который числится под
шифром Ф-801-83/809-6,.
     В  ссылку  мне  писали многие  инакомыслящие, родственники осужденных и
просто незнакомые люди. Выражали сочувствие, предлагали помощь. Не было дня,
чтобы я не получал по 2-5 писем. Приходили письма и из-за границы. Я отвечал
на  них.  По содержанию писем было видно, что доходит  только незначительная
часть. Из моих писем, особенно за границу доходило еще меньше. Еще в  лагере
после  проверки  заявлений  о розыске за  утраченные  письма почта постоянно
выплачивала  мне по  50  копеек  за  письмо. Здесь я  взял  основополагающие
почтовые документы "Устав связи СССР", "Почтовые правила",  "Правила выплаты
компенсации за утраченные международные почтовые  отправления"  и сделал для
себя интересное  открытие,  что  за каждое утраченное заказное международное
письмо  почта  должна  выплачивать по  11руб.76коп.  Это  при  стоимости его
отправки  в то  время  16коп.  Из  моих  заграничных  писем,  как  я  быстро
установил, доходило до  адресатов не  более 30%.  Причем  не доходили  самые
невинные  письма  -  письма,  в  которых,  не было  ничего  кроме  советской
открытки.
     В "Уставе связи СССР" я вычитал, что если на заявление о розыске не дан
ответ  для заграничных писем в течении полугода, то клиент вправе подать иск
к почте в суд, приложив к исковому заявлению квитанцию  и копию  заявления о
розыске (либо квитанцию о посылке такого заявления).
     Поскольку на мои заявления о розыске почта вообще  ничего не  отвечала,
то выждав положенные сроки, я в соответствии о п.п.99,103-105  "Устава связи
СССР" обратился с иском в районный суд п.Багдарин.
     Судья  Виноградов  затребовал  все   почтовые  правила  и  документы  и
убедился, что  я полностью прав. Начальник Багдаринской почты Тудыпов  также
ничего  вразумительного  сказать  не  мог, кроме  того, что  на  их  запросы
Центральный  почтамт не отвечает.  Советский международный почтамт в Москве,
находившийся тогда  на Комсомольской  площади,  а  точнее  Центральное  бюро
рекламаций этого почтамта считало просто ниже своего достоинства отвечать на
запросы  подчиненного  подразделения.  Да  и,  повидимому,  впервые  в  этом
государстве  рабской психологии  нашелся человек, который вздумал предъявить
иск к  почте за отправленные за  границу письма. Ибо и дураку было ясно, кем
эти письма "терялись" и одно название этой организации наводило страх и ужас
на всех советских людей.
     Ни  одной  расписки о передаче  иностранному  почтовому ведомству  моих
писем  почта  представить  не могла.  Виноградов  потянул,  потянул  время и
вынужден был назначить  судебное разбирательство. На  суде Тудыпов  признал,
что почта  потеряла  мои  письма. И  Виноградову  ничего не  оставалось  как
присудить в мою пользу около 50 рублей за утрату 5-и писем.
     Второй иск я уже подал на 150 рублей и, как суд не крутился, он признал
его правильность.  По третьему иску я уже получил  300  рублей. После чего я
решил, что будет  справедливо, если я ежемесячно буду получать с государства
свою докторскую  зарплату 500 рублей. И стал каждый месяц писать под копирку
и  посылать за  границу по 48 заказных  писем.  Многие письма  не  содержали
ничего, кроме  советской открытки, в других, например, в Академию  Наук, так
называемых  социалистических  стран,  была  только фраза "В  соответствии  с
Хельсинскими Соглашениями прошу  оказать  содействие в  выезде  из СССР",  в
третьих, в  частности  в  Посольства  западных стран,  были  поздравительные
открытки, например, с таким  текстом "Поздравляю женщин  Посольства с Днем 8
Марта". Эти писъма я посылал обычно как ценные и оценивал в 30-50 рублей. Но
скажите  какой  нормальный   советский  человек   будет  поздравлять  женщин
американского посольства с днем  8 марта?!  Этих  хищных  злых империалистов
(как утверждала советская пропаганда),  поджигателей войны! Естественно, КГБ
просто выбрасывало их в корзину. Чем я и решил воспользоваться.
     Но  когда  речь  зашла о  суммах  намного превышающих  бюджет  местного
скромного отделения связи, почта  закричала караул, КГБ закрутилось,  что бы
придумать. С моими последующими исками с  общей суммой  около 2 тыс. рублей,
суд тянул почти год. К тому времени  меня вновь  арестовали и,  когда  после
многочисленных жалоб,  их  присудили в мою пользу,  меня  об  этом  даже  не
известили.  Решение  суда вступило в  законную силу и месяца через два  было
отменено. К этому  времени, повидимому,  разослали указание судам в подобных
исках отказывать. Повторный суд Октябрьского  р-на  г.Улан-Удэ (судья Беляк)
отказал во всех исках под  нелепым предлогом, что "Болонкин  не доказал, что
его  письма  утеряны!?". Напрасно я  взывал  к  логике,  к здравому  смыслу,
говорил, что не клиент должен  доказывать, что  его письма  утеряны, а почта
должна  доказать, что она указанные почтовые отправления вручила, предъявить
расписки получателей или на худой  конец иностранных почтовых ведомств. Даже
показывал  письма  своих адресатов, в  которых было  написано, что указанные
почтовые отправления они не  получили! Все было  как в обществе  глухонемых,
если нужно, коммунистический суд попирает любую логику.
     Все последующие иски  отклонялись  под  этим предлогом.  А апеляционные
инстанции просто не отвечали.
     Во время ссылки в п.Багдарин я  начал писать воспоминания о следствии и
суде по  моему делу, о пребывании в брежневски^х концлагерях, о том, что мне
пришлось пережить и повидать с момента  ареста, о  тех деяниях и литературе,
за которые меня  арестовали. За  полгода я исписал мелким почерком  около 10
ученических  тетрадей.  Рукопись  озаглавил  "Обыкновенный  коммунизм". Ее я
никому не показывал и хранил во дворе в куче мусора под тазиком. Конечно,  я
понимал, что издать ее в СССР при  существующем тогда терроре невозможно.  И
думал сохранить до лучших времен или  хотя бы оставить  потомству  до  поры,
когда эти времена наступят.
     Главная  задача  любой  диктатуры,  особенно  кровавого   режима,[
]состояла  в  том,  чтобы  скрыть  от  общественности свои  злодеяния,
оболгать свои жертвы. И это особенно удавалось  Сталину, отправившему на тот
свет десятки миллионов  людей.  И главным оружием и защитой этих жертв  была
гласность, извещение  общественности о творимых власть имущими злодеяниях. В
60-70 годы кровавые  репрессии  не  достигли сталинских масштабов только  по
одной причине -  находились люди, которые собирали материал о преследованиях
и арестах  за  инакомыслие и предавали  этот  материал огласке. Их  хватали,
арестовывали,  обвиняли в  антисоветчине  и клевете, сажали.  Но на их место
приходили  другие.  Достаточно  вспомнить  нелегальный   бюллетень  "Хроника
текущих событий",  в  котором предавались гласности политические процессы  и
репрессии.  Сотни людей пострадали за издание  этого  бюллетеня, десятки раз
КГБ арестовывало  в полном  составе его издателей. Но каждый  раз находились
новые  люди,   продолжавшие  дело   своих   единомышленников   и   бюллетень
просуществовал  около  15  лет,  несмотря  на  неоднократные   торжественные
обязательства КГБ покончить с ним в течении полугода.
     И   все   усилия  правителей   представить   СССР  в   глазах   мировой
общественности  в  виде  некого  социалистического  рая,  где  трудящиеся  в
перерывах  между героическим трудом, наслаждаются счастливой жизнью и славят
своих коммунистических благодетелей, шли прахом.
     За  предыдущие  годы  в  торгующих,  организациях  поселка  на  складах
скопилось большое число неработающей техники: холодильники, радиоаппаратура,
часы и т.п., которая мертвым грузом висела на балансе.
     Часть ее уже с завода приходила не действующая, бракованная, часть как,
например,  холодильники  мяли  и растрясали  в дороге. Многие  детали из них
просто воровали. Так мне приходилось видеть радиолу, у  которой была пробита
задняя,  картонная  стенка  и  вынуты ценные радиодетали.  Везти все это для
ремонта обратно было очень накладно. Да  и не было никакой уверенности,  что
при обратной доставке по длинным ужасным сибирским грунтовым дорогам все это
не придет снова  в прежнем негодном виде. Для этих организаций я был  просто
клад.   Ко  мнe  стали  приставать   с  просьбами   о   ремонте.   В   целях
предосторожности   я  пошел  проконсультироваться   к  местным   юристам,  в
частности, к  районному  судье  Виноградову  А.Н.  Меня  заверили,  что  все
законно, но  я должен оформить  отношения договором. Были оформлены договора
между  мной лично  и  организациями,  в  которых  было  четко  указано,  что
организации  отвечают за правильность оплаты и  "обязуются оплатить работу в
соответствии с существующими расценками".
     Трудность  ремонтов   состояла  в  том,  что  не  было  запчастей.  Мне
приходилось  писать  на  заводы,  в  "Посылторг", скупать вышедшую  из строя
бытовую  технику у местного населения  с тем, чтобы добыть искомую деталь. У
холодильников обычно при перевозке  мяли и деформировали двери и естественно
никто не хотел брать такой агрегат. Часть дверей я снимал с купленных старых
холодильников,  часть  привозил мнe  из  Улан-Удэ  знакомый  шофер,  который
доставал их  у  мастеров  по ремонту. В ноябре  1977г я  вообще уволился  из
быткомбината, проработав там всего  полгода, и перешел целиком на  работу по
договорам. Худо  бедно,  но  производя  ремонт разной  техники я  съэкономил
государству немалые тысячи,  хотя доход мне был  мизерный. В общей сложности
почти за  два года  пребывания Б ссылке я получил около 1000 рублей,  из них
600-700 рублей  ушли на покупку запчастей. Таким образом  за работу мне было
выплачено около 300 рублей или около 15 рублей в месяц.

        13. ВТОРОЙ АРЕСТ

     В  начале июня 1978г кончался срок моего пребывания в Сибири. Это  было
связано  с тем, что везли меня на ссылку более месяца по  этапу и вместо  21
сентября  1976г  выпустили  только  в  конце  октября  1976, a  каждый  день
пребывания в заключении считался за 3 дня ссылки.
     По  опыту  других ссыльных политзаключенных я  знал,  что в конце срока
КГБ, как правило, устраивает какую-нибудь провокацию и фабрикует новое дело.
Я вел себя максимально  осторожно,  не  ввязывался ни в какие конфликты и, в
основном, сидел дома.  Более того, я  планировал примерно за  месяц до конца
ссылки  исчезнуть, поселиться тайно у кого-нибудь  из моих знакомых и  после
окончания срока скрытно выехать со ссылки, чтобы не могли приписать побег. В
этом случае, самое большее, в чем  меня  могли  обвинить, это в  том, что  в
течении месяца  я  не отмечался  в милиции.  А  это только  административное
нарушение,.
     Но, видимо, кто-то и когда-то уже додумался  до этого. Во всяком случае
власти  меня  опередили. 15  апреля  1978  года  ко  мне пришла  женщина  из
бухгалтерии КБО и попросила  меня немедленно пойти с ней в КБО для выяснения
неясностей в  каком-то  бухгалтерском  документе. Ничего  не  подозревая,  я
пошел.  Там оказался сотрудник милиции  следователь Корнев Анатолий, который
предъявил мне акт ревизии. В нем говорилось, что ремонт, который я делал для
организации,  незаконен,  ибо  договоров  о   ремонте   в   бухгалтериях  не
обнаружено. И  я  понял  замысел КГБ.  В  бухгалтериях организаций  договора
изъяли и  уничтожили.  Теперь меня  можно обвинять в чем  угодно.  Я  сказал
Корневу, что вторые экземпляры этих договоров есть у меня дома. Это, видимо,
было для него полной неожиданностью. Он ругнулся по поводу того, что на него
взвалили это дело и потребовал, чтобы я пошел с ним в милицию для выяснения.
В милиции меня без лишних слов обыскали, отобрали все документы и посадили в
одиночную камеру предварительного заключения (КПЗ).
     На  следующий день  после ночи на голых деревянных нaрax, меня отвели к
прокурору Баргееву А.А., который тут же подписал ордер  на арест, и повели в
мою избушку  на  обыск.  Замок на дверях избушки оказался весь искареженный,
кто-то уже пытался проникнуть в дом.
     Я  достал  вторые  экземпляры договоров и стал требовать,  чтобы Корнев
внес их в  протокол обыска. Препирались  мы  с ним примерно полчаса. Но  все
было бесполезно. Наличие договоров портило им всю фабрикацию и он  так  и не
согласился  их внести. Не  вносились в протокол  и  многие другие документы.
Единственное, что  мне удалось добиться, - это внести в протокол номера моих
экземпляров (копии)  квитанций  на  выполненные работы в КБО,  которые я ему
сдал. Но это не помешало неугодным  квитанциям в  дальнейшем исчезнуть и суд
оказался глух  к  моим  просьбам  выяснить,  куда они  делись,  даже  просто
сопоставить протокол обыска с наличием квитанций в деле. Аналогично  исчезли
или остались без внимания и многие магазинные и посылочные  квитанции (чеки)
на запчасти, ибо при их учете сумма заработка  (по их терминологии "хищения"
социалистической собственности) получалась слишком мизерной.
     Единственное, что мне удалось  отстоять, это  то, что вторые экземпляры
договоров не были уничтожены и были все же включены в дело. Но для этого мне
пришлось  послать  десятки  жалоб  и  заявлений  во  все  инстанции, грозить
тотальной  голодовкой.  И  КГБ,  видимо,  не  решилось  на  их  уничтожение,
сфабриковав новое обвинение в том, что ремонта якобы было сделано на меньшую
сумму,  чем выплачено  зарплаты.  Забавно, что  срочно  присланный в подмогу
Корневу следователь  из  Улан-Удэ  Александров  на мое  замечание: "Если мне
заплатили больше, чем  положено,  то сажайте тех кто "переплатил", а  с меня
вычтете лишнее", в наглую ответил: "Нам надо посадить не их, а тебя!"

        14. УЛАН-УДЭНСКАЯ СЛЕДСТВЕННАЯ ТЮРЬМА

     Примерно  20 aпреля  1978г  меня повезли из п.Багдарин  в Улан-Удэнскую
следственную тюрьму. В тюрьме сдали охране и заперли в предварительном боксе
охранного отделения. Вскоре из КПЗ какого-то отделения милиции привезли двух
в доску пьяных арестантов Гаврилова и Олейчика, которые орали и буйствовали,
особенно  Олейчик.  Но  тюремщики обходились  с ними весьма  деликатно. Если
простой заключенный мог  быть избит  за малейшее возражение, косой  взгляд и
просто  ради  развлечения,  то  обхождение  с  Гавриловым и  Олейчиком  было
нaредкость удивительным. Как я потом выяснил, это[ ]были стукачи,
которых оперчасть использовала в  тюрьме, а также возила по КПЗ для подсадки
и террора  арестованных, а  при нужде и  лжесвитедельства.  Расплачивались с
ними  за это чаем, водкой и наркотиками и, судя по степени опьянения,  водки
для них не  жалели. Привезли их в связи с моим прибытием и поместили  в одну
со мной камеру.
     Меня интересовал вопрос, откуда оперы  берут наркотики и деньги,  чтобы
"благодарить"  стукачей  за  их деятельность.  Алeксaндр  Гаврилов,  который
просидел  со  мной несколько месяцев, -  дольше,  чем кто-нибудь  другой,  и
который в конце концов перестал скрывать,  что  он стукач и посажен  со мной
специально, объяснил мне, что оперы отбирают это зелье у наркоманов, находят
при  обысках в передачах,  а то  и просто получают  для передачи  от  друзей
арестованных.
     Что касается водки  и чая, то  их  они покупали и  приносили  на  те 15
рублей  зарплаты  в  месяц,  которая полагается заключенным -стукачам  за их
"труд". Официально этот фонд именуется "Фонд поощрения лучших" или "вставших
на путь исправления".  Причем, если в КГБ зарплата стукачам, переведалась на
их лицевой  счет и они могли на нее на общих основаниях отовариться в ларке,
то в МВД оперы могли брать эти деньги из  кассы якобы для отоварки "лучших".
Александр  Гаврилов,  а  потом  и  многие  другие  стукачи  с   негодованием
рассказывали мне как их надувают оперы, давая иногда 1,5 рублевую плитку чая
заставляя расписываться, что "лучший"  получил продукты сполна на 15 рублей.
Разницу,  разумеется,  оперы клали  себе в  карман. А  если  "исправившийся"
начинал возмущаться,  то вообще не получaл ничего,  ибо на его  место всегда
была тьма желающих.
     Иногда оперы поступали  еще  хитрее.  Стукач получал  свою  плитку чая,
расписывался,  его уводил  надзиратель, устраивал  ему  обыск,  забирал  эту
плитку и отдавал оперу. Тот "награждал" этой  плиткой  следующего стукача, у
которого  вновь отбирали и т.д. Так же  иногда  делали  и с  "дрянью", с той
разницей, что неугодному или  проштрафившему стукачу при нахождении ее могли
еще пришить дело по употреблению или распространению наркотиков.
     Впрочем снабжение опером стукачей чаем, водкой, наркотиками было далеко
не единственным и может даже не главным способом благодарности. Значительный
доход  надзиратели  и  оперы  получали  от  грабежа  подследственных  руками
стукачей,  либо блатных,  возможностей грабежа,  которые  они  предоставляли
стукачам, и попустительства такому грабежу.
     Дело в том, что при аресте  человека забирали в вольной одежде, которая
стоила недешево. Это могла быть и норковая шапка,  дубленка,  дорогое пальто
или  куртка,  импортный  костюм, полувер,  кофта,  красовки  или заграничная
обувь. Когда арестованного  привозили в тюрьму, то у него  отбирали  деньги,
ценности,  зaставляли  сдавать в камеру хранения  часы. Полагалось сдавать в
камеру хранения  и ценную гражданскую одежду и получать в замен арестанскую,
но  обычно это  не  делали. Да  и  кладовщик - такой  же  зэк, работающий  в
хозобслуге, мог своровать и продать надзирателям за бесценок хорошие вещи. А
поскольку  кладовщики постоянно менялись, то потом что-либо доказать и найти
концы было просто невозможно.
     Таким  образом, большинство  подследственных приходило в камеры в своей
гражданской одежде. А если на нем было что-нибудь ценное, то надзиратели его
временно "по ошибке", сажали к стукачам или блатным и те буквально раздевали
его до нитки. Подобное мне часто приходилось наблюдать  и испытывать самому,
когда мне присылали теплые носки или варежки.
     Все  это  за  бесценок  за бутылку  водки  или  плитку  чая  передовали
надзирателям. Часто и оперы были непрочь поживиться у такой:
     кормушки. После грабежа подследственного, если нет нужды в выуживании у
него каких-то сведений, перебрасывали в общую камеру.
     Другой способ подкормки стукачей состоял в грабеже передач.
     Кому доводилось  носить  передачи подследственным, тот знает  с  какими
муками, унижениями и оскорблениями это связано.
     Порой мать  или близкие, потрясенные арестом родственника,  сами  из-за
этого попавшие  в трудное  материальное  положение, с  трудом  наскребают на
разрешенную  раз  в  месяц  (если  следователь  соблаговолит  не  возражать)
передачу подследственному. Им ни  только порой трудно достать  кусок колбасы
или полкило масла, но приходится рано вставать, иногда целые дни проводить в
тюремных  очередях,  наслушаться оскорблений  от  приемщицы,  умолять  ее не
выбрасывать те или  иные  продукты, которые в  большинстве вдруг оказываются
"неположенными". Искромсанные продукты, вскрытые фабричные банки, в которых,
вечно  ищут что-то запрещенное, наконец, отправляются к  подследственным. По
пути тюремщица может присвоить или подменить какие-то продукты. Непрочь  ими
полакомиться  и  надзиратели  - все  равно  подследственный  не  в состоянии
проверить что и сколько было.
     При  этом оперы  подкармливали стукачей  так.  Перед  тем  как  вручить
передачу подследственного  срочно переводили в камеру  к стукачам, вслед  за
этим приносили передачу или посылку. Стукачи, конечно, набрасывались на нее,
устраивали  коллективное  пиршество вместе с  владельцем (мол  в  камере все
общее),  после  чего  владельца  перебрасывали в  прежнюю  камеру.  При этом
хорошо, если стукачи хоть что-то разрешали ему взять из его же передачи (мол
забирать с собой передачу не принято).
     Но особо страшные слухи ползли по тюрьме о так называемых пресс -хатах,
специальных камерах со  стукачами, в которые  бросали,  как  к  волкам в