иги, а при обысках  у  инакомыслящих стали изымать уже
не единичные экземпляры, а целые тиражи  запрещенной литературы, в советских
верхах поднялась паника. Там прекрасно понимали, что с пишущей машинкой, где
затратив колоссальный труд  получаешь всего 4-5 копий, особой пропаганды  не
сделаешь. Но если без особого труда чуть ли не каждый может изготовить сотни
и  тысячи экземпляров,  то  эта, идущая  снизу  свобода печати может в корне
подорвать существующий режим. Было задействовано все КГБ и началась охота во
вовсесоюзном масштабе.
     К  этому  времени попал на  учет КГБ и я,  правда  как простой читатель
запрещенной литературы. В  Ленинграде  я показал  кое-что  из самиздатовских
материалов В.Сенюкову - мужу сестры жены. Он очень заинтересовался, попросил
кое-что  перепечатать.  Я дал  при условии, что  он не  будет показывать это
своей жене  Валентине. К сожалению.  он не сдержал своего обещания,  показал
ей,  она потащила статью  "Дочь  Деспота"  (о  дочери  Сталина  Светлане) на
работу,  похвастаться перед  подругой. Потом вспомнила, что  у подруги  дядя
работает в  КГБ.  Прибежала домой, в панике все  сожгла.  Когда ее дернули в
КГБ, рассказала все о муже, о том, что литература  получена от меня, но мужу
ничего о вызове в КГБ не сказала. Когда дернули его, якобы в соцстрах, то он
также с перепугу  вложил меня, но у него хоть хватило мужества позвонить мне
в Москву и сказать об этом.

        3. ЛИСТОВКИ

     1  июня 1972г  исполнялось  10  лет  со  дня крупного повышения цен  на
продукты  питания в 1962г. При этом  повышении советские правители в  1962г.
клялись, что это повышение временное, "пройдет 2-3 года и цены будут сделаны
ниже, чем были."
     Юрий  Юхновец решил  отпечатать и  распространить листовки, посвященные
этому событию.  Я пытался  его отговорить от этой затеи, но он  был настроен
решительно. Он попросил меня помочь составить текст (который он переделал по
своему, внеся в него вместо фактов эмоции) и отпечатать несколько вариантов.
В общей сложности было изготовлено более 3,5 тысяч листовок.
     В ночь на I июня  1972г. Юхновец с товарищами разбросал эти листовки по
почтовым ящикам в 6-и районах Москвы. На другой день он передал информацию и
образцы  листовок  Петру  Якиру,  а тот спустя  несколько  дней  иностранным
корреспондентам. 19 июня  1972г  информация о распространении  и  содержание
листовок былa передана зарубежными радиостанциями.
     Пожалуй  это было самое крупное распространение листовок  с  20-х годов
существования советской  власти. ЦК дало указание КГБ во что бы  то ни стало
найти виновных. Все московское КГБ было поставлено на ноги.
     Беседуя  с Петром Якиром при вручении листовок, Юхновец  сказал, что он
связан  с   группой  интеллигенции,  располагающей  множительной   техникой,
способной как  снабжать  этой  техникой  других так и  выпускать  в  больших
количествах подпольные журналы и издания.
     В июле 1972г Якир был арестован. К сожалению,к этому времени он спился,
уже не  мог существовать без алкоголя. КГБ пообещало ему море водки, лишь бы
он заговорил. И он наговорил 120 томов,  в том числе и  о  нашей группе. Мой
телефон был подключен на запись и я стал замечать за собой слежку.

        4. АРЕСТ. СЛЕДСТВИЕ

     В сентябре 1972г  Георгий Давыдов возращался в  Ленинград из  Сибирской
геологической экспедиции. Он дал телеграмму, что будет проездом через Москву
и мы приготовили для него передачу.
     27  сентября  он  заехал  ко  мне,  набил  полный  рюкзак  литературой,
фотопленкой и отправился в аэропорт. До отлета самолета оставалось несколько
часов и тут он сделал крупный промах, решив сдать рюкзак в камеру хранения и
прогуляться по  городу. Трудно сказать был ли за ним хвост  еще  с Сибири (в
экспедиции наверняка следили за ним) или он  подхватил (и не проверил) хвост
от меня.
     Во  всяком  случае  кагебисты  полезли  проверить  содержимое  рюкзака,
подпрыгнули  от удачи,  тут  же арестовали Давыдова, спустя пару часов меня,
Балакирева, Зарю с Рыбалко. На следующий день был взят
     Юхновец, а спустя пару дней разыскали в командировке и Шаклейна.
     Обыск у меня длился около 10 часов. В нем  участвовало 10-12 кагебистов
под руководством  следователя Горшкова  С.Н.  Помимо запрещенной  литературы
изъяли  пишущую  машинку и радиоприемник. Забавно, что хотя обыск  был очень
тщательный (перебирали каждую бумажку, простукивали стены, разбирали бытовые
приборы и т.п.) ни один тайник не был обнаружен. Кроме того, (что было очень
важно) мне удалось незаметно спрятать и записную книжки.
     Около 2-х часов ночи меня вывели, посадили в легковую машину между двух
здоровых кагебистов  и отвезли в Лефортовскую следственную тюрьму КГБ. Здесь
раздели  до гола, прощупали каждую  складку одежды, заглянули в  зад. "И там
запрещенную  литературу  ищите!"- не  выдержал я. "Так положено",-  ответила
надзирательница.
     После  обыска  отвели в  темную  одиночную камеру с железной  койкой  и
столиком,  зацементированными  в  пол, и небольшим зарешеченным оконцем  под
потолком,  закрытым снаружи  железными  жалюзами.  Горшкова вскоре  заменила
бригада  следователей  под руководством  Трофимова А.В.,  который  занимался
лично  мной.  Мне  он  напоминал крысу,  готовую ради  личной выгоды служить
любому режиму будь то фашизм, нацизм или коммунизм. Лишь однажды вырвалась у
него мысль, которая, видимо, беспокоила его. "Вот вы все говорите о невинных
сталинских  жертвах",  - сказал он  мне,- "А знаете  сколько работников НКВД
уничтожил Сталин?"
     "Диктаторы, заметая  следы, в  первую очередь  уничтожают  исполнителей
грязных дел",- ответил я. Больше он к этой теме не возрaщaлся.
     Иногдa  нa допросax  вeличeствeнно  появлялся  нaчaльник  слeдствeнного
отдeлa  КГБ по Москвe и  Московской  облaсти  Коньков  Н.И.  по габаритам  и
поведению  напоминавший  разжиревшую свинью.  Из  всех  сотрудников  КГБ,  с
которыми  мне приходилось  иметь дело, я  не встречал ни одного интеллигента
даже  начального  уровня.  Такую  роль   пытался  играть  только   начальник
Лефортовской   тюрьмы    Петренко.   Он   любил   вызывать   подследственных
инакомыслящих  к  себе  в  кабинет  и распространяться  о  своем  участии  в
знаменитом   деле   Рокотова   (подпольное   производство   одежды),   когда
коммунистические правители применили обратную силу закона  и казнили  группу
предпринимателей. Забавно, что  надзиратели,  уводя заключенных от Петренко,
подвергали их тщательному обыску. Видимо, взаимная слежка проела систему КГБ
сверху  до низу. Мне пришлось слышать  разговор  двух кагебистов, когда один
пригласил другого выпить. Тот ответил: "С тобой выпьешь, а ты потом  пойдешь
и вложишь!"
     Сидел  я все время  в 3-х  местной  камере со стукачами. В основном это
были  валютчики, крупные взяточники, лица обвинявшиеся в грабеже иностранцев
и измене  родины. Самым заметным среди них был Анатолий Грицай, обвинявшийся
в пособничестве шпиону и попытке незаконного перехода  границы. Выдав одного
из крупных западных  разведчиков,  помогавшего  ему в побеге  на  Запад,  он
отбывал  свой  срок  в  следственной  тюрьме  КГБ,  занимаясь  стукачеством,
психологической обработкой и намотал срок многим людям.
     Политическиx вместе  никогда  не  сажали.  Питание было отвратительным,
медицинской  помощи практически никакой, полная  изоляция от  внешнего  мира
(только  иногда  газета  "Правда"), сон  на железных  прутьях койки с  тощим
матрацем превращался в ночную пытку.
     Следствие  длилось  9  месяцев.  Трофимов  был  раздражен  и  постоянно
попрекал меня: "Вы что-то вспоминаете, когда  Вас припрешь фактами к стенке!
Вот  такой-то  (он  называл  имя одного из членов группы) не успеешь  задать
вопрос, как выхватывает нз рук микрофон и все говорит!"

     КГБ изучало всю жизнь, стараясь помимо статьи 70-ой  Уголовного Кодекса
РСФСР (антисоветская агитацня  и пропаганда) пришить  какое нибудь уголовное
преступление, перебрало  12 статей.: от занятия запрещенным промыслом (давал
частные уроки), до измены Родине (Балакирев показал, что я,  якобы, в случае
ареста, готов  рассказать  иностранным корреспондентам советские технические
секреты (интересно  как это я  мог сделать находясь  в тюрьме КГБ?)). Однако
несмотря на все  усилия  КГБ зацепиться  за что  - нибудь еще  им так  и  не
удалооь.   Практически   я  был  чуть   лн  не  единственным  заключенным  в
политическом Мордовском  концлагере, у которого была чистая 70-я статья  без
уголовных "довесков".

     После 9-и месяцев следствня мне было  вручено обвинительное заключение,
состряпанное  Трофимовым  в виде одного  предложения, примерно из  10  тысяч
слов,  где   попирая   русскую   грамматику  все  заголовки  "антнсоветских"
документов писались с маленькой  буквы. Ни одного факта клеветы из вмененных
документов    не   приводилось.   Все   они    голословно   были   обьявлены
"антисоветскими,   клеветническими    измышлениями,   порочащими   советский
государственный и общественный строй". Забавно,  что в число "антисоветских"
и "клеветнических" попали даже мои выписки (с точным  указаннем  источников)
из  решений прошлых съездов КПСС  и Пленумов  ЦК с обeщaниями  по  повышению
жизненного уровня народа. Поскольку указанныe  в  них сроки давно прошли, то
чтение этих  документов  вызывало смех. Когда я  сказал  Трофимову как можно
объявлять  антисоветскими  решения  съедов  КПСС, то он  откровенно  сказал:
"Болонкин,  вы же  умный человек!  Зачем  Вам надо  было копаться  в прошлых
съездах. Есть новые съезды, новые обещания!"
        5. СУД

     Суд  состоялся с 19 по  23  ноября  спустя 5  месяцев  после  окончания
следствия,  что  само  по  себе  было нарушением закона,  в  здании  нарсуда
Бабушкинского района Москвы под председательством  судьи  Лубенцовой  В.  Г.
Судили  меня  и  Балакирева.   Дела  остальных  были  выделены  в  отдельные
судопроизводства.
     Вход, лестничные пролеты и коридоры были  оцеплены сотрудниками  КГБ. В
зале  десяток перeодетых кагебистов  изображали "публику". В зал "открытого"
суда  не была  допущена даже моя  жена. Академик  А.Д.Сахаров трижды пытался
попасть в зал заседания, но так и не смог.
     В этот 1973г  коммунистические  правители  во  всю играли  с  Западом в
разрядку,  провели  в   Москве  Конгресс  миролюбивых  сил,   выступление  с
раскаянием Якира и  Красина. Поэтому они так долго  тянули с нашим  судом  и
постарались спустить его на тормозах.
     В решении суда говорилось: "В  отношении подсудимого Болонкина судебная
коллегия  учитывает его  активные действия  при  совершении  преступления  -
изготовление множительных аппаратов  для  размножения в больших  количествах
антисоветских  документов,...  а  также  большое  количество  изготовленных,
размноженных и  распространенных  лично  им  документов,  нашла  необходимым
избрать ему  меру наказания.. 4  года ИТК  строго  режима и  2 года ссылки".
"Радиолу,  радиоприемник  "Спидола",  фотоаппаратуру  и пишущие  машинки,  -
обратить в доход государства, как орудия преступления".
     "В отношении подсудимого Балакирева судебная коллегия учитывала, что он
как на  предварительном следствии, так и в  судебном заседании чистосердечно
признал  себя  виновным,  своим  поведением  способствовал  всестороннему  и
полному  раскрытию  преступления  и  нашла  возможным в  порядке  исключения
применить к нему статью 44 УК  РСФСР, избрав  меру наказания не  связанную с
лишением свободы". Он был осужден условно на 5 лет.
     Балакирев держал в своих руках все связи, КГБ по его показаниям открыло
12 новых дел и было очень довольно.
     Заря и Рыбалко  как  глубоко раскаявшиеся  и способствовавшие раскрытию
"преступления"  были  освобождены  через  4  месяца следствия.  В  отношении
Юхновца кагебистские "психиатры" дали заключение, что год  назад  (когда они
его естественно не  наблюдали  и  когда он  распространял листовки),  он был
невменяем (т.е. не отвечал за свои действия), а теперь он психически здоров.
Его освободили  и  поставили  на  учет  в  психодиспансер, т.е.  под  угрозу
помещения  в  тюремную  психобольницу в любой момент. Шаклеин был  помилован
Верховным Советом РСФСР до суда (?!).
     Таким  образом из всей арестованной  московской группы в концлагерь был
отправлен только я.
     Из ленинградской группы  были арестованы двое  Георгий  Давыдов и Слава
Петров. Их процесс получил меньшую огласку и обошлись с  ними более жестоко.
Давыдову дали  5 лет  концлагерей  строгого режима,  а  Петрову 3 года. Хотя
пунктов обвинения у них было в 4-5 раз меньше, чем у нас с Балакиревым.

        6. КОНЦЛАГЕРЬ ЖХ-389/17а

     В феврале 1973г из Лефортовской тюрьмы  КГБ меня отправили в Мордовский
политический  концлагерь.  Перед  отправкой  подвергли  тщательному  обыску,
отобрали все записи. Ночью в "черном воронке" привезли на заднюю часть двора
Курского  вокзала и  после долгого ожидания в огромной толпе заключенных под
лай  собак  и  лязг автоматов  погрузили в  столыпинские  вагоны. Здесь  уже
вагонная  охрана  вновь  подвегла  обыску,  отобрала  все  что  представляло
ценность, избила  меня, когда я  попытался возражать против  грабежа, и  как
политзаключенного посадила в отдельную тесную камеру-купе.
     В Потьме  поезд остановился на высокой насыпи  и при выгрузке охранники
развлекались, пинком выбрасывая заключенного из дверей вагона и хохоча, пока
он катился со своим сидором вниз по насыпи.
     Первый концлагерь, куда меня привезли, был расположен в поселке Озерный
и  зашифрован  подобно  важнейшему  оборонному  объекту  под  почтовый  ящик
ЖХ-385/17а.  Впоследствии  я  убедился,  что засекречивание  расположения  и
шифровка под почтовые ящики  относится ко всем концлагерям Советского Союза,
включая уголовные. Политзэки встретили меня хорошо. Из русских здесь  сидели
Егоров, из украинцев Микитко Яромир, из евреев Миша Коренблит, Илья Глейзер,
из прибалтов Роде Гунер,  Алекс Пашилис,  Вильчаускас Бротислав, из молдаван
Граур Валерий, из  армян Меликян Сурен и  др.  Здесь  же я встретил и  Славу
Петрова. В  концлагере  было много  участников  национальных освободительных
движений, религиозников, лиц осужденных за попытку побега и  измену  родине,
полицаев.
     Политзэки старались быстрее ввести меня в курс всех концлагерных дел и,
в свою очередь, узнать от меня последние новости с "воли".
     Работали 6 дней в неделю, шили  рукавицы. Нормы для пожилых  людей были
трудно выполнимы  и каждый год  повышались на 10%. Питание  как  и  во  всех
концлагерях скудное и однообразное (сечка, овес), постоянно осушалась острая
нехватка животных белков,  жиров  и  витаминов. Но больше всего страдали  от
отсуствия  информации.   Наша  попытка  собрать  самодельный   радиоприемник
окончилась  неудачей  из-за  отсуствия  деталей.   Кроме  того,   постоянные
внезапные обыски,  иногда  по  несколько раз  в день, делали эту затею очень
опасной.
     Нам приходилось  довольствоваться  официальным политчасом полуграмотных
начальников  отрядов, которые запинаясь читали по  бумажке спущенные  сверху
доклады. Публично задавать  им вопросы не  разрешалась. Для этого надо  было
оставаться для беседы с глазу на глаз. Но объяснить даже  прочитанное они не
могли и желающих политически просветиться не находилось.
     Миша  Корeнблит  был  участником  знаменитого  самолетного  дела, когда
группа  евреев закупила все билеты на самолет  и при помощи  своего летчика,
намеревалась  улететь в Израиль.  Алекс  Пашилис и  Роде  Гунер выступали за
отделение  своих оккупированных  республик,  а  кандидата биологических наук
Илью Глейзера отправили в концлагерь просто за нежелание жить в СССР.
     Особенно меня поразила  судьба старообрядца священника  Михаила Ершова,
который так и  умер в этом концлагере. Я читал его приговора и удивлялся как
можно посадить человека за то, что он только молился и организовал молельный
дом.
     Койку  мне  выделили рядом  с  Владимиром  Кузюкиным,  бывшим  офицером
советской  группы войск  в Германии, осужденного,  по  его словам, якобы  за
антисоветскую  литературу  и работавшего  на теплом месте мастера по ремонту
швейных  машинок.  Доверенные  ему  мои  записи оказались  в  КГБ,  хотя  он
утверждал,  что  сжег их.  Впоследствии он  был  обвинен  в  стукачестве  и,
кажется, освободился досрочно.
     Подружился я и со Славой Петровым. Он проходил по параллельному с нашим
делу Георгия Давыдова в  Ленинграде.  Это  был  простой  рабочий, помогавший
Георгию  в размножении литературы. Он получил самый маленький срок - 3 года.
Самого Давыдова отправили в Пермский концлагерь. Слава рассказал, что к нему
применяли  психотропные препараты, вызывающие  болтливость. Однако,  судя по
его приговору, много им узнать не удалось. Возможно, многого он и не знал.
     В  его  приговоре к  своему  великому изумлению  в  числе свидетелей  я
встретил  и себя, хотя до этого я его вообще  не знал, а когда меня спросили
на их суде  (его судили  вместе с Георгием Давыдовым), то  заявил, что  вижу
Петрова впервые. Я написал резкий протест в Верховный Суд РСФСР, где обвинил
их  в фабрикации и потребовал вычеркнуть меня из числа свидетелей, поскольку
"я  не хочу вместе  с судьями сидеть на Нюренбергской  скамье подсудимых для
фашистских преступников". Никакого ответа я не получил.
     Слава  не  унывал  в  самых трудных ситуациях. Помню (по согласованию с
нами) он подал заявление начальнику отряда Пятаченко, что хочет  вступить  в
СВП   (Секция   внутреннего   порядка   -холуйская   организация,  созданная
администрацией для террора и стукачества). КГБ и руководство концлагеря было
в растерянности, допустить явного антисоветчика слушать инструкции стукачам,
было   невозможно.   Ему  вежливо  отказали,   как  не  доказавшему   своего
исправления.
     Концлагерь  сильно подорвал его здоровье и  в  1989г  Слава  скончался,
оставив парализованную мать.
     Граур  Валера  был  участником  группы,  требовавшей  возрата  Молдовии
Румынии.  Они связались  с  румынским руководством. Два года те  выжидали, а
затем выдали их советскому КГБ.

        6. КОНЦЛАГЕРНАЯ БОЛЬНИЦА

     Через  пару месяцев ввиду резкого  ухудшения здоровья меня отправили  в
концлагерную  больницу в Барашево,  где  я пробыл до ноября 1974г.  Больница
была   важным   узловым   пунктом,   куда    временно    привозили   больных
политзаключенных   со   всех  Мордовских  и   даже   Пермских   политических
концлагерей. Здесь мне пришлось близко познакомиться с такими замечательными
людьми  как   организатор  знаменитого  самолетного  побега  Эдик  Кузнецов,
руководитель "Всеросийского  Христианско  -  Демократического  Союза"  Игорь
Огурцов, украинский поэт Василий Стус и др.
     Во время пребывания на больнице проводил большую координационную работу
по организации одновременных голодовок и  протестов по всем концлагерям,  по
обмену информацией, обучению политзаключенных методам тайнописи, шифрования,
связи и передачи информации на волю. Наиболее важной акцией была организация
впервые Дня Советского Политзаключенного и одновременной голодовки в связи с
этим днем во всех политических  концлагерях СССР. Где-то  в сентябре 1974г в
больницу на короткое время привезли с особого (тюремного) режима  (Сосновка,
ЖХ-389/1-6) Эдика  Кузнецова. Держали  его в камере, лишь  на короткое время
выпуская  раз  в день  на прогулку. И  хотя  кругом  была масса стукачей,  я
встретился   с  ним,   обсудил  эту  идею  и   в   качестве  Дня  Советского
Политзаключенного  он  предложил 30  октября.  Об  этом  я  сообщил по  всем
концлагерям. Было передано сообщение также на волю. Эта дата была  объявлена
академиком Сахаровым и зарубежными радиостанциями.  Голодовки, обсуждения  и
требования  статуса  политзаключенного   состоялись  во  всех   политических
концлагерях.