щрение.  Г.,  конечно,  не ожидал такой прыти,  но, посмеявшись про себя,
тотчас согласился и  вручил Буличу новый чек на десять тысяч динаров.  Кроме
того, он обещал еще десять тысяч, когда заказ будет размещен на предприятиях
фирмы.  Итак, теперь у Булича было тридцать тысяч динаров. Спустя два дня Г.
пригласил его с  женой поужинать в  один из  самых дорогих ресторанов и  там
познакомил супругов с  бароном фон  Кислингом.  Думаю,  вы  уже  догадались:
конечно, это был Димитриос.
     - Глядя на него,  -  говорит Г.,  -  вы могли бы подумать: он всю жизнь
только и делал, что проводил время в шикарных отелях и ресторанах. Сразу был
виден   человек  с   безупречными  аристократическими  манерами.   Когда  Г.
представил ему  Булича  как  важного  чиновника из  министерства,  Димитриос
снисходительно  подал  ему  руку.  Наоборот,  с  мадам  Булич  он  вел  себя
по-другому. Г. видел это своими глазами - он, прежде чем поцеловать ей руку,
сначала пощекотал ей ладонь. Простите, я немного забежал вперед.
     Димитриос заранее появился в  ресторане.  Г.,  притворившись,  будто не
ожидал его  здесь встретить,  сообщил супругам,  что  это барон фон Кислинг,
всемирно известный банковский воротила.  Когда  же  "барон"  пожелал  выпить
вместе с  ними бокал шампанского,  они были на  седьмом небе от  счастья.  С
трудом  подбирая  немецкие  слова,  они  старались выразить благодарность за
оказанную им честь. Вероятно, Булич с замиранием сердца думал: вот она, цель
жизни -  вот один из хозяев жизни, которые либо помогают выйти в люди, либо,
скомкав, как ненужную бумажку, выбрасывают на помойку. Наверняка он мечтал о
том,  что,  быть может, "барон" поможет ему. Хорошо было бы стать директором
какой-нибудь компании,  принадлежащей "барону":  большой дом,  слуги,  - вот
какие мысли носились у него в голове.
     К их столику подошла цветочница. Димитриос выбрал самую большую и самую
красивую орхидею и  широким жестом вручил ее  мадам Булич,  сказав,  что  он
просит принять этот цветок как дар от  восхищенного ее  красотой поклонника.
Он достал из кармана бумажник и раскрыл его - из него выпала на стол толстая
пачка денег. Каждая купюра была по тысяче динаров.
     Извинившись, он положил деньги в бумажник и сунул его в карман. Г. (так
и было задумано) сказал,  что носить с собой большую сумму не очень разумно,
и  спросил "барона",  зачем это  нужно.  "Получилось совершенно случайно,  -
сказал "барон".  -  Просто был у Алессандро и выиграл эти деньги.  Бывали ли
вы,  мадам,  у Алессандро?" -  спросил он.  "Нет",  -  отвечала она.  И пока
"барон" рассказывал, как все здорово устроено у Алессандро, где, не в пример
другим игорным домам,  все зависит только от вашей удачи,  а не от искусства
крупье,  супруги угрюмо  молчали -  они  отродясь не  видели  столько денег.
"Конечно,  мне  сегодня ужасно везло,  -  закончил Димитриос,  устремив свои
горячие черные глаза на мадам.  -  Если вы никогда не были у Алессандро,  то
мне доставит громадное удовольствие сопровождать вас к нему".
     Супруги были не в силах побороть искушение.  Разумеется, их ждали и все
тщательно  подготовили.   Рулетка   была   исключена,   потому   что   здесь
мошенничество практически исключалось. Была выбрана карточная игра trente et
qurante. Минимальная ставка - двести пятьдесят долларов.
     Итак,  все готово -  фарс начинается.  Появляется Алессандро, и "барон"
знакомит его с  супругами Булич.  Узнав,  в  чем дело,  тот разводит руками:
какой может быть разговор?  Друзья "барона" -  его друзья.  Да и  причин для
волнений пока нет -  вот если бы господам не повезло, тогда, конечно, другое
дело.
     Г.  считает,  если  бы  Димитриос не  помешал  разговору супругов между
собой,  они бы  ни за что не сели за стол.  Да,  сейчас у  них было тридцать
тысяч динаров,  но,  зная о  том,  сколько еды и всякого добра можно было бы
купить на  одну карточную ставку,  они не  рискнули бы их потерять.  Супруги
стояли возле кресла Г.  и следили за игрой. И вот тут-то Димитриос шепнул на
ухо Буличу,  что ему нужно поговорить с  ним о  деле,  и предложил пообедать
вместе в самое ближайшее время.
     Как  Димитриос  и  рассчитывал,   шепоток  этот  произвел  на  супругов
неизгладимое впечатление.  Небрежно  брошенные  "бароном" слова  для  Булича
могли означать только одно:  "Дорогой мой, даже если вы проиграете несколько
сот динаров,  не стоит из-за этого расстраиваться -  вы мне понравились. Так
что не портите то хорошее впечатление, которое вы на меня произвели".
     И мадам Булич села играть.
     Она проиграла свою первую ставку,  потому что у  нее была не  та масть,
вторую  -  потому  что  у  нее  был  перебор.  Димитриос,  который советовал
действовать как можно осторожнее, предложил сыграть a cheral. В результате -
проигрыш, потом еще один.
     Спустя час она проиграла пять тысяч динаров.  Явно симпатизировавший ей
Димитриос,  чтобы утешить ее,  дал ей пять фишек,  по сто динаров каждая, из
той кучи, которая громоздилась перед ним, и сказал, что это должно "принести
ей счастье".  Для Булича все происшедшее было чем-то вроде изощренной пытки,
и  он,  считая,  что это подарок,  промямлил что-то нечленораздельное вроде:
"Спасибо,  но  лучше  не  надо".  Мадам  Булич тем  временем совсем потеряла
голову.  Ей иногда везло,  но проигрыши случались гораздо чаще.  В  половине
третьего  игра  закончилась.   Булич  подписал  долговую  расписку  на   имя
Алессандро в  том,  что он обязуется выплатить ему двенадцать тысяч динаров.
На прощание Г. угостил супругов шампанским.
     Можете себе представить,  какая сцена произошла между супругами,  когда
они вернулись домой: упреки, слезы, взаимные обвинения. Все-таки мрак не был
таким уж безнадежным:  ведь завтра "барон" пригласил Булича пообедать вместе
с ним и обсудить кое-какие деловые вопросы.
     Встреча,  конечно,  состоялась.  Причем Димитриосу было  дано  указание
ободрить Булича.  "Барон" рассказывал,  какие  баснословные доходы имеют его
друзья,  какой у него чудесный замок в Баварии -  у Булича от этих рассказов
сладко замирало сердце.  Какие-то  двенадцать тысяч?  Да чепуха -  теперь он
заработает миллионы.
     Димитриос первым заговорил об  уплате долга  Алессандро.  Он  предложил
пойти сегодня же к нему и все уладить.  Он сам сядет за стол и будет играть.
Что же  касается проигрыша,  то  ведь без него не бывает и  выигрыша.  Надо,
чтобы они играли вдвоем - женщины только портят все дело.
     Когда Булич начал игру,  у  него  было сорок фишек.  Через два  часа ни
одной.  Он взял в долг еще двадцать фишек,  заявив, что счастье переменчиво.
Странно,  но  ему  не  приходило в  голову,  что он  имеет дело с  шулерами.
Вероятно,  пример "барона",  который тоже  много проиграл,  создавал иллюзию
честной игры.  Он еще раз взял в долг и опять все проиграл.  Когда, наконец,
решил остановиться, проигрыш составлял тридцать восемь тысяч динаров. Он был
бледен, как полотно; по лицу его струился пот.
     Теперь Г. и Димитриос могли вить из него веревки. На следующий день они
позволили ему выиграть тридцать тысяч. В третий раз он проиграл четырнадцать
тысяч.  В  четвертый раз,  когда  он  был  уже  должен двадцать пять  тысяч,
Алессандро потребовал вернуть  долг.  Булич  обещал  сделать это  в  течение
недели. Естественно, Г. был первым, к кому обратился он за помощью.
     Г.  с участием выслушал его.  Но ведь двадцать пять тысяч не шутка,  не
правда ли?  Конечно, он мог бы помочь, но средства, которыми он располагает,
принадлежат не ему лично, а фирме, поэтому он не распоряжается ими по своему
усмотрению.  Все, что он может, это дать ему взаймы на несколько дней двести
пятьдесят динаров.  Больше он,  к сожалению, ничего сделать не может, потому
что... Булич взял у него деньги.
     Г.  посоветовал ему  обратиться к  "барону",  который всегда  принимает
близко к сердцу трудности своих друзей.  Нет, взаймы "барон" не дает (у него
принцип:  никогда не  давать взаймы),  но  он дает своим друзьям возможность
заработать большие деньги. Почему бы не побеседовать с ним?
     "Беседа"  состоялась  в  гостиной  номера,   который  "барон"  занимал.
Заказанный Буличем  ужин  на  две  персоны был  подан  прямо  в  номер.  Г.,
запершись в ванной, подслушивал.
     Преодолев некоторое смущение, Булич наконец взял быка за рога: что было
бы, если бы он отказался платить Алессандро?
     Димитриос гневно отверг это  предположение.  Булич  наконец понял:  его
тотчас выгонят из министерства.  Наверняка всплывет и то, что он брал деньги
у Г.  Никто же не дает деньги за одни только красивые глаза -  значит, здесь
что-то  есть,  а  это  уже  грозило тюрьмой.  Буличу оставалось только одно:
выпросить деньги у "барона".
     После  долгих  упрашиваний  "барон",  наконец,  сдался  и  сказал,  что
кое-кого  из  его  знакомых  интересует информация,  которую  они  не  могут
получить по обычным каналам. Эти люди могли бы заплатить за информацию тысяч
пятьдесят, если все будет сделано без шума.
     Между прочим,  Г.  приписывал свой  успех (для него это  слово означает
совершенно то же самое,  что и  для хирурга,  если оперированный выжил после
операции) тщательно продуманному манипулированию с деньгами. Первая взятка в
двадцать тысяч,  затем долги Алессандро, который был агентом Г., и, наконец,
предложенные  Димитриосом  пятьдесят  тысяч  были   этапами  психологической
обработки Булича.
     Сразу сломать Булича не удалось. Когда он понял, что от него требуется,
он, конечно, сначала испугался, но потом впал в настоящее бешенство. Видимо,
у  него  наконец-то  спала  с  глаз  пелена,  потому  что  он  несколько раз
выкрикнул:  "Шпион...  подонок".  Действительно,  после  этих  слов  "барон"
перестал   изображать   из   себя   занятого   филантропией  аристократа   и
собственноручно подавил бунт.  Удар  ногой  в  живот  согнул  бедного Булича
пополам и  вызвал приступ рвоты.  Затем последовал удар ногой в лицо,  после
чего,  бросив его  в  кресло,  Димитриос еще  раз объяснил,  что у  него нет
другого выхода.
     Все  было очень просто:  Булич должен был принести карту после работы в
отель и положить ее на место на следующий день.
     На  следующий день  вечером  Димитриос получил  карту.  Отнеся  ее  Г.,
который немедленно занялся фотографированием и проявлением пленки, Димитриос
вернулся в  гостиную и не спускал глаз с Булича до тех пор,  пока Г.  не дал
ему знать,  что карта больше не нужна. Затем Димитриос вручил Буличу карту и
деньги и тот, не вымолвив ни единого слова, удалился.
     Г.,   находившийся  все  это  время  в  спальне,   говорит,   что  звук
захлопнувшейся за  Буличем двери был  для него слаще музыки.  В  самом деле,
негатив  обошелся в  весьма  умеренную сумму.  Если  Булич  незаметно вернет
карту, то получалось, что и волки сыты, и овцы целы.
     И в этот момент в спальню вошел Димитриос.
     Г. сразу понял, какую ошибку он совершил.
     - Позвольте получить  то,  что  причитается мне  за  работу,  -  сказал
Димитриос, протягивая руку.
     Г. согласно кивнул головой и пожалел о том, что пришел без оружия.
     - Вам придется пройти со мной, - сказал он и шагнул к двери.
     Димитриос отрицательно покачал головой.
     - То, что мне причитается, у вас в кармане.
     - То, что у меня в кармане, причитается мне, а не вам.
     Ухмыльнувшись, Димитриос достал револьвер.
     - Поднимите руки, mein Herr, и держите их на затылке.
     Г.  подчинился. Сделав два шага, Димитриос остановился. Г. говорит, что
он только теперь понял грозящую ему опасность.
     - Только, пожалуйста, без глупостей, mein Herr.
     Улыбка вдруг исчезла с  его  лица.  Он  сделал еще  один шаг  и,  ткнув
револьвером Г.  в  живот,  сунул свободную руку в  карман пиджака и  вытащил
пленку. Потом, отскочив в сторону, сказал:
     - Теперь можете уходить.
     Г. ушел. Но и Димитриос, в свою очередь, совершил ошибку.
     В ту ночь агенты Г.  с завербованными уголовниками прочесывали Белград,
пытаясь схватить Димитриоса.  Но  Димитриос как  сквозь  землю  провалился -
больше его Г. никогда не видел.
     Вы спросите, что стало с негативом? Вот ответ Г.:
     - Когда на следующий день стало ясно, что он ушел от нас, мне - как это
ни горько,  ведь вся моя работы пошла насмарку -  ничего не оставалось,  как
рассказать о происшедшем работнику германского посольства,  который был моим
приятелем и кое-чем был обязан мне. Спустя два-три дня после этого памятного
вечера мне стало известно, что Димитриоса видели вместе с человеком, который
работал   на   французскую   разведку,   так   что   германскому  посольству
представилась прекрасная возможность оказать услугу правительству Югославии.
Как вы думаете, могло оно не воспользоваться этим?
     - Если  я  правильно  понял,   -   сказал  я,  -  вы  поступили  вполне
сознательно,  известив югославские власти о том,  что карта побывала в чужих
руках?
     - К сожалению,  у меня не было другого выхода.  Будучи новичком в нашем
деле,  Димитриос совершил непростительную ошибку,  выпустив меня живым.  Он,
наверное, думал, что я легко опять заполучу карту, шантажируя Булича. Но эта
карта теперь не  имела для  меня  никакой ценности -  во-первых,  потому что
секретные сведения стали известны другой разведке, а, во-вторых, потому что,
сообщая  сведения,  уже  известные другой  разведке,  разведчик роняет  свой
престиж.  Конечно,  я  был очень зол на самого себя.  Единственным утешением
было только то,  что Димитриос получил от французов половину договорной цены
за информацию,  как будто они догадывались,  что она уже устарела.  Впрочем,
она стала таковой чуть позже, после предпринятого мной демарша.
     - Что стало с Буличем?
     Черты лица Г. исказила брезгливая усмешка.
     - Жаль,  конечно,  что  все  так  получилось.  Я  обычно беру  на  себя
ответственность за судьбу тех,  кто на меня работает? Его арестовали чуть ли
не на другой день.  Он рассказал властям все,  что знал о Димитриосе.  Это и
спасло ему  жизнь -  он  был  приговорен к  пожизненному заключению.  Я  уже
приготовился к  тому,  что власти будут разыскивать и  меня:  в конце концов
ведь это  я  познакомил его  с  Димитриосом.  Но,  как ни  странно,  меня не
тронули.   Подумав,  я  решил,  что  он,  возможно,  боится  дополнительного
обвинения в получении взятки,  либо сделал это из благодарности за те двести
пятьдесят динаров,  которые я дал ему в последний раз.  Весьма вероятно,  он
так и не догадался, кто стоял за всем этим. Как бы то ни было, мне это очень
пригодилось:  ведь я  еще не закончил свою работу в  Белграде и,  если бы за
мной началась слежка,  мне пришлось бы переменить паспорт и -  что самое для
меня неприятное -  прибегнуть к гриму.  Судите сами, насколько это усложнило
бы мне жизнь.
     Я задал последний вопрос, и вот что он мне ответил:
     - Да, я сфотографировал новую карту. Правда, на этот раз я пошел другим
путем.  Вернуться с пустыми руками я не мог,  хотя бы потому, что ухлопал на
это мероприятие кучу денег.  Кстати,  в нашем деле всегда так:  хорошо, если
огромные силы и средства тратятся хотя бы не впустую. Вы, наверное, думаете,
что я просчитался, поставив на Димитриоса. Полагаю, это не справедливо. Ведь
моя  ошибка заключалась только в  том,  что  Димитриос казался мне  таким же
жадным до денег дураком, каких миллионы. Каково же было мое удивление, когда
он отнял у меня пленку, не дожидаясь своих сорока тысяч. Эта ошибка в прямом
смысле слова стоила мне очень дорого.
     - Ошибка эта особенно дорого обошлась Буличу,  -  сказал я  с  каким-то
мстительным удовольствием и пожалел об этом, потому что Г. нахмурился.
     - Я  хочу  напомнить вам,  уважаемый месье  Латимер,  -  начал Г.  свою
отповедь,  -  что  Булич  был  изменником  родины  и  получил  по  заслугам.
Сантименты по отношению к таким, как он, просто недопустимы. Кроме того, как
известно,  на войне и убивают, а Буличу здорово повезло, что он остался жив,
- обычно  таких,  как  он,  расстреливают.  Рискуя прослыть в  ваших  глазах
беспредельно жестоким,  я заявляю,  что тюрьма для него дом родной.  Ведь, в
сущности, ему не нужна была свобода. Жена только и ждала подходящего случая,
чтобы бросить его. Уверен, она прекрасно устроилась.
     Мое письмо,  дорогой Марукакис,  подходит к концу. Думаю, я утомил вас.
Все-таки надеюсь, что вы напишете охотнику за призраками и скажете мне, есть
ли  хоть какой-то смысл в  исследовании прошлого.  Между прочим,  я  начинаю
сомневаться в этом.  Согласитесь, история получается ну совершенно никчемная
- ни героя,  ни героини;  одни только дураки и негодяи.  А вам,  быть может,
кажется, что только одни дураки?
     Но уже и так я отнял у вас слишком много времени, чтобы еще предаваться
риторике. Сейчас начну упаковывать вещи. На днях я брошу вам открытку с моим
новым адресом и надеюсь получить от вас письмо.  Во всяком случае, мы вскоре
непременно увидимся.
     С наилучшими пожеланиями
                                                          Ваш Чарльз Латимер


                               Восемь ангелов

     Латимер прибыл в Париж хмурым ноябрьским днем. На вокзале он взял такси
и  поехал на  остров Сите,  в  отель.  Над городом нависли черные тучи.  Они
мчались на  юг,  гонимые сильным северным ветром.  Он  подумал,  что дома на
набережной Кэ-де-Корс выглядят как-то особенно неприветливо и таинственно. У
него было такое ощущение,  будто за ним кто-то следит. Улицы были пустынны -
редко-редко появлялся торопливый прохожий.  Париж был мрачен,  как старинная
гравюра, изображающая кладбище.
     У  Латимера вдруг упало настроение.  Поднимаясь по  лестнице к  себе  в
номер,  он всерьез подумывал о том,  чтобы вернуться в Афины.  В номере было
холодно.  Не зная, чем заняться, он решил побывать в тупике Восьми ангелов и
посмотреть на дом под номером три.  Не без труда отыскал он это место: тупик
ответвлялся от улицы, пересекавшей Рю де Ренн.
     Вход в  тупик преграждали высокие железные ворота,  которые,  очевидно,
никогда  не  запирались.  Довольно  широкая  мостовая была  выложена крупным
булыжником.  Слева шла высокая железная решетка с пиками наверху, отделявшая
тупик от прилегающего жилого квартала,  справа была глухая стена, на которой
черной масляной краской,  сильно облупившейся,  было  написано:  "Вывешивать
афиши запрещается. Распоряжение от 10 апреля 1929".
     Затем  тупик  делал крутой поворот.  Здесь-то,  в  самом его  конце,  и
находились три  дома,  хорошо  спрятанные от  случайного прохожего,  зажатые
между глухой стеной отеля, по которой, точно змеи, проходили канализационные
трубы,  и  другой стеной неизвестного происхождения.  Усмехнувшись,  Латимер
подумал,  что жизнь в  тупике Восьми ангелов была своеобразной подготовкой к
переходу в лучший мир. Видимо, эта мысль приходила в голову каждому, кто тут
появлялся.  Возможно,  поэтому два дома из трех были заколочены,  и только в
третьем, кажется, жили люди, да и то лишь на самом верхнем, четвертом этаже.
     У  Латимера было такое чувство,  точно он вторгся в чужие владения.  Он
решил  подойти к  дому  номер три  поближе.  Дверь подъезда была  распахнута
настежь.  За нею выстланный плиткой коридор,  в конце которого -  небольшой,
находившийся несколькими ступенями ниже,  холл.  Справа по  коридору комната
консьержки,  но в ней давно уже никто не сидит.  К стене прибита доска,  где
когда-то вывешивался список жильцов, а теперь был прикреплен кнопкой грязный
клочок бумаги, на котором чернильным карандашом прыгающими печатными буквами
была написана фамилия единственного жильца - Кель.
     - Ну,  что ж, - подумал Латимер, - теперь он по крайней мере знает, что
мистер Питерс не выдумал адрес,  который сообщил ему.  Он повернулся и вышел
на  улицу.  На Рю де Ренн зашел на почту,  купил открытку и,  написав на ней
адрес отеля,  в котором остановился, отправил ее мистеру Питерсу. Дальнейшее
во