л тогда  грузин,  вынимая, как  фокусник,  откуда-то из-за спины  белую
лодочку, - сам гребет,  во! - Глаза очередного постояльца  смотрели недобро,
но  поза  была уничижительной. Костя даже зубы сжал от ненависти, но лодочку
машинально взял. Грузин оживился.
     -  Нэ  тонэт! -  Он радостно засмеялся, сбрасывая напряжение,  -  Мамой
клянусь, нэ тонэт. Сам удивляюсь!
     Тогда они вдвоем  немного  попускали  лодочку в ванной  - шла медленно,
пружинный моторчик поскрипывал, а несколько дней назад Костя сдул с  игрушки
пыль,  закрутил  пружину  -  весла,  выламываясь, со  скрежетом  задвигались
толчками.  Костя вдруг  захотел  растоптать игрушку,  но только бросил ее  в
мусоропровод:  мгновение  подержал  над зловонной пастью откинутой крышки  и
выпустил, разжав пальцы.
     Он  жил давно своей  жизнью. Ему  было стыдно, что  у него такая  мать.
Чувство это, идущее вразрез  с миллионолетним  диктатом генов, крови,  всего
живущего  на  земле,  не осталось для Кости безнаказанным: во всех он  видел
прежде  всего  бесчестность, разврат, глупость и лицемерие. И  ненавидел.  И
себя ненавидел тоже. Вспышки  беспричинной вроде  бы ярости,  знакомые ему с
детства, пугали окружающих. Костя  кусал губы,  кулаки сжимал,  случалось, и
кричал что-то, скалился. После школы "форму 286" ему не дали* - он уже стоял
на  учете  в  диспансере.   Получить  свидетельство  об   окончании   курсов
ойкуменского, свидетельство, аттестат, диплом, мандат, ксиву, фирман, ярлык,
телегу,  пайдцу - все, что угодно, только бы с  чистой профессией  уехать из
города прочь, лучше всего, конечно, в Москву, а там - там, кто знает, может,
и дальше - в Будапешт какой-нибудь, Варшаву...  Париж... Париж!  - это  была
единственная   возможность,  вдруг   открывшаяся   Косте   в   объявлении  с
расплывшейся под дождем гуашью.
     -------
     * Медицинская справка по установленной форме (No 286) для поступления в
вуз.
     -------
     Несколько месяцев  после  школы  Костя  работал вахтером краеведческого
музея: зарплата  90  рублей. Иногда приезжали иностранцы - город  у них  был
древний,  славный,  с  кремлем  и  набережной,  музей  хороший.  Кажется,  и
ойкуменцы бывали.  Сидя при входе  за  столиком-обрубком,  Костя  ненавидяще
смотрел  на  их синие мягкие  ботинки  под  чистыми,  почти  не надеванными,
джинсами, на  чистые лица, неуловимо  отличающиеся от простых  лиц вокруг...
Не-ет Костя не мог превратить занятия ойкуменским в балаган.
     Влетев  в квартиру,  Костя  бросил  на стол сумку  и  схватил  с  полки
русско-английский  словарь. Чужие  буквы  запестрели  перед глазами. Тут все
было четко, ясно -  муравьиный петит русских слов непреложно  толковал чужую
речь,  не оставляя места сомнению Но где  взять ойкуменско-русский? Не зная,
как  разрешить  возникшие  подозрения,  Костя  с  криком попытался разодрать
словарь  пополам  -  не вышло.  Мать выглянула из  кухни.  Когда-то задорное
курносое  лицо активистки  теперь расплылось. К Шуре  давно никто не  ходил.
Сейчас она, приоткрыв дверь, смотрела на сына из-под опухших век.
     - Пришел? - спросила она, - Поешь гречки. Не  хочешь? На масло... - Она
повернулась
     к холодильнику. - Поешь...
     - Не хочу.
     - Ты же не ел с утра, -  тупо произнесла Шура, словно не слыша, - поешь
немного.
     - Я не хочу, мама, не хочу! Сколько можно повторять, черт возьми!
     - Господи, что я такого сказала?  - на  лице  Шуры изобразились обида и
удивление, - Бешеный! Как с тобой говорить, я не знаю.
     - Никак!
     Руки и ноги у Кости подергивались, но  сознание было чистым, включенное
только на себя, работало безостановочно.
     "Межбиблиотечный абонемент! - мелькнуло у него в голове, - МБА! МБА!"
     Костино  лицо  исказила улыбка.  Все еще  дергаясь  и  подпрыгивая,  он
выскочил  за дверь, тут же вернулся, рванул  ящик секретера, лапнул паспорт.
Тут  приступ  кончился.  Скалясь  и  прищуриваясь,  Костя   зашел  в  кухню,
поглядывая  на  мать,  медленно  выцедил  стакан  холодного   чая,  глядя  в
пространство, выдохнул - фу-у-у-у! - и отправился в библиотеку.

     УРОК No 2

     Запишите:
     аффиксы спряжения глаголов
     bau - 1 лицо ед. числа
     dau - 2 лицо ед. числа
     pau - 3 лицо ед. числа
     bauno - 1 лицо мн. числа
     dauno - 2 лицо мн. числа
     starca - 3 лицо мн. числа

     Запомните:
     aj - отрицательная частица (ставится перед отрицаемым)
     suca - соединительный союз
     chu - аффикс творительного падежа

     К следующему уроку:
     hvacer - быть (существовать)
     bencer - иметь
     teleca - хотеть (желать)
     cacao - надо (необходимо)
     mingrel - грузин
     hrapcer - спать

     Переведите предложения:
     Bum belcerban dumcha. Dum hrapcerdau suca  mingrelcha. Bum ajtelecerbau
hrapcer suca dumcha. Bum ajbelcerbau dumcha. Bum crugcerbau tammf belocha *.
     ------
     Я  тебя люблю.  Ты спишь с грузином. Я не хочу спать с тобой. Я тебя не
люблю. Я жду большую любовь (ойкум.).
     ------

     Голова  болела,  во  рту словно  эскадрон  ночевал:  вчера  перебрали с
ребятами.  Хочуван,  проснувшись, разодрал  глотку, как  тигр,  сделал  ртом
"а-э-а", сплюнул в открытое окно. Слюна вылетела длинная, коричневая, словно
шоколадная, шлепнулась оземь. Хочуван провел рукой по усам и сплюнул вновь -
вышло побелее.  Он  пошевелил  сильными плечами, встал, зашлепал  босиком  к
рукомойнику,  умылся,  разбрызгивая по комнате воду и  фырча,  как левиафан;
пошел в парк.
     Ночью  шел дождь,  машина  была сырая.  Хочуван  вытер ладонью крашеную
ручку  "зилка",  тряхнул рукой. Вода  забрызгала, как  и половицы в комнате,
твердый песчаник под колесом - на гладком камне остались темноватые крапинки
-  между разводами мазута, бензина и грязи. Хочуван еще раз сплюнул туда же,
под колеса.
     - Тамма бель-е, - сказал Хочуван себе в усы.
     Надо было  бы,  конечно,  принять  в  организм  сто  с  прицепом -  для
поправки, но в карманах свистел ветер - по нулям. Хочуван вспомнил вчерашний
день, так  хорошо  начавшийся  с  урока ойкуменского,  с  нового счастливого
чувства ума  и  науки,  закрепленных  свежим  пивом,  общением  с  уважаемым
человеком. Вчера он хотел было проводить Ивана Андреевича до дома, но ребята
подошли, окружили,  понеслась  душа в  рай.  Никулин быстренько попрощался и
ушел. Хочуван, разогретый общностью  интересов, -  как-никак,  им было о чем
поговорить  с  преподавателем,  -  порывался  за ним.  Не  пустили;  гогоча,
крепкими, как и у самого Хочувана, Руками ухватили его за клетчатую рубаху.
     Добавили по маленькой. Была заначка, пять рябых - слизнули.
     -  Слышь, Верунчик... Верусик, -  заканючил Хочуван, согнув спину перед
прилавком
     диспетчерской, - Выручи до завтра, а? Троячок... А? Не мне -  организму
надо...
     - Не говори, Алексей, и не говори!
     - Ты ж всегда, как мать родная...
     -  Иди... мать...  - сказала диспетчерша,  хватаясь за  телефон, - а то
путевку не дам. Будешь работать сегодня?
     Хочуван, вздохнув, отошел с путевым листом от прилавка, схватил было за
руку хозяина  "уазки" - персоналки Жихарева,  тот  возил председателя райпо,
всегда был при деньге.
     - Нету!- отрезал тот.
     - Жлоб сучий!- сказал ему Хочуван, - Попроси еще зажигание переставить.
     - Ага, - сказал на это Жихарев равнодушно.
     Матерясь и  время от времени сплевывая в окошко кабины, Хочуван выехал,
со скандалом и криком, без очереди налил на нефтебазе полную бочку и порулил
по проселку.  У концевого вентиля бензовозки неслышно для водителя  билась о
сталь маленькая латунная пломбочка.
     Звук толкал  машину вперед: сколько?  - полметра клиренс, тонкие ржавые
ромбики стальных рессор,  подвеска,  над метровым колесом - ступень  кабины,
сиденье персидского шаха  - мягкое - еще полметра, да еще столько же. Метр -
туловище - с руками за баранкой. И сверху,  от дороги совсем высоко-голова с
усами. Двигатель натужно гудел, и с высоты широкий мир разворачивался  перед
глазками  Хочувана.  Неизменным, постоянным  было  стекло кабины  -  на  его
выпуклый  лоб  нависли,  словно черные  прядочки,  щетки  дворников,  а  все
остальное  менялось  под  взглядом.  На  поворотах,  чуть  переложи,  словно
штурвал, баранку, передок машины начинало тянуть вбок, и округа скользила со
стороны на сторону,  словно в  игровом  автомате, и втягивалась  под  идущее
малым  радиусом колесо,  быстро  мелькающее  из-под  крыла  грубыми, родными
ребрами покрышки. Сплюнув, Хочуван  перекладывал штурвал в обратную сторону,
и колесо уходило в глубь, в нутро машины, округа начинала скользить назад, и
капот снова нависал  над дорогой  впрямую,  двигатель  под клепаным  зеленым
листом  вскидывался на перегазовке, но болты держали его мертво, и двигатель
тянул  свое "а, а, а,  а",  и под вой  грунтовка кушалась  безостановочно, и
становилась, пережеванная колесами, стоячим на жаре облаком коричневой пыли.
Облако  не  сходило  десять-пятнадцать  секунд  -  там,  где  прошла  машина
Хочувана,  вмиг  набивавшиеся  взвешенной пылью глаза  идущего по дороге  не
видели ничего, губы выплевывали песчаную пудру:
     - У, падла! Ездиют!
     Дорога, как  всегда,  угомонила,  успокоила. Дорога понимала, говорила,
хотя, наверное,  не знала по-ойкуменски. За час Хочуван сделал три  четверти
маршрута,  и  его  лицо  устало  раздобрелось,  щеки  опустились, усы,  тоже
опустившись, выгнулись сами по себе вверх, словно  живущие отдельной жизнью.
Хочуван замурлыкал из Аллы Пугачевой, чуть перефразируя текст:
     крыша неновая,
     крыша... евая,
     папа!..
     Он даже  покрутил  головой  от  удовольствия  -  искусство,  едри  его!
Полезное дело!
     ...папа!
     Купил автомобиль!
     На обочине,  левыми  колесами заехав в  кювет, а  правыми  смяв зеленую
стенку пшеницы, стояли такие же зеленые  "Жигули". Владелец сидел  в  кювете
спиной к дороге и,  повернув шею,  равнодушно глядел  на приближающийся ЗИЛ,
потом, сообразив, вскочил. Шевелюра владельца была светло-русой, российской.
Увидев такое дело,  Хочуван  остановился. Облако  пыли,  тянувшееся  за ним,
качнулось по инерции вперед и тоже остановилось,  рассеиваясь.  В коричневом
тумане снова прорезались  зеленые "Жигули" и выставленный человеческий зад в
джинсах - автомобилист,  не успев забежать  в кабину,  отвернулся  от пыли и
зачем-то  встал  на четвереньки.  Поднявшись, он  неприязненно  посмотрел на
Хочувана.  Под волосами у него, отметил  Хочуван, поблескивала  начинающаяся
лысина. "Нервный", - подумал Хочуван и спросил:
     -  Че, помочь? - До Кратова дотяни - трешку дам, - выговорил  владелец,
усмехаясь и снова усаживаясь в кювете.
     - Щедрый  ты, бля, - доброжелательно сказал Хочуван, не обидевшись, - Я
как раз из Кратова рулячу, направо... Че встал-то?
     - Бензин. Забыл заправиться, - владелец отвернулся.
     - Эх, ты, Петя.
     - Проезжай, проезжай... Вася... Пыли меньше.
     Хочуван повернулся, пошел и вытащил из-под сиденья шланг.
     - На! Сосать умеешь?
     - Сосет знаешь кто? - сказал владелец, приподымаясь, - У тебя ж дизель!
     - Много ты знаешь... Глаза разуй. На, подставляй!
     Хочуван  привычно  сорвал  пломбочку,  зачмокал,  и  в  жестяное  ведро
хлынула, звеня о край,  янтарно-зеленая струя. Хочуван  сплюнул под ноги. По
горло напитанная железная бочка отдавала малую часть.
     -  Сколько тебе? -  спросил владелец, вылив бензин в бедро "Жигулей", -
По госцене небось, скажешь? Не даром небось наливаешь-то?
     За ведро Хочуван обычно брал пятерку, пятерку -  и за услуги на дороге.
Пятерка была стандартной таксой,  не очень  большой, чтобы вызвать протесты,
но  и  не очень  маленькой,  чтобы не  утешить нарушавшего закон.  И  сейчас
Хочуван собрался было сказать "пятерик!", но тут блондин неожиданно вякнул:
     - Белькербау, белькербау, а как помочь, так нет их! Бляди!
     У Хочувана отвисла  варежка. - Че  ты  сказал? - он изумленно  шагнул к
блондину, - Повтори, ну!
     - А  ниче!  - заорал тот, не испугавшись, - Благодетель, т-твою мать! У
госуда-арства   воруешь!   -   Он   заюлил   голосом:   -   Который   раз-то
останавливаешься, а?
     - А ты не воруешь? - спросил Хочуван, краснея носом.
     - Я вынужденно! Вынужденно!  Тут заправки нет! А ты, сука,  пользуешься
нашим положеньем! Кровопиец!
     Владелец "Жигулей", видимо,  чувствовал силу -  здесь,  на  дороге, они
были  совсем одни  и,  скажем,  монтировка в  руках Хочувана, древнее оружие
шоферов, могла  запросто пройтись по его  голове и ребрам. Но он  не боялся.
Заправившись,  он, видимо, собирался рассчитаться кулаками. У Хочувана  тоже
было  этой  монеты  вдоволь.  Разведя руки, словно ловя курицу,  он пошел на
орущего.
     - Ну, давай, давай, - сказал тот, поворачиваясь как-то боком и перенося
вес   тела  на  отставленную  назад  ногу  -  Хочувана  собирались  угостить
классической "йекой"* в живот, - Давай, бум белькербау думча!
     ------
     * Каратистский удар ребром ступни, очень сильный.
     ------
     Хочуван  остановился.-  Че ты выступаешь-то, чудила с  Нижнего  Тагила?
Ну... я тебе  так налил. Вижу -  свой парень,  ойкуменец, в кювете кукует...
Помогать друг другу надо, е-мое. А ты орешь...
     Хочуван потрогал усы. В глазах  у владельца что-то мелькнуло. Он напряг
мускулы,  которые,  собравшись  и  приготовившись,  требовали  работы,  и  -
расслабился,  все еще  готовый к резкому  довороту и удару с  оттягом - нога
вошла бы  как  раз  над потрескавшимся стареньким ремнем дурака-водилы,  шок
наступил бы минут на тридцать-сорок минимум.
     - Помог? - спросил владелец, оттопыривая губу.
     - Ну, помог.
     - Вот и чапай дальше. Спасибо.
     Хочуван снова потрогал усы и помолчал немного.
     - На  здоровье, -  сказал  он наконец, - На  здоровье.  Бум  белькербау
думча, приятель.
     Выйдя из-за машины, автолюбитель смотрел на облако пыли, ползущее вдоль
поля,  немного  раскаиваясь  и  все-таки  жалея, что  не  удалось  приложить
шоферюге. "Идиот, -подумал он о Хочуване, - Вот идиоты!" Он захихикал, вдруг
увидев, что хочувановское  ведро,  забытое в  пылу оскорбления,  валяется  а
колее, бросил ведро в багажник, хлопнул дверцей и покатил в город.

     УРОК No 3

     Запишите:
     hucer - ехать
     ganducer - идти
     car - машина
     pisa - горшок
     hren - ребенок (сын)
     ancer - останавливать (остановить)

     Запомните:
     che - аффикс дательного падежа
     tim - предлог "перед" (пред)
     буква "g" в ойкуменском произносится как "ж" твердое
     вопросительная форма  глагола достигается переменой мест  инфинитива  и
аффикса.

     Переведите предложения:
     Bumche cacao hucer. Hren  bencerpau pisa. Dum ancerdau bumnoche carcha.
Daunoganucer hrapcer? Pum pauganducer suca pum?  Idmanau starcatelcer bencer
carcha? *
     ------
     *  - Мне  надо  ехать. У  ребенка  есть  горшок.  Ты останавливаешь нам
машину. Вы идете спать? Она идет с ним? Хотят ли они иметь машину?
     ------

     Мальчик  ей  понравился  тоже  - он  был  такой  поджарый,  крепенький,
хотелось  дотронуться  до  его  руки с  атласной кожей,  поцеловать  пальцы,
затискать. Хочуван косил черным  глазом  с  кровяными прожилками  на  белке.
Хочуван  нравился  меньше. А  больше  всех - Иван Андреевич. Что ж - старик?
Зато сколько знает. Она подумала, каким хорошим, вероятно, отцом должен быть
Иван Андреевич, как он здорово,  наверное, воспитывает своих детей, которые,
конечно,  есть у него, учит ойкуменскому  и другим языкам.  По английскому у
нее раньше была тройка,  как и по всем  предметам,  но там  - школа. Куда их
Софье  Петровне  одной  на  тридцать   человек!  С  хорошим  преподавателем,
занимающимся по индивидуальной  программе, - она еще  раз,  наморщив  лобик,
мысленно  повторила  это  "по   индивидуальной   программе",  прочитанное  в
объявлении, - язык  можно выучить очень  даже просто. Наташка и Валька умрут
от  зависти.  На  ежегодной встрече класса  она скажет  что-нибудь  такое  -
кстати,  между прочим.  И  принесет учебники, и будет говорить о  трудностях
произношения по-столичному - а что  у нас столица  Ойкумены? Иван Андреевич,
конечно, произносит по-столичному, красиво. Она хотела спросить про столицу,
но  урок уже  заканчивался, и  она только вздохнула при  мысли о расстоянии,
разделяющем ее с преподавателем, и еще - потому что подумала, что как поздно
начались эти  занятия - ей  уже под  тридцать,  Володечка  ходит  во  второй
классик, и с Леней жизнь - ни то, ни се, разводиться страшно, кто ее возьмет
с  ребенком, позволит не работать? А жить плохо, ссоры. Правда, Леня у нее -
хороший мужчина,  и при  мысли  об этом - если мысль приходила днем -  у нее
иногда начинали дрожать колени, но мало ли хороших мужчин на свете? Она  еще
раз,  выдохнув   теперь  резко  громко,  посмотрела  на  мальчика  -   какой
молоденький! И прощальным взглядом, как своего, близкого человека, проводила
Иван Андреевича до двери. Она назвалась ему. Скобликова Нина, Нина,  сказала
свое имя так, словно голой показалась ему. Старик ничего не заметил, записал
ее в тетрадь - последней, и она  вздохнула снова, чуть  слышно,  но глубоко,
глубоко, и подумала - дура-дура, встала, оправляя платье.
     - Пойдем? - спросил Хочуван, вращая глазами, - Понравилось?
     - Да, - она опустила взгляд и двусмысленно улыбнулась, - понравилось! -
И посмотрела ему в лицо, - Очень понравилось.
     - Ну! - сказал Хочуван и обернулся, - А тебе?
     Знамеровский  ничего  не ответил, только  лицо его как-то  дернулось от
вопроса. Он выскочил  вслед за  Никулиным, дробь шагов по  железной лестнице
послышалась вслед за тяжелой медленной поступью Ивана Андреевича.
     -  Молодой,  - сказал Хочуван,  словно читая  мысли  стоящей  рядом,  -
Пойдем. Красивый язык, а? А?
     Они вышли на улицу, разговаривая об ойкуменском.
     -   Пиво  пьешь?  -спросил  Хочуван,   закрываясь  широкой  ладонью  от
ударившего солнца.
     - Господи, какое пиво!  С ума ты  сошел,  - она засмеялась, - Мне домой
надо, меня муж и ребенок ждут.
     - У-у!
     -  Да! А ты  думал?  -  Она  говорила и гордо, и  кокетливо, как всегда
говорила о семье с мужчинами.
     - Как  тебя  муж-то пускает на ойкуменский, а? Я  бы тебя,  мать,  ни в
жисть не пустил!
     Она  улыбнулась и пошла, чувствуя на спине прожигающий взгляд Хочувана.
Платье у нее было  легкое, открытое, просвечивающее насквозь. Каждый раз оно
надевалось со скандалом - муж ревновал ко всем встречным подряд.
     Теперь у нее появилось что-то  свое в жизни, не  только семья, теперь у
нее  есть вполне дозволенное,  культурное занятие, которое, уж хоть  ты что,
никак  не  сможет  не  разрешить  Леня.  И маменьке его, -  подумала она,  -
придется смириться, розы свои  распрекрасные самой продавать. А у нее теперь
есть занятие, да.
     Не  торопясь, слушая  двигающееся в  платье тело,  она вошла  в  дом  -
Скобликовы  жили  в  старом деревянном флигеле,  который  и официально-то не
назывался  домом, адрес был - строение No 8. Строение! Их собирались сносить
в этом году, к ноябрьским обещали квартиру. Сколько в  этом году перемен,  -
еще подумала  она, представив,  как  будут  выносить  из дома мебель,  узлы,
свертки,  Андрюлечкины  учебники.  У  нее тоже были  книги  -  штук двадцать
макулатурных, и она свяжет их белой бельевой веревкой в две связки.
     - Бель-е, - сказала она, - бель-е.
     Она сама вынесет книги к машине, положит на заднее сиденье сама. И сама
упакует учебники ойкуменского, тетради  -  надо  купить большую коленкоровую
тетрадь за  95 копеек,  для записей, и  маленькую, блокнотик -  для слов для
словарика.  В  доме  было  грязно,  неубрано.  На плите  стояла  заскорузлая
сковорода  с  остатками жареной колбасы, и  Скобликова  взяла  эту колбасу и
съела. Перегоревшее масло отдавало едким на вкус, словно  машинное. За окном
из-под их "Жигуленка" т