орчали Ленины  ноги.  Она  бросила  в  них  спичечным
коробком.
     -  Пришла?  -  ноги  задвигались,  и  муж  вылез  из-под машины,  держа
врастопырку  измазанные черным  руки, - Кончилось? Быстро что-то. Голову мне
промокни, руки грязные.
     Он  встал  под окном, как лошадь. Она принялась  вытирать ему платочком
лысину, разводя по проборам светлые волосы, вспотевшие на жаре.
     - Ну, и что вы там делали?  - Он  коснулся рукой носа, оставив  на губе
черную полосу.
     - Что, что. Занимались! Стой спокойно. А где Володечка?
     - За сигаретами послал.
     Он взглянул исподлобья и отстранился:
     - Хватит... Как занимались-то? Расскажи.
     - Проверяешь?
     - Дура, - привычно бросил муж, - Кому ты нужна, на себя посмотри!
     Она действительно пошла и посмотрела  на себя в зеркало - баба еще хоть
куда, плотно провела руками по бедрам, повернулась  к зеркалу задом, выгнула
спину, стрельнула глазами через плечо, потом через другое.
     -  Нужна! У нас там  мальчики молодые, между прочим!  - крикнула она от
зеркала и сразу пожалела об этом.
     - А-а,-тут же завелся муж, -  вот с этого бы и начинала, дура.  Ду-ура!
Только вспомни теперь еще  про  свои занятия! Рубашку я  сколько  дней прошу
зашить? Сидишь целыми  днями дома,  мы с матерью вкалываем почем  зря, а  ты
что? Дом, посмотри, как хлев!
     Он,  злобно тряхнув  пачкой, высыпал себе  на  ладонь горку стирального
порошка, просыпав его на пол ванной, и, щерясь ртом, начал мыть руки.
     - Хлев! - он пихнул ногой  валяющийся обмылок, - Посмотри! Мать... Мать
спины не разгибает, руки в земле! Не знаешь, на чьи деньги мы живем? Ду-ура!
На торговлю ехать -нос воротишь! А не будь материных роз, я тебя по подругам
не на "Жигулях" возил бы, а на велосипеде!
     -  Я сама  могу на  велосипеде! -  закричала она первое,  что пришло  в
голову, - Пропади  пропадом  твои "Жигули", ты на них  больше, чем  на меня,
внимания  обращаешь!  Я  пешком буду ходить! Дурак!  И  на ойкуменский  буду
ходить! Выучусь и поступлю на работу, да!
     Она бросилась на тахту и зарыдала:
     -  Ах!  Ах! Ах!  - В такт  ее рыданиям  над  тахтой закачался на  ножке
торшер-поганка.
     -  Ку-уда будешь  ходить? -  Муж  вышел  из  ванной,  - Ты  ж  говорила
-иностранный.
     - Это и есть иностранный... Ойкуменский язык...
     - Нет такого языка! Что ты мне мозги компостируешь!
     - Есть! - еще громче зарыдала она, - Есть!
     Бум бель... Ах! Бум бель... что-то там... белькербау дум...  ча - будет
"я тебя люблю". Дурак!
     - Хм...
     Скобликов,  размышляя,  легонько взял себя ладонью  за шею, потер  шею,
похлопал.
     Жена отбивалась от  рук. Дом, кажется, уж  так  был  налажен:  деньжата
водились, ни в  каких тряпках отказа нет, машина, квартиру дают, что еще? Не
работает... Может, как раз и плохо, что не работает... А дома грязь, еще раз
со  злобой подумал он. И куда  ее устроить? Чтобы и никого рядом не было,  и
без образования бы взяли,  и оставалось бы время для  сына... На почту?  Там
люди приходят... Уборщицей? Не пойдет... Да и везде люди, везде!
     - Бум белькербау, думча, - сказал Скобликов, - Нет такого языка! Надо к
матери ехать за цветами - завтра суббота, забыла?
     Она не отвечала.
     - Слышишь? Русским языком тебе говорю! Базарный день.
     - Не  поеду! - Она вскинулась,  показав зареванное, в  красных  полосах
лицо, - Не поеду! Один поедешь! И на рынок один поедешь!
     У Скобликова сжались кулаки.
     - Только попробуй! Только посмей! - Она отодвинулась от него в  угол, -
Оставляй теперь свои замашки! Ребенку пожалуюсь.
     Скобликов остановился.
     - Ну, в общем, так,  дорогая, - сказал он, натягивая чистые джинсы, - я
сейчас  поеду, а  завтра с утречка вернусь. И торговать станем вдвоем, как и
раньше. По четыре рубля  три  штуки идут - шутка сказать.  И  на ойкуменский
свой ты больше не пойдешь.
     - Пойду!
     -  Посмотрим.Звук  работающего  двигателя обогнул дом  и  растворился в
звуках улицы.

     УРОК No 4
     Запишите:
     hracer cacao - быть должным
     ficer - просить
     rom - друг
     bacer - говорить (разговаривать)
     pingura - каждый(ая)
     trest - день

     Запомните:
     no-no - утвердительное местоимение "да"
     nif -отрицательное местоимение "нет".

     К следующему уроку:
     Bumno hvacerbauno cacao pingura trest  bacer rom  suca  romcha*.  Bumno
hvacerbauno cacao bacer rom suca romcha**. No-no-no-no,  pingura trest bumno
hvacerbauno cacao bacer rom suca romcha***.
     ------
     * - Мы должны каждый день говорить друг с другом.
     ** - Мы должны говорить друг с другом.
     *** - Да-да, каждый день мы должны говорить друг с другом (ойкум.).
     ------

     Это  ощущение Никулин  испытывал уже второй раз  в  жизни  -  легкость,
удивительную невесомость  в печени.  Несколько  лет  назад фронтовой товарищ
прислал ему  из Ленинграда гэдээровское лекарство  -  ярко-красные  таблетки
были   запаяны  в  пружинящую  пластмассовую   пластину,   глядели  парадно,
празднично,  эк  насобачились немцы  -  тогда,  после двухнедельного  приема
снадобья, у Никулина вдруг пропала изжога, а печень совсем не чувствовалась,
словно на  ее  месте  образовалась  пустота,  яма -  ставшая привычной  боль
исчезла,  и  организм  торжествовал, словно не отягощенный памятью.  Однако,
увы,  таблетки  скоро  кончились, и новая волна боли  упала на Никулина, как
шкаф.  Выхлебав  целых  две  -подлец усатый, змей-искуситель! - кружки пива,
Никулин ожидал  приступа,  но  вместо  этого почувствовал желание взлететь к
синему небу. Печень не болела.
     Быстро  переваливаясь и утирая на ходу платочком легкий пот на затылке,
Иван Андреевич пришел домой и поставил чайник,  запел  свое "Шаланды, полные
кефали..."  -  из Бернеса. Кинофильм "Два  бойца" был одним из любимых  -  в
сорок  четвертом  году младший  сержант  Никулин  воевал на  юге,  в  степи,
освобождал "жемчужину у моря".
     Выпив горячей жидкости - пил  он почти  что кипяток,  девяносто  девять
градусов  по Цельсию,  у  непривычного  человека  глотка бы  сгорела  -  и с
удовольствием  погладив нагревшееся изнутри  брюхо, Никулин  решил  заняться
ойкуменским -  детально разработать план  занятий, словарь и  правила языка,
которые он пока лишь наметил в танцевальной аудитории экспромтом.
     Пыхтел он часа четыре,  очнулся к вечеру, когда сам уже довольно сносно
мог говорить по-ойкуменски, не путался и по-молодому вызубрил все  приставки
- сзади и спереди, - которые делали язык подвижным, изменяющимся, а значит -
живым.
     -  Ойкуменский  язык -  легкий для запоминания,  будем разговаривать, -
довольно сказал  себе Никулин,  откинувшись, - Им овладеть может  каждый,  -
громко  произнес он  в пространство  и  ощутил  первый, разведочный  удар по
печени.  За  первым  ударом последовал  второй,  поосновательней, за  ним  -
третий. Согнувшись, Никулин вылез из-за стола, кряхтя, проковылял к аптечке,
глотнул, не разбирая, сразу  горсть  таблеток  -  какие  попались. Он  хотел
крикнуть  соседей,  но вспомнил,  что  соседей,  кажется,  дома  не  было  -
склонялась  к  закату  пятница,  завтра  -  суббота, и  соседи, как  всегда,
общались  природой - лето  на  носу. Печень  уже не схватывала,  не била под
вздох, а  равномерно тянула, вкручивая в себя внутренности. думая о том, как
бы добраться до воды  - запить  таблетки, -  Никулин сел, собираясь с силами
прямо  на  соседское туристическое снаряжение, лежащее  у стены, на  палатку
какую-то,  что ли; он  дышал  тяжело, как загнанный  держался  рукой за бок,
постанывал  в полутьме сквозь зубы. Вечерело. Подняв голову,  Иван Андреевич
увидел над собой  полочку с  глянцевым черным  телефоном - аппарат поставили
два года назад,  - поднял руку,  дотянулся,  начал крутить диск и понял, что
номера  "Скорой"  вспомнить  не  может.  Забыл  два-сорок  семь?  два-сорок?
четыре-двадцать семь? Что-то в этом роде. Забыл!
     Тогда он набрал два-двенадцать, межгород.
     - Межгород, - мечтательно сказал в трубке молодой женский голос.
     - Дайте Москву, по  срочному, -  задыхаясь проговорил Никулин и  назвал
номер общежития сына, который он помнил назубок,  xoтя не звонил  по нему ни
разу.  Телефон,  писал  сын,  был  там  единственный,  стоял  у  коменданта,
студентов не подзывали - звонить в крайнем случае.
     - Ждите,  набираю, - многозначительно  произнесла телефонистка,  словно
понимая,  что, заказав  Москву по срочному,  человек должен  ждать  от  этой
Москвы манны небесной, суда,  исполнения желаний - в девять  часов вечера, в
пятницу.
     - Але, - сказали совсем рядом - скрипуче, неприятно, - але, чего надо?
     Никулин задышал в трубку.
     - Э... - он мгновенно решал, как обратиться, и обратился традиционно, -
Э... девушка... сына, сына мне...
     -  Какая я тибе  девушка!  -  прервал  голос, - Чиво?  Коменданта нету.
Пиридать чиво?
     - Неотложку, - забывшись, сказал Никулин, - неотложку. Умираю.
     - Ну,  и  звони в неотложку свою,  - спокойно сказала женщина,  - Здесь
второе общежитие. Слышь, что ль? Иль уж помер?
     -  Я... не  могу, -  ответил Никулин  с перерывами... -  Я...  прошу...
вас... Сына, сына. Никулин Сергей... Шестнадцатая комната.
     - Не! Не зовем!
     - Какао! - вдруг неожиданно для самого себя  с мукой  выговорил Никулин
по-ойку менски, - Какао! - повторил он, словно у небес просил полный калорий
напиток, словно жизни для себя просил. В сердце кольнуло тоже.
     - Какао! Бумча какао хрен! Бум фикербау

     думнача!  - захрипел Никулин в  трубку, раздирая на себе  пижаму, - Бум
белькербау думнача! Бум фикербау!*
     ------
     * - Необходимо! Мне необходим сын! Я прошу вас!.. Я вас люблю! Я прошу!
(ойкум.).
     ------
     -  Сичас,  -  после  некоторого   молчания  ответили  на  другом  конце
бесконечного провода, - Сичас позову. Погодь.
     Никулин выпустил стукнувшую о стену  трубку и  тяжело  съехал  на пол -
брезентовый материал палатки заскрипел, - огромной глыбой, как тюлень-косач,
лег  на бок,  поджав под  себя ноги,  шумно подышал  и  затих.  Знамеровский
перенял его напряженное  дыхание. Размахивая руками, Костя  шел в библиотеку
Дома пионеров  мимо никулинского  окна,  не  подозревая,  что  час назад  за
коричневой в  полосах занавеской родился  ойкуменский язык,  чтобы победить,
победить  -  навсегда и окончательно  -  его, Костю  Знамеровского.  Он  еще
столкнулся с туристской,  в  штормовках,  парочкой, однообразно спорившей  о
чем-то.
     - Я тебе говорил, чтобы ты положила! - возмущенно вскрикивал мужчина, -
Говорил,а ты не положила! Не понимаю!
     -  Это ты  должен  был положить,  ты!  -  так  же отвечала  женщина,  -
Подумайте, он говорил! Взял бы да и положил сам!
     -  Нет,  ты пойми,  пойми: я  говорил, го-во-рил, чтобы ты положила!  -
Мужчина даже  пытался  останавливаться  во время разговора,  прижимая руки к
груди, - Говорил ведь! Ясно!
     За спинами  у них висели  рюкзаки. Видимо, они  забыли взять что-нибудь
необходимое  и  теперь  возвращались  раздраженные,  вошли  в подъезд. Костя
проскочил мимо.
     В районной  библиотеке  ойкуменско-русского  словаря  не  оказалось,  а
женщину,  которая  заведовала  межбиблиотечным  абонементом,  Костя  прождал
несколько часов.
     -  Ждите, - со  смешочком сказали ему, - Людочка у нас каждый день  тут
недалеко от
     лучается, ха-ха.
     Она   вошла  -   молодушка   черненькая,  -   распространяя   томность,
неторопливость,  странный запах духов  и еще чего-то  резкого,  неприятного.
Костя вскочил со  стула  в  углу, она  выслушала  его  равнодушно, закатывая
глазки и, кажется,  вспоминая о недавно испытанном. Костя еще не знал, когда
женщины бывают довольны усталостью.
     По   кошачьему   лицу   Людочки   скользнула   снисходительная   улыбка
превосходства.
     - Нет такого словаря, милый мальчик.
     - Есть! Должен быть!
     - Нету! - Она вздохнула и, чуть покачивая головой, странно взглянула на
Костю, словно  оценивая,  - Нет...  Но,  если хотите, я закажу  в  Москве  в
Ленинке. Заказывать? Зайдете  через неделю? Нет? Ну, я не  понимаю, чего  вы
хотите... Н-да, - добавила она игриво, - трудно договориться  нам, - И нагло
пропела: - На-ам... Милый мальчик...
     Костя вспомнил,  что в  Доме пионеров тоже  была  библиотека, и полетел
туда, уже не надеясь,  но  все ж  бесконечно желая, желая обрести словарь. В
Доме  пионеров  -  он  уж  закрывался  -   неохотно  достали  старый  Костин
читательский  формуляр, поинтересовались, сколько Косте  лет, Костя сказал -
шестнадцать.
     - Здесь ошибка,  что ли?  -просто спросили у него, -  Тут  получается -
восемнадцать с половиной, а у нас -до десятого класса.
     - Ошибка, ошибка! - нервно сказал Костя
     - Не понимаю. У вас паспорт с собой?
     - С собой, - быстро сказал Костя и язык прикусил.
     -  Ну,  вот  видите,  паспорт  уже   выдан,  -  добродушно  проговорила
библиотекарша, - Вы уж взрослый, молодой человек, а нам с детьми-то некогда.
Ну, ну, не огорчайтесь. Не понимаю,  как  можно огорчаться в вашем возрасте,
не  понимаю...  Идите  в  городскую  библиотеку,  вас  запишут.  А  у нас  и
межбиблиотечного нет...
     Напряжение  дня  наконец  отпустило  Знамеровского,   и  он,  с  трудом
переставляя ноги - обычная после взрыва энергии депрессия пригибала к земле,
- поплелся  домой, прошел  сквер,  улицу  Фадеева  -  у дома,  где  ругались
туристы, стояла машина "Скорой помощи", шофер  курил, свесив ноги из кабины,
- сел в  троллейбус,  ходивший по  единственному  в  Кратове  маршруту  No 1
"Спаские бани -  рынок" (через вокзал), ехать было две остановки. Уже совсем
стемнело.
     "В клуб  пойти, что ли?  -  вялая  мысль мелькнула в  гудящей  Костиной
голове,  -  Этих дурачков разыскать,  может быть?.. Посмотрим, -  он зевнул,
положил  голову   на  руки,  держащиеся  за  спинку  переднего  сиденья,   -
Посмотрим..."
     Он  еще подумал, что  сейчас эти двое  -Хочуван и Скобликова - изучают,
наверное, язык, стараются.
     Скобликова действительно читала - сыну сказки братьев Гримм. Она сидела
- нога  на  ногу  - в  раскрывшемся  красном халате.  Володечка ее  лежал  в
кроватке  и уже засыпал, а  она все удивлялась,  как  здорово -  раз, раз! -
расправляются  хорошие люди  со злыми колдуньями -  на костер в два счета, и
готово! Даже дрожь берет! А принцесса - молодец женщина, не упустила своего.
Так  и  надо,  собственно.  Смахивая  со  страницы распущенные  волосы, она,
склонившись, читала  уже  про себя, все удивляясь. Не лучше ли было старшему
брату договориться  с матерью, в  самом-то деле? Ну как  же не  найти общего
языка?  Она заснула на пустой сегодня постели, слушая тишину в комнатке сына
и все  удивляясь, удивляясь жестоким  сказкам.Король сказочный  - кладовщик,
принимая от  Хочувана горючку, покрутил в руках  смятую, но  восстановленную
крепкими хочувановскими пальцами пломбочку.
     - Маста-ак, - протянул, - маста-ак!
     - Давай, давай, хозяин,  - хмуро сказал Хочуван, щурясь от солнца, - че
там!  -   И  сунул   в  карман  брезентовых  штанов  кладовщика  трешку.  От
хочувановской машины и серебряного куба совхозной канистры для бензина пахло
метров на двести, - Заливай давай - Первый раз, что ли?
     - Не понимаю, что и говоришь, парень,"
     сморщился улыбочкой кладовщик, - Эт ты очем?
     -Все   о  том!-заорал   Хочуван,-Нечего   девку  неструганую  из   себя
показывать!  Вы-пендрюжник, бля.  Не первый месяц хором кочумаемся!  Пощупай
последний трояк - больше не будет. И не щелкай клешней! Ну!
     - Так, значит? - спросил кладовщик,  и плоская морда его побелела,  - А
если,  парень,  я тебе сейчас сдаточный не  подпишу? Не  приму накладную?  И
директору доложу в этаком разрезе? Это как?
     - Только вякни, - вполне определенно выразился Хочуван, ни на минуту не
испугав
     шись, - Только вякни! Хошь -  фотографию  ща попорчу? А? Ну! Хочешь? На
прощанье? А?
     Он  бросил  шланг, который заправлял в держатель  над правым колесом, и
выпрямился.
     - Ну! Подписывай, зараза!
     - На, сука! Жри!
     - Во!  И не кипишись, дед. Бум теперь  по-хорошему  встречаться. Бум...
Бум белькербау... эта... думча. Вот оно и то!
     Хочуван  улыбнулся  в усы. Дрожащий от  испуга  и  ненависти  кладовщик
засеменил от машины, остановился, плюнул в пыль.
     -  Хо-хо-хо, -  удовлетворенно сказал  Хочуван.  Он  отметил  бумаги  в
дирекции - село и Хочуван не  знали суббот и воскресений, работали по своему
графику, порулил обратно в город.
     Где-то за городом,
     сука, недорого
     папа!
     купил!
     автомобиль!..
     Автомобиль!
     Автомобиль!..
     На окраине Кратова, у небольшого деревянного флигелька, Хочуван заметил
знакомые зеленые "Жигули". Владельца было не видать. Да, это тот "Жигуленок"
-17-48, номер всплыл из подсознания.
     -  Живи,  водила, - с  какой-то непонятной  самому  доброжелательностью
пробормотал Хочуван, - живи, ешь твою...
     Тут он  подумал,  что надо  сказать  дурачку, что  он,  Хочуван, зла не
держит  и  вообще  -  все,  кончик,  завязывает  с этим делом  -  отсасывать
по-тихому - себе дороже, что он колесо заворачивает к большому пути.
     Бензовоз могуче остановился  у начинающегося тротуарчика, Хочуван вылез
и подошел к  чужой машине. Внутри, на  заднем сиденье, чуть прикрытая мокрой
тряпицей, лежала  не замеченная им раньше гора  огромных багровых  роз.  Они
представлялись  искусственными,  химическими,  рожденными  не нашей  простой
землей, а колбой,  соплом хитрого выдувного устройства на заводе - настолько
тяжкими, втягивающими внимание,  останавливающими взгляд  были они. Но нет -
Хочуван пригляделся, - это живые. Дрожала на лепестках влага, и нежные, чуть
заметные  полутона  цветовых   переходов  играли  на  таких  же   нежных,  с
прожилочками, кулачках. Листья курчавились,  темные, мрачно торжественные, в
желтых пятнах ожогов по краям.
     - Во  маравихер, а! - удивленно сказал  Хочуван. Он сделал шаг к  дому,
помедлил.  Потом сделал еще  шаг  - нет,  елки-каталки,  все-таки  надо было
сказать человеку, что слишком внатяг живет, резьба сорвется.
     Хочуван  вперевалку  направился  к  флигелечку,  повернул  за  угол,  к
крыльцу, и оттуда - парни!  даете!  - выбежала плачущая Скобликова, за ней -
владелец  "Жигулей" в тех же  джинсах и  рубашке  с планочкой,  а  следом  -
Знамеровский  и  администраторша  Дома   культуры.   Хочуван  открыл  рот  и
остановился.
     - Во! -сказал он во второй раз, - Ну, шутим! А? Вы че все здесь, а? А?
     Они  рефлекторно  остановились, словно наткнулись  на  невидимое  поле,
окружавшее Хочувана.
     - Алексей! -  бросилась к  нему Скобликова,  - Ведь тебя Алексей зовут?
Скажи  ему, дураку,  ах, ах,  -она  ловила  слезы,  стекавшие  по  щекам,  -
скажи-и-и, что... ах... ойкуменский е-есть.., - скривилась, лицо поползло на
сторону, - а-а-а-а!
     -  Не понял,  - Хочуван  недоуменно  посмотрел  на владельца. Тот грубо
схватил женщину, оторвал ее от Хочувана.
     - А тебе здесь что? Сволочь! Это ты ей голову дуришь?
     Хочуван  не  успел заметить,  как  дернулась рука лысеющего блондина. В
середине живота  стало  вдруг  горячо, живот прилип  изнутри к позвоночнику.
Хочуван  нутром  выдохнул  запах  пива  -  "ху-ух"  -  и  упал,  скрюченный.
Администраторша завизжала.
     - Дурак! - зарыдала опять Скобликова, -
     Дурак проклятый! Ах! Ах!
     Знамеровский стоял и дрожал. Днем, когда  Хочуван, улыбаясь  солнышку и
почесывая под ковбойкой волосатую грудь,  еще собирался из  совхоза обратно,
Знамеровский  уже начал новую  жизнь. Начал он  с закаливания - принял, сжав
зубы, холодный душ, что ему, собственно, предписывалось уже много лет. Костя
решил взять жизнь в свои руки.
     Шура еще  спала, голова  под спутанными крашеными прядями растеклась по
подушке.  Костя  некоторое  время,  дергая щекой,  смотрел  на  мать,  по