хлевах мычала скотина.  Ратибор не стал дожидаться утренних обрядов,  не
захотел сесть за стол со всеми.  С  первым светом он вывел коня,  слова не
сказал потянувшейся было к нему Млаве, не попрощался с матерью.
     Загремели бревешки мостков через ров.  И полетел всадник,  не касаясь
поводьев,  без узды - на коне было лишь конюшенное оголовье. Скакал, будто
единое  тело  мчалось.  В  пустой  след  посмеялись ночные  сторожа  мужу,
спешащему от молодой жены,  как от осиного роя,  и, пустив на волю собачьи
своры,  сами бегом побежали к  граду.  Подгонял их  не  голод,  не желание
скорее воспользоваться остатками сладкого пира,  любопытство: не случилось
ли чего непригожего под крышей ведуньи Анеи в первую брачную ночь сына?
     Пустое было  любопытство:  Млава и  другие новобрачные вышли честными
перед мужьями и  своим новым родом.  А  мужу сидеть ли  пришитым к  бабьей
сладкой рубахе, скакать ли по полям и. лесам - то знать самому.
     Стащив оголовье, Ратибор пустил коня в слободской табун и полез через
тын к  себе домой,  в родное,  любимое место.  А ведь пять или шесть весен
тому назад было иное.  Суровость слобожан,  жестокость воинского обучения,
насмешки,  на которые подросток не умел и не смел ответить,  -  жизнь была
горька,  как полынь.  Клеткой была для него слобода,  и  в  этой клетке он
ходил злой,  будто хорек на цепи. Окрик, тягота, смертная истома к ночи. И
не хватало ночи,  чтоб выспаться.  Бывало, что иной подросток так и сгорал
без болезни, никем не замеченный, никем не пригретый.
     Если теперь Ратибор и  вспоминал трудные годы,  то лишь с  гордостью.
Родной дом - слобода, и другого не нужно.
     В слободе, как всегда утром, пусто, все за делом. Дверь во Всеславову
избу  была  открыта.  Ратибор  заглянул  и  услышал  дружественный  окрик:
"Э-гей!"
     Воевода  сидел  на  широкой лавке,  покрытой шкурой.  Ратибор сел  на
порог.
     Всеслав рассматривал кривой хазарский меч.  Клинок тускло осветился в
лучах солнца и бросил зарничку в темный угол.  Голова воеводы была в тени,
со света Ратибор видел только ноги,  обутые легко, в постолы-калиги. Кусок
кожи,  выделанной мокрой дубкой,  был  обжат на  колодке по  форме ступни.
Четыре ремня,  два спереди и два в заднике,  удерживали калигу и,  обвивая
ногу до колена, прижимали к голени широкую штанину.
     Хотя Ратибор не видел лица воеводы,  он знал, что тот смотрит, читает
в нем.  Скрывать нечего, воля рода-племени, воля воеводы исполнена честно,
без обмана.
     Всеслав прервал молчание:
     - Пойдем позвеним-ка мечами.
     Сняв рубахи,  оба вышли во двор голые по пояс, каждый с двумя мечами.
Обоерукие воины.  Не  каждый владел этим  искусством.  Заметив в  Ратиборе
хорошую способность к оружию, Всеслав сам обучил его.
     Воевода был телом много мощнее,  Ратибор еще не  вошел в  полную силу
мужчины.
     В одну руку Всеслав взял росский меч,  прямой,  тяжелый, заточенный с
обеих  сторон,  длиной в  полтора локтя,  считая с  рукоятью.  В  другую -
хазарский меч,  кривую саблю,  тонкую,  на четверть длиннее меча.  Ратибор
вышел с двумя хазарскими мечами.
     Меряясь взорами,  они встали на четыре шага грудь от груди. И оба вс+
забыли  для  заманчиво-опасной игры.  Первым  Всеслав сделал шаг,  прикрыв
грудь мечом и отведя саблю для удара.
     Бросив тело вперед с саблей,  Всеслав, казалось, пробьет Ратибора. Но
тот,  отклонив левым  мечом клинок,  правым мелькнул над  плечом Всеслава.
Отбитое железо плеснуло вверх.  И тут же вновь и вновь лязгнуло,  покрывая
обоих мельканием ломано-гнутых клинков.
     Сторожевые на вышке забылись,  глядя на красоту боя.  Покажись у  рва
хазары,  и их не заметили бы.  Сами воины,  они затаив дыхание были готовы
увидеть,   как  сразу,  оба  иссеченные,  изрубленные,  пронзенные,  падут
обоерукие бойцы.  В метании тех и железа было притягательно-страшное,  как
колдовство, заклинание силы.
     Не  расходясь,   не  отдыхая,   по  двору  слободы  клубом  вертелось
четверорукое чудовище, сверкало, бренчало.
     Раздался звонкий  вскрик  железа,  и  над  вышкой  что-то  свистнуло.
Воевода и  его  излюбленный воин  остановились.  В  правой  руке  Ратибора
осталась  одна  рукоять.   Перешибленный  отбивом  меча  хазарский  клинок
сломался и отлетел, едва не поразив сторожевых.
     Облитые  потом,  тела  бойцов  влажно  блестели.  На  плече  Всеслава
сочилась кровь из длинного пореза.
     - Красно биться стал ты, красно, - одобрил воевода.
     Ратибор подошел,  высосал ранку.  Кровь не выплюнул -  братская кровь
святая.
     Всеслав развел руки,  оплетенные толстыми мышцами; темное, как земля,
тело вздулось узлами и буграми. Воевода глубоко вздохнул. Пот щипал ранку,
нужно  приложить жеваных листьев болотной сушеницы.  Ратибор рвал  в  избе
лекарство из заготовленных пучков.
     Да,  бьется парень,  как муж. Круто ему пришлось с постылой свадьбой,
но не должна кончиться им одним такая сила, нужна она роду и братству.
     Один  из  сторожевых сбежал  с  вышки,  достал  и  принес отломленный
клинок. Отдать кузнецам, пусть сварят железо попрочнее.
     Ратибор приложил листья сушеницы к порезу,  ловко прикрепил их тонким
мочалом.  Первый раз соревнуясь с  воеводой в  двоеруком бою,  он  отметил
противника.  До  сих пор бывало иначе.  Он  не  знал,  что Всеслав нарочно
поддался.  У кого много нежности, у кого - мало. Каждый дает сколько может
и как сумеет.
     Так минула короткая Ратиборова молодость.  Да и  детство у  тех людей
было куда покороче,  чем у их дальних потомков.  Не у одного Ратибора годы
текли  зло,  исполненные суровости жизни.  И  других  гнули  много,  били,
ковали.  Под беспощадно-настойчивым боем тягучее железо твердело, глина же
разлеталась пыльной трухой.


        3

     Еще  вчера  на  легких  паутинках летали  малые  паучки,  цепляясь за
подсохшие былки,  за ветви, за усы, за брови, и, пробежав по лицу, пускали
новую нитку: чтобы дальше лететь...
     Дождь принялся,  как сказали сторожевые,  с ранней ночи.  Будто сеяли
его через мучное сито,  наземь сыпались тонкие брызгочки-капельки.  От них
сединой пробивало коричневую шерсть козьих плащей и  внизу,  с  отреза,  с
длинных косм текли струйки.
     На утоптанном щебнем слободском дворе грязи нет.  Вода,  еще не успев
насытить хрящеватую почву,  проходит внутрь кургана,  как  в  губку.  И  в
глубоком колодце еще не  помутнела вода,  как мутнеет зимой.  Перехватывая
одубелую,   крепкую   от   воды   веревку,   слобожанин  вытягивает  бадью
хрустально-прозрачной влаги.  Вода  свежа,  холодна,  чуть пахнет пенькой.
Поставив бадью на закраину сруба, человек пьет и уступает место другому.
     Хмурится день. Между небесной твердью и землей протянулся влажный пар
- оболока земли.  Нынче сверху уже не увидишь, что творится внизу. И снизу
вверх тоже не видно. Слышишь, как тихо дышит земля, засыпая. В ее дыхании,
как и в человеческом, движется душа. Уснет - и дыхания почти не станет.
     Ни в  хмурое утро,  ни в  зимние ночи нет покоя человеку.  Он несет в
себе  колючий ком  беспокойных желаний,  не  знает,  даже после совершения
лучшего из задуманного, тихого покоя земли.
     Ныне росский воевода одному отдался -  иметь совершенное орудие своей
силы:  воинов самых смелых,  искусных,  послушно ему преданных, как пальцы
руки.
     Мелкий  дождь  сеется  на  длинные волосы  Всеслава,  мелкие капельки
копятся  на  длинных  усах.   Поднимая  бадью,  он  пьет,  держа  на  весу
двухпудовую тяжесть, как берестяной ковш.
     Вволю напившись,  слобожане артелями едят кашу из молодой крупы. Каша
крутая,  холодная -  варили вчера ввечеру,  -  и  ложек не  надо.  Глотают
твердый сыр из вареного с  телячьим желудком творога,  режут ломтями мясо.
Насыщались быстро, как придется: кто сидя, кто и стоя.
     Поспешая,  выходили из изб вооруженные по-охотницки -  копье,  нож за
голенищем,  колчан с  двумя десятками стрел и лук.  От дождя лук спрятан в
чехле из кожи, промасленной костяным жиром.
     Полный  капель воздух пахнул мокрой землей,  жухлой травой,  лошадью,
крепким мужским телом, дубленой и сыромятной кожей. Для Ратибора то был не
сравнимый ни с чем запах слободы - без прелости хлева, дымно-избяного чада
и смрада градских нечистот.
     У некоторых слобожан были свои излюбленные лошади, больше же ловили и
брали,  какая попадет под  руку.  Балуя и  притворяясь,  что  пугает узда,
молодой жеребец захрапел, попятился, тесня других лошадей. Хотел взмахнуть
на дыбы,  но опоздал:  в  ноздри клещами впилась рука.  И,  послушно скаля
зубы,  жеребец  принял  железо  уздечки,  покосился на  человека,  лебедем
вывернув шею,  выкатывая глаз в  кровавых жилках на яблоке,  но укусить не
посмел.    Он    живо    помнил    науку,    помнил,    сколько   быстрой,
жестоко-повелительной силы скрывается в теле двуногого.
     Снуя  в  ручном,  но  всегда взволнованном табуне,  слобожане седлали
коней  и  верхом выезжали к  Рось-реке.  Лошади,  скользя на  будто  салом
смазанном склоне берега, упирались на задние ноги. Вслед им неслось ржанье
- оставшиеся прощались со своими.
     За  лето  река  открыла брод-перекат.  Всадники кучно  вошли в  воду,
которая едва достигала путового сустава лошади. Дно было сложено галькой с
намытым  песком.  Уши  наполнились  особенным  плеском  речных  струй  под
копытами. Рось влажно пахла рыбой, водорослями, со степной стороны дубовая
роща посылала аромат своих чар. Сила коня и твоя, братья кругом, и впереди
день охоты - всем было вольно и счастливо.
     Вслед  всадникам  через  Рось  переправлялись  шесть  телег.   Телеги
длинные, колеса высокие, почти в рост человека. На таких только и ездят по
лесным  полянам,  лугам,  мелколесью и  степи.  Телеги шли  за  охотничьей
добычей.
     От реки слобожане, разминая коней, пошли широким шагом, потом вскачь,
потом опять шагом. В ту пору лошади выезжались на шаг и на скачку, другого
хода у них не бывало. Всадники, как привыкли, ехали походно, по два в ряд,
и тесно,  на хвосте.  Чередуя шаг и скачку,  добрались до Турьего урочища.
Здесь ныне нет дозора, пусты землянки. Набегов не жди, скоро зима, степные
люди сидьмя сидят, и россичи ездят в степь, невозбранно.
     От Турьего урочища взяли правее, на закат. Местами были заметны следы
тележных колей.  Они кончались у  взлобка.  Здесь были подкопы,  виднелась
желтовато-серая,  жирная под дождем земля.  Сюда россичи и  все их  соседи
ездили  за  славной белой  глиной  для  корчаг,  горшков,  блюд,  тарелок,
бокалов,  детских куколок и  разных свистулек.  По  левому берегу Роси,  в
лесу,  нигде  не  бывало  такой  пригодной  для  гончарных  дел  глины.  И
приходилось за ней ходить в дикую степь.
     Недалеко за белоглинными раскопами,  в глубокой балке, густо заросшей
лесом,  тек ручей Тикич.  Всадники не стали ломиться в  балку,  а  поехали
опушкой на  полдень,  имея Тикич на  правой руке.  Налево же  развернулось
высокое, очень ровное место. До самого края были по степи разбросаны дубы,
редкие,  кряжистые, корявые, каким бывает дерево, растущее в одиночку. Оно
тянет более вширь,  чем вверх.  Дубовая степь - будто кто здесь сеял дубы,
редко бросая желуди на волю степного ветра. В жаркую сушь с сухими грозами
Сварог молниями побил  лес.  Много  здесь было  бугров от  пней,  заросших
землей.  Тут осенями любили пастись дикие быки и коровы.  Никого не боится
степной тур -  ни  сотенных стай волков,  ни лесного медведя.  Осенью туры
уходили ближе к  лесам,  покидая выжженную,  вытоптанную степь и  опасаясь
единственного врага - гололедицы.
     Россичи  расчетливо  и   бережно  брали  туров,   туры  много  давали
славянину.  Из рогов делали луки,  рукоятки оружия,  гребни для волос, для
чесания  пряжи  и  шерсти,  вытачивали  и  вырезали  застежки  для  рубах,
кафтанов,  полушубков.  Толстая шкура  шла  на  подошвы,  а  хребтина была
незаменимо хороша  для  доспеха.  Толщиной в  полтора пальца,  с  нашитыми
копытами  или  железными бляхами,  хребтинные доспехи  отбивали  и  меч  и
стрелу.
     Из   турьей  кожи   выгибали  шлемы   и   подшлемные  шапки,   делали
кожанцы-калиги.  Мясо солили и  коптили впрок.  Турьи мытые кишки набивали
вареным мясом с  салом,  сохраняя так пищу надолго.  Туша убитого тура вся
шла для дела.
     Ветер дул с  севера и  с полуночи.  Слобожане сделали длинный об®езд,
чтобы  охватить  туров  с   полудня.   Среди  турьих  стад  паслись  дикие
лошади-тарпаны разных  мастей,  разных  статей.  Одни  по  виду  ничем  не
отличаются от росских, другие же с длинными седлистыми спинами, с головами
большими,   тяжелыми,  как  коровьи.  Считали,  что  тарпаны  повелись  от
одичавших,  отбившихся лошадей.  От  века  ходили по  степям разных языков
люди,  от века бились в степях и в предстепьях. И всегда разбегались кони,
потерявшие хозяев.  Говорили же,  что на  Припять-реке,  по островам средь
болот и