бы ему отлично известны.  Он
с удовольствием рассказывал о бесчинствах буканьеров в Вест-Индии или  у
берегов Испанской Америки. Как сверкали его  глаза,  когда  он  описывал
погоню за кораблями с  грузом  золота  и  серебра,  отчаянные  сражения,
абордаж - нос к носу,  борт  о  борт!  -  и  захват  огромных  испанских
галеонов! С какою усмешкой и хихиканьем  описывал  он  также  высадку  и
набег на богатое испанское  поселение,  разграбление  церкви,  разорение
монастыря!  Слушая  его  рассказ,  как  поджаривали  на  огне   богатого
испанского дона, чтобы выпытать, где он спрятал сокровища, вы  могли  бы
подумать, что перед вами обжора и лакомка, повествующий  о  том,  как  в
день св. Михаила жарился и благоухал откормленный  гусь,  -  и  все  это
сопровождалось  такими  подробностями,  что  присутствовавшие  при  этом
старые  богатые  бюргеры  чувствовали  себя  очень  и  очень  неважно  и
поеживались в своих креслах. Он говорил об этом необыкновенно  весело  и
непринужденно,  как  будто  дело  шло  о  какой-нибудь  шутке,  и  вдруг
устремлял на соседа такой злобный  взгляд,  что  бедняга  начинал  также
хохотать во все горло, хотя душа его в таких  случаях  уходила  в  самые
пятки. Если же кто-нибудь набирался решимости возразить  ему  по  поводу
той или иной из его историй, он тотчас же  впадал  в  ярость.  Даже  его
треуголка - и та приобретала сердитое выражение  и,  казалось,  начинала
вместе с ним гневаться из-за неуместного спора. "Черт подери!  -  кричал
он. - Каким чертом вы можете быть осведомлены об этом столь же подробно,
как я? А я утверждаю, что дело обстояло именно так, а не иначе!" И вслед
за этим он давал бортовой залп, и его собеседника осыпал  град  громовых
проклятий и жутких морских ругательств, никогда прежде не оглашавших эти
мирные стены.
   В конце концов почтенные бюргеры начали подозревать, что он знает все
эти истории не понаслышке и не из чужих уст. День  ото  дня  их  догадки
касательно незнакомца становились все ужаснее и ужаснее. Необычность его
появления, необычность манер, таинственность, которая  его  окружала,  -
все это превращало незнакомца в нечто совершенно непостижимое.  Для  них
он был  неким  морским  чудовищем  -  он  был  тритон,  он  был  Бегемот
<Чудовищное животное, о котором повествуется в книге Иова (Библия).>, он
был Левиафан <Чудовище, о котором также упоминается  в  книге  Иова.>  -
короче говоря, они не знали, кем собственно он все-таки был.
   Властность этого буйного морского сорви-головы стала  невыносима.  Он
не  уважал  никого;  он,  не  задумываясь,  противоречил  самым  богатым
бюргерам; он завладел священным  креслом  с  подлокотниками,  которое  с
незапамятных времен было  царским  троном  знаменитого  Рамма  Рапли,  -
больше   того,   пребывая   как-то   в   находившем   на   него   иногда
грубо-благодушном расположении духа, он дошел до того, что хлопнул этого
всесильного человека по заду, выпил его  грог  и  -  этому  даже  трудно
поверить - подмигнул  ему  прямо  в  лицо,  после  чего  Рамм  Рапли  не
показывался больше в трактире. Его примеру  последовал  еще  кое-кто  из
числа именитейших посетителей, которые были  слишком  богаты,  чтобы  по
необходимости смеяться шуткам другого или позволять кому бы то  ни  было
пренебрежительно  относиться  к  их  мнению.  Трактирщик  был  прямо   в
отчаянии, но он не находил способа избавиться от этого морского чудища и
его  сундука,  сделавшихся,  казалось,  постоянной  принадлежностью  его
заведения или, скорее, чем-то  вроде  нароста  на  Нем.  Обо  всем  этом
поведал на ухо Вольферту Пичи Прау, который, отведя  его  в  сторонку  и
крутя ему пуговицу, шепотом выкладывал свои новости, боязливо поглядывая
время от времени на дверь в зал из  опасения,  как  бы  его  не  услышал
грозный герой его повести.
   Вольферт молча уселся в стороне от компании; незнакомец,  которому  в
таких подробностях была известна история буканьерских  подвигов,  внушал
ему  страх.  И  когда  он  увидел  воочию,  что  почтенный  Рамм   Рапли
действительно  изгнан  с  принадлежащего  ему  трона  и  какая-то  рвань
морская,  устроившись  в  его   кресле   с   подлокотниками,   сделалась
самодержавным властителем, издевается над патриархами  и  наполняет  это
крошечное спокойное царство шумом и похвальбой, ему показалось, что он -
свидетель одной  из  тех  революций.,  которые  потрясают  до  основания
могущественнейшие империи.
   В этот вечер загадочный незнакомец был словоохотливей, чем обычно,  и
сообщил множество поразительных историй о грабежах и пожарах в  открытом
море. Он с особенным удовольствием смаковал эти истории, и  чем  большее
впечатление производили они на его простодушных и мирных слушателей, тем
большим количеством жутких подробностей он их уснащал.
   Он хвастливо  и  обстоятельно  рассказал  о  том,  как  был  захвачен
испанский "купец". Корабль, застигнутый штилем,  в  продолжение  долгого
летнего  дня  лежал  неподвижно  в  дрейфе  близ  острова,  где   пираты
скрывались в засаде. Они увидели его с берега  и  при  помощи  подзорных
труб определили его класс и его вооружение. Ночью к  нему  отправили  на
вельботе отборный отряд смельчаков. Бесшумно гребя, приблизились  они  к
судну: оно еле-еле  покачивалось  па  легкой  зыби;  паруса  его  лениво
полоскались на мачтах.  Вахтенный  заметил  их  лишь  тогда,  когда  они
находились уже под самой кормою. Он поднял тревогу;  пираты  метнули  на
палубу ручные гранаты и вскочили  на  грот-руслени,  размахивая  ножами.
Экипаж корабля взялся за оружие, но неожиданность нападения застигла его
врасплох; некоторых застрелили тут же на месте, другие  искали  спасения
на верхушках мачт, третьи были сброшены в воду и утонули, в то время как
остальные бились врукопашную от шканцев до бака, храбро отстаивая каждый
дюйм палубы. Наиболее отчаянное  сопротивление  оказали  трое  испанских
дворян, находившиеся на борту вместе с  женами.  Защищая  кают-компанию,
они уложили многих из нападавших; они дрались как дьяволы, ибо их ярость
распалялась от криков женщин, доносившихся из каюты. Один из этих  донов
был стар и вскоре свалился. Двое других стойко сопротивлялись,  несмотря
на то, что среди нападавших был сам капитан пиратского корабля.  Но  вот
на шканцах раздались победные крики. "Корабль в наших руках!" -  кричали
пираты. Один из донов тотчас же бросил шпагу и сдался; другой, гордый  и
пылкий юноша, - он только-только женился, и на корабле была его  молодая
жена, - сильным ударом рассек капитану  лицо.  Капитан  только  и  успел
вымолвить: "Не давать никому пощады!" - И что же сделали с пленниками? -
не утерпел Пичи Прау.
   - Их всех пошвыряли за борт, - последовало в ответ.
   Воцарилось гробовое молчание.
   Пичи  Прау  молча   отшатнулся   назад,   как   человек,   неожиданно
наткнувшийся  на  логово  спящего  льва.  Почтенные  бюргеры   испуганно
поглядывали  на  шрам,  пересекавший  лицо  неизвестного,  и   чуть-чуть
отодвинули свои стулья. Моряк, однако, продолжал невозмутимо курить,  на
лице его не дрогнул ни один мускул, и казалось, будто он не заметил или,
быть   может,   не   пожелал   заметить   неблагоприятное   впечатление,
произведенное его рассказом на слушателей.
   Первым нарушил молчание отставной офицер на половинном окладе, ибо он
снова и снова предпринимал бесплодные, правда, попытки одержать верх над
этим морским тираном и таким образом возвратить себе былое  положение  и
былой вес в глазах своих давних  приятелей.  Он  решил  противопоставить
кровавым рассказам пришельца свои не  менее  потрясающие  рассказы.  Как
обычно, его героем был Кидд, о котором он,  кажется,  собрал  решительно
все предания и легенды, имевшие хождение в  этой  провинции.  Одноглазый
вояка неизменно вызывал в моряке раздражение.  На  этот  раз  он  слушал
офицера особенно нетерпеливо. Он сидел,  упершись  одною  рукою  в  бок,
облокотившись другою о стол - в этой руке у него была  короткая  трубка,
которую он время от времени сердито подносил ко рту, окружая себя тучами
табачного дыма; ноги свои он скрестил, причем одною ногою постукивал  по
полу,  и  то  и  дело   искоса,   глазами   василиска,   поглядывал   на
разглагольствующего  английского  капитана.  Наконец,  когда   последний
упомянул о том, что Кидд  с  частью  своей  команды  поднялся  вверх  по
Гудзону, чтобы укрыть где-нибудь в  глухом  месте  награбленную  добычу,
моряк не выдержал и разразился яростными проклятиями:
   - Кидд вверх по Гудзону! Кидд никогда не поднимался вверх по Гудзону!
   - А я говорю, что поднимался, - упрямо возразил офицер, - и, согласно
молве, зарыл там целую кучу сокровищ. На том мыске, что вдается в реку и
прозывается Чертовым кутом.
   - К черту и вас и ваш Чертов кут! - заорал моряк. - Я утверждаю,  что
Кидд никогда не поднимался вверх по Гудзону! И какого черта вы знаете  о
Кидде и о том, где он бывал?
   - Откуда я знаю? - повторил, как эхо, отставной офицер. - Да я был  в
Лондоне во время его процесса и, черт побери, имел удовольствие  видеть,
как его вздернули.
   - В таком случае, сударь, позвольте заметить, что  у  вас  на  глазах
повесили лучшего парня на свете, а между тем, -  добавил  он,  придвинув
голову вплотную к лицу офицера, - там было достаточно  сухопутных  крыс,
которых следовало бы вздернуть вместо него.
   Отставной офицер замолчал, но его единственный глаз, светившийся, как
раскаленный докрасна уголь, выражал всю  меру  негодования,  стеснившего
ему грудь.
   Пичи Прау, у которого всегда чесался язык и которого так и  подмывало
ввернуть словечко,  заметил,  что  джентльмен,  разумеется,  прав.  Кидд
никогда не зарывал клада ни на Гудзоне,  ни  вообще  в  здешних  местах,
сколько бы ни твердили об этом. Другое дело - Бредиш  и  еще  кто-то  из
буканьеров; те действительно зарыли пропасть сокровищ: одни  утверждают,
будто бы в Черепашьей бухте, другие -  что  на  Лонг-Айленде,  третьи  -
якобы, по соседству с Вратами Дьявола.
   - И правда, - добавил он, - я припоминаю одну историю, приключившуюся
с Сэмом, негром-рыбаком. Это случилось очень давно, и некоторые считают,
что дело не обошлось без буканьеров.  И  так  как  все  мы  -  друзья  и
приятели и, надеюсь, моя  повесть  останется  между  нами,  я  готов  ее
рассказать. Однажды темною ночью - с тех пор протекло уже  много  лет  -
Сэм, возвращаясь с рыбной ловли, а он  рыбачил,  надо  сказать,  у  Врат
Дьявола...
   Но здесь, в  самом  начале,  история  Пичи  была  прервана  внезапным
движением неизвестного. Он опустил на стол свой воистину железный  кулак
суставами вниз, и притом с такой силою, что прогнулась одна из досок, из
которых этот стол был сколочен, и,  сумрачно  взглянув  через  плечо  на
присутствующих, зарычал, как разъяренный медведь.
   - Погоди, сосед! - сказал  он,  многозначительно  кивнув  головой.  -
Оставь-ка лучше буканьеров и их клады в покое - не старикам  и  старухам
мешаться в такие дела! Они храбро бились ради добычи  и  отдали  за  нее
душу и тело, и  где  бы  ни  таились  их  клады,  тому,  кто  попытается
добраться до них, -  уж  будьте  покойны!  -  не  миновать  потасовки  с
дьяволом!
   За  этой  неожиданной  вспышкой  последовало  ничем   не   нарушаемое
молчание. Пичи Прау съежился и умолк, и даже одноглазый офицер -  и  тот
стал белей полотна. Вольферт, который, притаясь в темном уголке комнаты,
с жадностью прислушивался к этим толкам о зарытых сокровищах, смотрел со
страхом и одновременно с почтением на этого храбреца-буканьера,  ибо  он
подозревал, что моряк и в самом деле был не кем иным, как буканером.  Во
всех его рассказах  о  дальних  плаваниях  звякало  золото,  сверкали  и
искрились драгоценные камни, и это придавало цену  каждой  произнесенной
им фразе; Вольферт отдал бы все на свете, лишь  бы  пошарить  в  тяжелом
морском   сундуке,    наполненном    в    его    воображении    золотыми
дарохранительницами, распятиями и пузатыми, полными дублонов, мешочками.
   Мертвая тишина, воцарившаяся  среди  присутствующих,  была  прервана,
наконец, самим неизвестным, который вытащил  из  кармана  огромные  часы
затейливой старинной работы, несомненно  испанского  происхождения,  как
решил Вольферт. Он нажал пружину; пробило десять. Потребовав, по  своему
обыкновению, счет и расплатившись пригоршней заморских монет,  он  допил
остаток грога и, ни с кем не прощаясь,  отправился  к  себе  в  комнату.
Подымаясь по лестнице, он что-то бормотал про себя.
   Собравшиеся не сразу  осмелились  нарушить  молчание,  в  которое  их
погрузили слова моряка. Даже звук его шагов - он ходил из угла в угол  у
себя в комнате - внушал присутствующим страх. Тем не менее  начатый,  но
не оконченный разговор был до такой  степени  занимателен,  что  они  не
могли к нему не вернуться. За увлекательною беседой они не заметили, как
собралась буря с громом  и  молнией,  и  хлынувший  потоками  ливень  не
допускал и мысли о том, чтобы разойтись по  домам,  прежде  чем  утихнет
гроза.  Они  уселись  поэтому  теснее  в  кружок  и  принялись   просить
достопочтенного  Пичи  Прау  продолжить  тот  самый  рассказ,  в  начале
которого  его   так   невежливо   оборвали.   Пичи   охотно   согласился
удовлетворить их желание; впрочем,  он  говорил  почти  шепотом,  причем
порой его голос заглушали раскаты грома, и всякий раз,  как  раздавались
тяжелые шаги моряка, без  устали  ходившего  над  их  головой  по  своей
комнате, он останавливался  и  прислушивался  к  ним  с  явным  страхом.
Содержание его рассказа состоит в следующем.

ПРОИСШЕСТВИЕ С ЧЕРНЫМ РЫБАКОМ

   Всякий знает, конечно, старого рыбака-негра Черного  Сэма,  или,  как
его обычно зовут, Сэма-Грязнуху, который рыбачит на Саунде вот уже целых
полстолетия. Так вот, как-то давным-давно этот хорошо известный вам Сэм,
бывший в те времена более энергичным  молодым  негром,  чем  кто-либо  в
целой  провинции,  и  работавший  на  ферме  Киллиана  Сюйдема,  что  на
Лонг-Айленде, окончив пораньше дневную работу, тихим безоблачным  летним
вечером удил рыбу поблизости от Врат Дьявола.
   У него был легкий челнок, и,  будучи  хорошо  знаком  с  течениями  и
водоворотами, он перегонял его с  места  на  место  по  мере  того,  как
подымалась вода, перемещаясь от Курицы с Цыплятами к  Свиному  Заду,  от
Свиного Зада к Горшку, от Горшка к Сковороде; однако, увлекшись ужением,
он не заметил, как начался отлив, и только рев  стремнин  и  водоворотов
предупредил его об опасности. Не  без  усилий  провел  он  челнок  между
рифами и бурунами и добрался до Черного родника. Здесь, бросив на  время
якорь, он решил дожидаться, пока  снова  начнется  прилив  и  он  сможет
возвратиться домой. Спускалась ночь;  разбушевался  ветер.  Черные  тучи
стремительно неслись с запада,  грохотавший  время  от  времени  гром  и
сверкавшие вспышками молнии говорили о приближении  грозы.  Сэм  подгреб
поэтому к подветренной стороне острова Манхеттен и,  плывя  вдоль  него,
добрался до укромного уголка  под  нависшей  над  рекою  скалой,  где  и
привязал свой челнок у подножия дерева, выросшего в расщелине этой скалы
и, точно полог, простиравшего над  водою  свои  могучие  ветви.  Налетел
шквал; порывы ветра погнали по реке белые гребни, дождь  забарабанил  по
листьям;  гром  грохотал  сильнее,  чем  он  грохочет  сейчас;   молнии,
казалось, лизали барашки па бурной реке, но  Сэм,  укрытый  от  непогоды
скалою и деревом, лежал, скорчившись, у себя  в  лодке,  покачивался  на
волнах и в конце концов погрузился в сон.
   Когда он проснулся, все  было  тихо.  Гроза  пронеслась,  и  лишь  на
востоке то здесь, то там полыхали слабые вспышки молнии, указывая,  куда
именно умчалась она. Ночь была темною и безлунною, и по уровню воды  Сэм
заключил, что было близко к полуночи. Он собрался уже  выбрать  якорь  и
пуститься домой, как увидел мерцающий на  воде  огонек,  который  быстро
приближался к нему. Через некоторое время Сэм обнаружил, что это  огонек
фонаря на носу лодки, бесшумно скользившей в прибрежной тени. Она  вошла
в маленькую бухточку, совсем рядом с тем местом, где нашел убежище  Сэм.
На  берег  выскочил  человек  и,  отыскав  что-то  с   помощью   фонаря,
воскликнул:
   - Здесь, здесь - вот и железное кольцо! Лодку привязали,  и  человек,
войдя в нее снова, помог  своим  спутникам  выгрузить  на  берег  что-то
чрезвычайно тяжелое. Так как время от времени на них падали лучи фонаря,
Сэм увидел, что там было пять дюжих, отчаянного вида  парней  в  красных
шерстяных колпаках и во главе их - человек в  треуголке,  а  также,  что
некоторые меж ними были вооружены тесаками или длинными морскими  ножами
и пистолетами. Они говорили между собою вполголоса, и притом на каком-то
чужом языке, который Сэму был непонятен.
   Высадившись на сушу, они стали  пробираться  между  кустами,  помогая
друг другу втащить тяжелую ношу на крутой и скалистый берег. Любопытство
Сэма  разгорелось  вовсю;  итак,  оставив  свой  челнок,  он   осторожно
вскарабкался  на  гребень  скалы,  под  которым  проходила  тропа.   Они
остановились, чтобы  передохнуть,  и  их  начальник  принялся  шарить  в
кустах, светя себе фонарем.
   - Принесли ли лопаты? - спросил кто-то из них.
   - Они здесь, - ответил второй, тащивший их на плече.
   - Придется рыть глубже, чтобы никто, чего доброго, не нашел, - сказал
третий.
   По жилам Сэма пробежал холодок.  Ему  представилось,  что  перед  ним
шайка убийц, собирающихся зарыть свою жертву.  Колени  его  подогнулись.
Ветка дерева, за которую он в волнении ухватился, перегнувшись над краем
обрыва, качнулась и затрещала.
   - Кто там? - вскричал один  из  этой  таинственной  шайки.  -  Кто-то
шевелится в кустах...
   Они принялись светить фонарем в том  направлении,  откуда  послышался
шум. Один из красных колпаков взвел курок своего пистолета и  навел  его
прямо туда, где притаился и  замер  Сэм.  Он  стоял  неподвижно,  затаив
дыхание, уверенный, что еще мгновенье - и  ему  крышка.  К  счастью  для
Сэма, лицо его благодаря  своему  темному  цвету  осталось  незамеченным
среди листвы, и это спасло его от неминуемой смерти.
   - Там нет никого, - сказал человек  с  фонарем.  -  Черт  возьми!  Не
вздумай, пожалуй, палить из своего пистолета; ты подымешь  на  ноги  всю
округу.
   Красный колпак опустил пистолет; все снова взялись за ношу и медленно
двинулись дальше вдоль берега. Сэм следил за ними и видел, как они  шли,
как тусклый их огонек мерцал среди мокрых кустов, и только тогда,  когда
они почти исчезли из виду, решился вздохнуть свободнее.  Он  хотел  было
возвратиться к своему челноку и убраться  подальше  от  столь  чреватого
опасностями соседства, но любопытство все же оказалось сильнее  его.  Он
колебался,  медлил,  прислушивался.  Вскоре  послышались  глухие   удары
заступа. "Они роют могилу", - сказал он себе, и у него на лбу  выступили
капельки холодного пота.  Каждый  удар,  раздававшийся  среди  безмолвия
зарослей, отзывался у него в сердце. Было очевидно,  что  они  стараются
работать, по возможности не производя шума.  Во  всем  этом  заключалось
столько необыкновенного, столько таинственного. Что до Сэма, то  у  него
была склонность ко всяким ужасам - рассказ  об  убийстве  был  для  него
величайшим из наслаждений, и он неизменно  присутствовал  при  всех  без
исключения казнях. Он не в силах был поэтому устоять пред искушением  и,
несмотря на опасность, решился подкрасться поближе и еще  раз  взглянуть
на злодеев за их работою. Он пополз вперед, дюйм за дюймом, с величайшею
осторожностью касаясь коленями сухих листьев, дабы ни малейший шорох  не
выдал его присутствия. Он добрался, наконец, до крутой скалы, отделявшей
его от таинственной шайки; он видел уже свет их фонаря, освещавший ветви
деревьев на той стороне скалы. Сэм медленно и бесшумно  вскарабкался  на
скалу, высунул голову над ее лишенным всякой  растительности  гребнем  и
обнаружил прямо под собою преступников, и притом  до