огда река встает,  уровень
воды в ней повышается, и прибрежные льдины выпирает прямо к яру. В этот  раз
четыре моих капкана оказались безнадежно погребенными под их натиском. Скоро
вода спадет до нормального уровня и подо льдом образуются обширные  пустоты.
В них тепло и есть свободный доступ к воде -все  условия  для  безопасной  и
сытой жизни норкам. С этой  поры  они  становятся  почти  недосягаемыми  для
охотника.
   Лукса ушел в стойбище за продуктами, а заодно "погулять маленько".
   К сожалению, мы  не  смогли  в  полной  мере  воспользоваться  неожиданно
подвернувшейся  возможностью  попасть  на  участок  на  вертолете,  и  часть
закупленных продуктов так и осталась в леспромхозовском поселке  Горный.  (В
Гвасюгах трудно купить все необходимое для зимовки.)
   К обеду, после обхода пустых ловушек, настроение  было  пасмурным.  Решил
продолжить путик вниз по Хору до Разбитой, названной так потому, что от реки
в этом месте отбивается несколько проточек,  которые,  упираясь  в  отвесные
скалы, опять сливаются и возвращаются  в  основное  русло  глубоким  длинным
рукавом.
   Лукса рассказывал, что  глубина  в  нем  достигает  девяти  метров  и,  с
незапамятных времен, обитает там громадный таймень. Сети он  пробивает,  как
пуля бумагу. Леску рвет словно паутину. Все попытки  поймать  его  не  имели
успеха. Я не очень доверял такого рода сказкам, но все  же  давно  собирался
взглянуть на это легендарное место и заодно расставить ловушки.
   Километров пять прошел легко. Потом начался перестойный, глухой  лес,  да
такой частый, что приходилось в буквальном смысле этого слова протискиваться
между стволов. Вымотавшись вконец, повернул  обратно,  так  и  не  пойдя  до
Разбитой, тем более, что уже выставил  все  капканы.  Пройдя  шагов  сто,  я
остолбенел: рядом с лыжней появились следы  тигра.  Взбитая  мощными  лапами
глубокая траншея резко сворачивала в сторону. Даже  по  следу  чувствовалась
необыкновенная сила животного.
   Панический  страх  сдавил  меня  стальным  обручем.  По  телу  игольчатым
наждаком пробежал мороз, лоб покрылся испариной,  руки  непроизвольно  сжали
ружье. Я замер, осторожно  озираясь  и  до  рези  в  глазах  всматриваясь  в
окружавший меня лес, Было очевидно, что властелин северных джунглей  шел  за
мной и скрылся в чаще, услышав или  увидев,  что  я  возвращаюсь.  Мне  даже
чудилось, что я ощущаю его пристальный взгляд, и любое мое неверное движение
может побудить тигра к нападению.
   Не видя зверя, а лишь ощущая его  присутствие,  я  в  панике  хотел  было
взобраться повыше на дерево, но рассудок подсказал, что без движения на  нем
я быстро окоченею.
   Пересиливая страх, разглядывая каждый куст, выворотень, точно именно  там
затаился хищник, пошел к становищу.
   Через несколько дней мне опять  пришлось  ходить  по  этой  лыжне.  Страх
ослаб. Он рассеялся вовсе, когда прочитал следы.
   Полосатый брел за мной около  километра,  обходя  вокруг  каждую  снежную
хатку, заглядывая вовнутрь, не  тронув,  к  счастью,  приманки,  ибо  трудно
вообразить, что было бы, если бы капкан защемил ему нос или  лапу.  Когда  я
повернул вспять, громадная кошка прыгнула в сторону и полезла  на  гору,  не
помышляя о  нападении.  Ей  просто  было  любопытно  посмотреть,  чем  в  ее
владениях занимается горемыка-охотник.
   Присутствие тигра да Буге сразу придало всему окружающему новый колорит.

ОДИНОЧЕСТВО
   Прошла неделя, но Луксы все нет. Хорошо хоть Индус со мной. Все же  живая
душа: подъезжаешь к  лагерю,  а  навстречу,  повизгивая,  всем  своим  видом
выражая бурную радость и неуемное  желание  поласкаться,  рвется  с  привязи
преданный пес. Собака,  надо  сказать,  оригинальная.  Покорная  и  вялая  в
обычной обстановке, бестолковая на охоте, она  неузнаваемо  меняется,  когда
вставал вопрос о сохранности моих  вещей  или  трофеев.  Вспоминается  такой
случай. Вернувшись как-то с путика, я бросил рюкзак с рябчиками на кучу дров
и спустился к ключу за водой. Вдруг слышу злобное рычание, визг. Взбежал  на
берег, и что же? Индус стоит у перевернутого рюкзака в боевой стойке. Шерсть
на  загривке  торчком,  пасть  оскалена,  в  груди  перекатывается  рык,   а
ошеломленный Пират сконфуженно бежит за палатку. Я прямо глаза вытаращил  --
Индус, всегда робеющий при виде Пирата, обратил его в позорное бегство.
   Вечером,  пока  гладкое  серое  небо  не  сползло  на  землю  бесцветными
сумерками, все ходил на берег встречать  Луксу--был  почему-то  уверен,  что
придет. Русло Хора очень извилистое, но от нашего становища  просматривается
далеко.  Однако  охотник  так  и  не  появился.  Зато  подсмотрел,  как   на
противоположном берегу развлекается шаловливая норка. В три прыжка  взлетает
на обрыв и съезжает на животе по снежному желобу. Отряхнется и опять  наверх
скачет. Да так увлеченно, азартно! Со стороны прямо как ребенок.

   Продукты между тем подошли к концу. Крупы осталось на два дня.  Сахара  -
всего на один. Вдоволь только воды --  целый  ключ  студеной  и  прозрачной.
Последнюю щепотку чая израсходовал накануне. Поэтому  сбил  с  березы,  мимо
которой хожу каждый день, ноздреватый черный нарост --  гриб  чагу.  Чай  из
него хоть и не сравнишь с  индийским,  но  довольно  приятен,  а  недостаток
вкусовых качеств с лихвой компенсируется его лечебными свойствами.
   В щедрой тайге знающий человек может найти лекарства от любой болезни, но
нет,  пожалуй,  таежного  растения,  пользующегося  более   громкой   славой
всеисцеляющего средства, чем женьшень - посланник древней флоры. В дословном
переводе с китайского "женьшень" -- "человек-корень". Корешок  действительно
нередко напоминает человеческую  фигуру.  О  том,  насколько  ценился  он  в
прошлом, можно судить по тому, что, например, в восемнадцатом веке он  стоил
в пятнадцать раз дороже золота! В зависимости от возраста женьшень именуется
тройкой, четверкой, пятеркой - по числу боковых  черешков  в  короне.  Очень
редко встречаются "шестерки", это старики, которым за сто лет. Если основной
корень внизу разветвляется на два толстых отростка, его называют  "мужиком".
Он ценится дороже остальных. Живет женьшень очень долго. Некоторые  доживают
до 400-летнего возраста и достигают веса в четыреста граммов! Осенью стебель
женьшеня увенчан плотным шаром ярко-красных ягод. Они хорошо видны издалека.
Между ягодами и кроной есть стрелочки--одна, две. Корневщики верят, что  они
указывают на соседние растения. На поиски одного корня уходят недели, но его
целебные свойства и плата за труд вознаграждают корневщика  за  перенесенные
лишения.
   С того дня, как Хор встал,  я  стараюсь  чаще  ходить  по  реке  -удобная
дорога. Особенно нравятся мне ровные пространства  речных  плесов,  слепящие
глаза мириадами крошечных  звездочек.  Кажется,  будто  под  тобой  белесое,
опрокинутое на землю небо, узор созвездий которого меняется с каждым шагом.
   Вернуться в этот раз пришлось  пораньше.  Тех  нескольких  поленьев,  что
оставались, едва хватило бы вскипятить чай. Снял  с  сучка  поперечную  пилу
"тебе-мне", для которой в данном  случае  подходило  название  "мне-мне",  и
пошел искать подходящее дерево.
   Пилить толстые кедры одному несподручно, и я остановил  выбор  на  сухой,
выбеленной солнцем, ели. Обтоптал вокруг нее снег и вонзил стальные зубья  в
звенящий  ствол.  Дружными  струйками  полились  опилки.  Когда   оставалось
допилить  несколько  сантиметров,  я  попытался  повалять  дерево  в  нужном
направлении, раскачивая ствол равномерными толчками. Макушка  ели  заходила,
как маятник.
   И вдруг, качнувшись в мою сторону, дерево оглушительно треснуло  и  стало
медленно валиться. Я ошалело рванул вверх по склону, утопая в  снегу,  ломая
кусты.
   До  сих  пор  не  пойму,  почему  побежал  вверх,  а  не  вниз.   Наверно
бессознательно кинулся к своей обители. Ель в этот момент с шумом  легла  на
мощные лапы кедра. Низко  прогнувшись  они  спружинили  и  отбросили  ствол,
унизанный сучками, в мою сторону.  Тупой  удар  в  спину  в  одно  мгновенье
впрессовал меня в мягкий, как вата, снег. С минуту лежал неподвижно,  ничего
не чувствуя и не сознавая. К  действительности  вернула  быстро  нарастающая
боль в позвоночнике. Беспокойство и страх овладели мной. Неужели конец?  Так
глупо! Но, пошевелив сначала руками, потом ногами, понял, что не пришло  еще
время "великой перекочевки".  Ствол,  впрессовавший  меня  в  снег,  стеснял
движения, но руки были свободны. Я принялся отгребать  снег--сначала  вокруг
головы, потом, с трудом протиснув  руку,  из-под  груди  и  живота.  Колючие
кристаллы струями вливались в рукава, за воротник, на шею и спину.  Лезли  в
лицо, набивались в рот, но я только радовался, что завален  снегом,  что  он
тает на разгоряченном теле, пропитывая освещающей  влагой  одежду,  так  как
прекрасно понимал, что именно снег мой спаситель.
   Руки действуя словно сами по себе, выгребали  снежную  крупу  уже  из-под
бедер. С каждой минутой я проседал все ниже. Ствол перестал давить на спину,
и я попытался выбраться из плена. К моему неописуемому восторгу это  удалось
почти сразу, и вскоре я, мокрый, но счастливый,  восседал  на  лесине,  едва
меня не погубившей: упади ель чуть  выше,  острые  сучья  пронзили  бы  меня
насквозь.
   Отдышавшись, отпилил несколько чурок и, наколов смолистых дров,  вернулся
в палатку. Набил  топку  полешками,  поджег  щепу  и,  обсыхая  у  огня,  не
переставал удивляться невероятному везению и  содрогался,  представляя  иной
исход. А вот Юра погиб, подумалось  мне  вдруг.  Ему  не  повезло.  Стечение
целого ряда обстоятельств привело к трагедии...

ЛУКСА ВЕРНУЛСЯ
  Целый месяц прошел впустую, а сегодня, когда мог, наконец, открыть счет трофеям--такой удар! Браню мышиное племя последними словами -- съели полностью двух норок, попавших в капканы, оставив на память лишь обглоданные скелеты да хвостик одной из них. По нему-то я и определил, что это были именно норки.
   С тяжелым сердцем побрел дальше. Досада от неудачи усиливалась сожалением
о напрасной гибели зверьков.
   Погруженный в свои мысли, не сразу  заметил  изюбра,  стоявшего  на  краю
овражка. Он обгладывал ольху. Услышав скрип  лыж,  олень  величаво  повернул
голову увенчанную огромными ветвистыми рогами и, как бы давая понять, что  я
значу для него  не  больше,  чем  любое  рядом  стоящее  дерево,  равнодушно
скользнул взглядом по мне и, постояв а некотором раздумье, нехотя побежал  -
сначала рысью, а  потом  изумительными  прыжками,  легко  перемахивая  через
завалы  и  ямы.  В  такие  моменты  сожалеешь,  что  в  руках  ружье,  а  не
фотоаппарат. Волей-неволей начинаешь сравнивать  между  собой  двух  таежных
красавцев: лося и изюбра. Если лось просто могучий, сильный зверь, то  изюбр
-- самое совершенное и величавое создание природы. Даже убегает так,  словно
специально предоставляет возможность полюбоваться грациозностью  движений  я
изяществом форм своего тела.
   Эта  первозданная  гармония  наверняка  вызывала  восхищение  к  у  наших
предков, и это общее чувство  как  бы  связывало  меня  в  данную  минуту  с
ушедшими поколениями. Будило в сердце желание  сберечь  эту  красоту  и  для
своих потомков.
   Такие встречи всегда очищают. Они  своего  рода  парная  баня  для  души:
смывая всю накопившуюся грязь, помогают отличать истинную ценность вещей  от
ложной. Делают добрее и лучше.
   Возвращаясь к стану, услышал со стороны устья Буге два выстрела.  Лукса!?
Помчался словно на крыльях. И не ошибся -- в куртке из солдатского сукна  он
сидел под лабазом на корточках и деловито  разбирал  содержимое  рюкзака.  Я
уставился на него так, будто не видел целую вечность.  Подбежав,  стиснул  в
объятиях.
   -- Пусти, задавишь,--бурчал он,--опять один  жить  будешь,  елка-моталка.
Лучше печку затопи,--но по его лицу было видно, что и он рад встрече.
   -- Чего так долго не приходил?
   -- Мал-мало загулял,--широко улыбнулся охотник.-- И  нарты  долго  искал.
Нашел, да старые. Продукты только  до  Джанго  довез  --  сломались.  Ладно,
сходим принесем. Там много еще осталось. Сразу были забыты съеденные  мышами
норки, сучкастая ель. А когда из рюкзака появились сгущенные сливки,  свежий
хлеб и индийский чай, то и все прочие неприятности, случившиеся со  мной  за
время его отсутствия, вовсе отодвинулись  куда-то  далеко-далеко.  Растопили
печь. Сели ужинать. Насладившись вкусом давно забытых продуктов, я плюхнулся
на спальник и блаженно  вытянулся  Лукса  набил  трубку  махоркой,  закурил,
поглядывая на меня: -- Чего поймал? -- с  возможно  большей  небрежностью  в
голосе спросил, наконец, он.
   Я выразительно излил душу, в адрес ненасытных мышей. Лукса,  сочувственно
качая головой, соглашался:
   -- Сколько живу, а столько мышей не помню. Надо чаще ловушки проверять.
   Перед сном вышел проветриться. Остывший воздух был упруг и  жгуч.  Черная
бездна манила дырочками звезд. Изящный ковш Большой Медведицы, опершись дном
о скалу, подливал чернил в и без того непроглядную тьму.
   Из трубы, как из пасти дракона, вырывался столб  пламени,  обстреливающий
яркие звезды недолговечными светлячками искр. Холод незаметно пробрался  под
одежду. И сразу таким уютным показалось наше тесное  брезентовое  жилище.  Я
поспешно юркнул обратно. Тепло ласково обняло, согрело; приветливо  закивала
оплывшая свеча, привычно  попыхивал  трубкой  Лукса.  Даже  поленья,  словно
обрадованные моим возвращением, с новой силой возобновили звонкую, трескучую
перебранку.

ПАМЯТИ ДРУГА
   Проснулся от сильного озноба. "Снежная процедура", полученая накануне, не
прошла даром. Отмахнувшись от недомогания,  я  все  же  отправился  в  обход
путика.
   На обратном пути вдруг почувствовал, как силы с каждым шагом  тают,  ноги
наливаются свинцом. Сонный туман, заполнивший мозг, лишил  меня  воли,  и  я
остановился отдохнуть. И ладно бы посидел с минутку, да  пошел  дальше.  Так
нет. Прельстившись солнечным, теплым  днем,  уложил  лыжи  камусом  вверх  и
прилег на них. Глаза закрылись сами собой. Навалившаяся  дремота  понесла  в
мир грез, и я полетел в бездну с чувством блаженства и покоя.
   Внезапно кольнувшая мысль:  замерзаю!  -  пронзило  меня,  подобно  удару
электрического тока. С трудом разомкнул  склеенные  изморозью  веки.  Ветер,
дувший в голову, уже успел намести в ногах сугроб. Как ни странно, холода  я
не ощущал. Только мелкая дрожь во  всем  теле.  Ни  руки  ни  ноги  меня  не
слушались. После нескольких попыток, я сумел все-таки перевалиться на  живот
и с трудом встать на четвереньки. Качаясь взад-вперед, размял бесчувственные
ноги. Потом  медленно  выпрямился  и  стал  приседать,  размахивать  руками.
Немного согревшись, надел рюкзак и поплелся дальше. Как добрался до  палатки
- уже не помню.
   Три дня, не вставая, пролежал к спальном  мешке  в  полузабытья.  Спасибо
Луксе, каждый день, перед уходом, он заносил в палатку несколько охапок дров
и вливал в меня какие-то отвары.
   За время болезни я сильно ослаб, но зато на всю жизнь усвоил:  заболел  -
не ходи, отлежись. Организм с зарождающейся хворью быстро справится сам.
   Когда, наконец, дело пошло на поправку,  я  много  раз  вспоминал  своего
друга Юру Сотникова и его напарника Сашу  Тимашова.  Мои  злоключения  сразу
показались такими незначительными и пустяковыми  по  сравнению  с  тем,  что
выпало на их долю.
   Когда я думаю о Юре,  банальное  затасканное  сочетание  слов  "любовь  к
природе" приобретает новое свежее звучание. Оно звучит так,  словно  слышишь
его впервые.
   Интересно, но оказывается одни и те  же  слова  звучат  по  иному,  когда
думаешь о разных людях. Если мысленно представить  жизненный  путь  Юры,  то
слышишь истинное значение этих слов. Вся жизнь Юры - это ЛЮБОВЬ К ПРИРОДЕ.
   Познакомился я с Юрой в 1968 году во Владивостоке в один из тех  чудесных
сентябрьских дней, которыми славится Южнее Приморье. Он  сразу  привлек  мое
внимание, чувствовалась личность, хотя внешне был малоприметен и  даже  чуть
старомоден. Среднего роста, спортивного вида, темно-русые  волосы  аккуратно
острижены. Защитного цвета рубашка с короткими рукавами заправлена в  черные
брюхи с тщательно отутюженной стрелкой. На простом русском  лице  с  впалыми
щеками выделялись серые, глубоко  посаженные,  но  в  то  же  время  как  бы
распахнутые, глаза. В них отражалась безмерная доброта и тепло его души.  Но
где-то в глубине всегда таилась легкая, непроходящая грусть. Даже когда  Юра
смеялся, а посмеяться он очень любил, она не исчезала,  как  не  исчезала  и
добрая улыбка на губах. Вздернутый кончик носа начисто лишал  выражение  его
лица мужественности. Хотя на самом деле он был сильным  волевым,  человеком.
Юра  до  самозабвения  любил  природу,  много  путешествовал  и  мы   быстро
подружились.  Больше  всего  меня  восхищала  в  нем  целеустремленность   и
безоглядная готовность к бескорыстной помощи.
   Мы вдвоем четырежды пересекали Сихотэ-Алинь с побережья Японского моря до
реки  Уссури.  Совершили  несколько  небольших,  но  памятных   походов   по
изумительной красоты горам Южного Приморья.
   Вскоре судьба разлучила нас. Из писем я знал, что в августе 1972 года Юра
с нашим общим любимцем,  русским  богатырем  к  красавцем,  Сашей  Тимашовым
отправился в очень сложный маршрут по притокам реки Алдан: Гонаму и Учуру. А
в конце ноября отец Юры, Василий Иванович, сообщил, что ребята с маршрута не
вернулись.  Поиски,  организованные  Алданским  авиаотрядом   и   геологами,
пришлось прекратить из-за рано выпавшего глубокого снега и  низкой  сплошной
облачности.
   С наступлением весны по инициативе  комитета  комсомола  Дальневосточного
политехнического института, выпускниками  которого  были  Юра  и  Саша,  при
активной помощи  Приморского  филиала  географического  общества  СССР  была
собрана поисковая группа в составе восьми человек под руководством одного из
самых титулованных туристов Дальнего Востока - Бориса Останина. За неделю мы
добрались до верховьев Гонама и начали сплав с частыми остановками в  местах
возможной трагедии.
   Возле устья ключа Нинган, в шестистах  километрах  от  последнего  жилого
поселка, нашли в брошенной избушке геологов записку. Вот ее полный текст:

"Тем, кто, возможно, будет разыскивать нас.
  Вышли на Гонам 1 августа. В ночь с 23 на 24 августа пятиметровым паводком унесло лодку и снаряжение. Сюда добрались на легком плоту 2 сентября в крайне истощенном состоянии, т.к. голодали. Здесь держались частично (очень мало) на грибах и ягодах. В этом состоянии разобрали склад, чтобы построить плот. Сегодня, 15 сентября, мы отправляемся вниз по Гонаму. Надеемся встретить на Учуре людей. Ноги опухли, передвигаемся с трудом.
15.09.72 г.
Сотников. Тимашов.
Р. S. Существенно обижены на геологов, улетевших отсюда в этом году с нарушением закона тайги. Немного муки и крупы очень облегчили бы наши страдания."
   Позже на метеостанции Чюльбю (в двухстах сорока километрах от устья  реки
Нинган) метеоролог  Шатковский  по  журналу  наблюдений  подтвердил,  что  в
двадцатых числах августа 1972 года шли проливные дожди и уровень воды в реке
Учуэ у метеостанции за сутки поднялся на восемь метров!!  Это  соответствует
подъему воды в среднем течении Гонама на пять-шесть метров. Такой быстрый  и
мощный подъем воды характерен для районов вечной мерзлоты. Оттаявший за лето
верхний слой почвы перенасыщен влагой, и поэтому во  время  дождя  вода,  не
задерживаясь, сразу скатывается с гор прямо в  реки.  Мы  сами  в  верховьях
Гонама  были  застигнуты  двухметровым  паводком  после   непродолжительного
ненастья.
   Ниже Нингана река прорезает высокие гранитные хребты я  каскады  надсадно
ревущих порогов следуют один за другим. Я до сих пор  не  могу  понять,  как
обессиленные  ребята  на  неповоротливом  плоту  из  бревен  сумели   пройти
Солокитский каскад, протяженность которого  46  километров,  где  даже  наши
надувные плоты надолго исчезали с