вносят
поправки в генеалогические деревья. Давайте подкупим всех архивариусов
Германии и впишем в метрические записи каждому чистокровному немцу по
одному предку еврею! Завтра вся Германия узнает, что Геринг - вовсе не
Геринг, a Hering - простая еврейская селедка - и что нет ни одного
национал-социалиста, дедушка или по крайней мере прадедушка которого не
был бы евреем!
  Выслушав слова Калленбрука, все двенадцать мудрецов пустились отплясывать
большевистский гопак.
  Когда улеглась первая вспышка всеобщего восторга, старец с двойными усами
обратился к Калленбруку:
  - Было нас до сих пор двенадцать сионских мудрецов. Каждый из нас придумал
немало козней на погибель христианскому миру, но никто не додумался до
более гениального плана. Ты заслужил почетное звание сионского мудреца. С
сегодняшнего дня нас будет тринадцать!
  Тут все старички пришли в такое ликование, что долго не могли угомониться.
Профессору Калленбруку надели на плечи атласный лапсердак, на голову
большую шапку раввина и усадили его на самое почетное место.
  Профессор не без удивления заметил, что из его бритого подбородка, как
вода из библейской скалы от прикосновения жезла Моисеева, брызжет длинная
серебряная борода.
  Когда водворилась тишина, старики приступили к обсуждению деталей плана
мщения.
  - Если в один день у каждого немца окажется по предку еврею, то всем им,
волей-неволей, придется с этим примириться, и между ними не получится
никакого раздора, - сказал черный, лоснящийся старец с длинными клыками
седых усов, похожий на моржа. - Поэтому, по моему разумению, нужно
вписывать не сразу всем, а постепенно: сначала одним национал-социалистам,
и не всем, а сперва только самым заслуженным.
  Все согласились с этим справедливым замечанием, и тут же было постановлено
для начала вписать еврейских предков только членам
национал-социалистической партии, обладателям партийных билетов с ј 1 по ј

                                10 000.

  К подкупу архивариусов решено было приступить немедленно.
  Старички поспешно принялись сгребать со стола золотые монеты и, позванивая
ими в карманах, спели хором:

  Гей, Сион, сияй восторгом!
  Увеличился наш орган
На одного мудреца!
  Ламцадрица ца-ца!

  Затем, выкинув несколько коленцев и нахлобучив шапки, они скопом исчезли в
дверях, оставив Калленбрука одного за пустым столом с телефоном и двумя
семисвечными канделябрами.
  Профессор хотел было окликнуть усобрового старца, спросить, оставаться ли
ему здесь, или идти вместе с ними, но комната была уже пуста.
  Свечи горели тускло, подмигивая профессору и проливая стеариновые слезы на
опустевший стол, на тарелку с мацой, на одинокий забытый кружок золотого
металла.
  Профессору Калленбруку стало не по себе. У него промелькнула мысль, не
заманили ли его в ловушку. Мысль эта сгустилась в паническую уверенность,
когда в коридоре настойчиво, не умолкая, задребезжал звонок.
  Профессор метнулся, задел локтем и сшиб канделябры.
  Свечи заморгали и потухли. Он остался в полной темноте.
  Теперь ему казалось, что звонят не в коридоре, а надрывается на столе
телефон. Дрожащими руками он шарил впотьмах по столу, не находя аппарата,
и больно ушиб обо что-то палец. Наконец рука его нащупала телефонную
трубку. Он рванул ее и поднес к уху...
  - Алло! Кто это?


  * * *


  - Господин профессор Калленбрук? - закартавил в трубку чей-то знакомый
голос. - Добрый вечер! Говорит доктор Гиммельшток. Что это с вами сегодня?
Почему вас нет в пивной Левенброй? Сидим без вас уже полтора часа. Наконец
решили вам позвонить. Вы нездоровы?
  - Я?.. То есть как это?.. - бормотал Калленбрук.
  - Жаль, что вы не забежали на кружечку. Господин юстицрат Нольдтке был
сегодня в ударе и рассказывал очень интересные вещи... Кстати, должен вас
поздравить: ваша книга об эндогенных минус-вариантах еврейства очень
понравилась вождю. Читал ее вчера в постели до двух часов ночи... Ну,
когда же мы вас увидим? Завтра? Давайте, обязательно. Есть много
интересных новостей!.. Если успею, заеду к концу послушать ваш сегодняшний
доклад...
  Собеседник повесил трубку.
  Профессор Калленбрук еще несколько минут сидел в темноте с телефонной
трубкой у уха. Потом ощупью повесил трубку на рычаг. Нашарил рукой
выключатель.
  Вспыхнула настольная лампа. Щуря глаза от света, профессор оглядел свой
старый, хорошо знакомый кабинет - письменный стол, телефон, пепельницу,
ящик для сигар, разложенные на столе гранки:
  "В противовес римскому носу и другим многочисленным разновидностям
классического греко-нордического типа семитический нос характеризует
прежде всего заметная гипертрофия парных треугольных гиалиновых хрящей,
образующая в сочетании с выдающейся горбинкой..."
Профессор Калленбрук одним прыжком вскочил из-за стола и подбежал к
зеркалу. Шумный вздох облегчения сотряс его плотное тело.
  Между мешковатых глаз, над усиками, коротко подстриженными по национальной
моде, возвышался безукоризненно прямой, чуть утолщенный на конце нос
Калленбруков. Строгость и чистота его арийских линий не могли вызвать
никаких сомнений.
  Профессор провел ладонью по лбу:
  "Пфуй! И как это человеку может померещиться подобная дрянь?"
Он вернулся к столу, взглянул на номер "Фелькише Беобахтер" с отчеркнутым
красным карандашом объявлением:
  "Сегодня, в 8 часов вечера, в "Клубе друзей воинствующей евгеники"
профессор доктор Отто Калленбрук прочтет доклад на тему: "Семитический нос
как один из наследственных минус-вариантов еврейства". После доклада -
прения".
  Профессор взглянул на часы:
  "Ай-ай-ай! Без десяти восемь!"
- Берта! - позвал он, открывая дверь в коридор. - Берта! Дай мне мой
черный сюртук и вели Мицци быстренько погреть стакан пива.
  - Зажги верхний свет, Берта! - попросил профессор, беря сюртук из рук жены.
  Повязывая галстук, он искоса наблюдал в зеркало плавную поступь жены,
медлительные движения ее полных рук, вытряхивающих из пепельницы окурки.
  - Берта! - окликнул он ее, вкалывая булавку. - Представь себе на минуту
такое невероятное положение: что бы ты сделала, если бы твой муж... - это,
конечно, смешно и абсурдно, но предположим на минуту, - что бы ты сделала,
если бы твой муж оказался евреем?
  - У тебя всегда такие странные шутки, Отто!
  - Ну, допустим на одну минуту, - настаивал супруг. - Что бы ты тогда
сделала?
  - Ну, конечно, я бы бросила его немедленно.
  - И тебе ничуть не было бы жалко ни того, что у вас есть дети, ни тех
долгих лет, которые вы прожили вместе?
  - Какой ты чудной! С какой стати жалеть еврея!
  - А куда же ты ушла бы от него? К господину регирунгсрату Освальду фон
Вильдау? - не в состоянии заглушить в своем голосе злобные нотки, ехидно
спросил Калленбрук.
  - Видишь, какой ты злой! - покраснела жена. - Задаешь мне нелепые вопросы
только затем, чтобы меня уколоть. Неужели всю жизнь ты будешь меня
ревновать к господину фон Вильдау?
  - Хе-хе! Я ведь шучу, - засмеялся профессор. - Нечего обижаться.
  Он принужденно потрепал ее по щеке:
  - Ты ответила, как подобает истинной немке. Ну, иди, пришли мне мое пиво.
  Он чувствовал раздражение, неизвестно почему нараставшее в нем к этой
полной, дебелой женщине, матери трех его детей, и предпочитал остаться
один.
  - Папа, вот, пожалуйста, твое пиво! - тоненьким голоском доложил с порога
младший отпрыск Калленбруков, семилетний Вилли, протягивая профессору на
подносе дымящуюся фарфоровую кружку.
  Профессор растроганно погладил мальца по белокурой головке и залпом осушил
кружку.
  - Папа, можно мне взять эту пустую коробку из-под сигар? - теребя на груди
большой бант, спросил Вилли.
  Профессор ласково кивнул головой.
  - Вилли! - остановил он на пороге убегающего с коробкой мальчика. - Иди-ка
сюда. Скажи мне, - ну, представь такой невероятный случай, - что бы ты
сделал, если б вдруг твой отец оказался евреем?
  Мальчик посмотрел на отца вопросительно, пряча за спиной коробку.
  - Я бы позвал Фреда и Трудди, и мы бы его заманили во двор, а там мы бы
его двинули по башке кочергой, а потом выбросили на помойку, - сказал он,
не задумываясь, глядя на отца большими восторженными глазами.
  Он все еще стоял, явно дожидаясь заслуженной награды, - после каждого
удачного ответа отец обычно давал ему двадцать пфеннигов.
  Но на этот раз отец был, видимо, рассеян. Вместо того чтобы дать сыну
двадцать пфеннигов, он просто сказал, даже не смотря в его сторону:
  - Да, да, ты у меня молодец!..
  И велел сбегать к Мицци - сказать, чтобы вызвали машину.


  * * *


  В "Клубе друзей воинствующей евгеники" было уже много элегантного народа.
  Пробиваясь на кафедру, профессор Калленбрук пожимал десятки дружеских рук.
Все уже знали, какой блестящий отзыв дал о его книге сам вождь, и
поздравлениям не было конца.
  Профессор Калленбрук начал свой доклад с испытанной исторической остроты,
проверенной на десятке аудиторий. Он заявил, что если ученый португальский
еврей XVII века Исаак де ля Перейра (он сделал ударение на "Исаак")
утверждал, будто бог создал арийцев и семитов не в один и тот же день, то
он, Калленбрук, не находит на этот предмет особых возражений. Он даже
готов согласиться с И-са-а-ком де ля Перейра, что арийцы были созданы на
один день раньше семитов. Несомненно, бог устал после пяти дней
непрерывного творчества, и раса, созданная им на шестой день, сотворена
была уже из не особенно доброкачественного материала, чем и объясняются
низшие расовые свойства, унаследованные от предков сегодняшними евреями.
  С присущей ему образностью он обрисовал перед аудиторией основные
психологические черты еврейства как результат патологических мутаций, не
выпалываемых естественным отбором.
  Он указал на неопровержимо установленный Ленцем и Люксембургером факт
большего отягощения евреев психическими болезнями по сравнению с
представителями нордической расы. Сослался на Гутмана, считающего
плоскостопие наследственно свойственным евреям. Когда же, наконец, он
перешел к основной теме доклада, к семитическому носу и его влиянию на
психологию еврейства, весь зал, как зачарованный, не спускал больше глаз с
губ златоустого профессора.
  Тогда случилось то, чего никто не ожидал и о чем долго еще в недоумении
рассказывали друг другу слушатели этого необычайного доклада.
  Перейдя к описанию семитического носа с характерной для него горбинкой, в
сочетании с гипертрофией парных треугольных хрящей, профессор вдруг ощупал
собственный нос, осекся, побледнел и, схватившись за нос, со страшным
криком:
  "Ай-вяй!" - бросился вон из зала.
  В первую минуту все присутствующие приняли это за шутливое интермеццо.
Потом разнесся слух, что профессор, без пальто и шапки, выбежал на улицу и
скрылся в неизвестном направлении.
  Был устроен пятнадцатиминутный перерыв. Когда же спустя полчаса профессор
не вернулся, среди публики пошли уже всякие толки, и во избежание
нежелательных осложнений вечер был объявлен закрытым.
  Обещанные прения не состоялись.


  * * *


  Здесь кончается странная история профессора Калленбрука. Как мы ни бились,
нам не удалось узнать о дальнейших его судьбах ничего достоверного.
Известия из национал-социалистической Германии проникали в эти годы весьма
скудно. Что же касается несчастных случаев, приключившихся с членами
правящей партии, то сведения о них хранились, как известно, в строжайшей
тайне.
  Из отрывочных и противоречивых отголосков, могущих иметь некоторое
касательство к профессору Калленбруку, заслуживает внимания заметка,
которая появилась в берлинских газетах как раз на второй день после
доклада в "Клубе друзей воинствующей евгеники". По словам этой заметки,
сторожа Тиргартена прошлой ночью захватили неизвестного пожилого
господина, взобравшегося на дерево и топором отрубавшего ветви с одной
стороны. Задержанный проявлял признаки тихого помешательства.
  В зарубежных немецких оппозиционных газетах вскоре после описанных событий
появилось без комментариев коротенькое сообщение, что известный
профессор-расист Отто Калленбрук, член национал-социалистической партии,
после возвращения из научной командировки по двадцати трем
концентрационным лагерям фашистской Германии сошел с ума.
  Впрочем, в эти годы официальные германские государственные деятели и
ученые, поборники закона об обязательной стерилизации, вроде Вильгельма
Фрика (до него - социал-демократический депутат в рейхстаге А. Гротьян),
считали общую сумму в том или ином отношении дефективных лиц в Германии
равной трети всего ее населения, что составляло бы свыше двадцати
миллионов людей3.
  Более осторожный в подсчетах профессор Фридрих Ленц насчитывал их всего
двенадцать миллионов4. Цифра эта относилась, правда, к годам,
предшествующим установлению национал-социалистического режима, за время
существования которого, судя по газетам и официальным данным, количество
психических больных значительно увеличилось.
  По словам доктора Фальтгаузера5, "чтобы удовлетворить нужду в
психиатрических больницах, следовало бы предпринять такое огромное
строительство, призрак которого был бы в состоянии привести в ужас".
  На взволнованное этими цифрами общественное мнение европейских стран очень
успокаивающе подействовала великолепная работа германского статистика Г.
Штеккера "Статистическое сопоставление разных профессий в отношении
отягощения их психическими заболеваниями"6. Согласно этой статистике,
процент первичных психических заболеваний для "дельцов, живущих на покое",
составляет всего 1,6, для более беспокойной профессии рантье - 6,7,
процент же просто неквалифицированных рабочих достигает 39,5.
  Таким образом, по авторитетным заверениям Штеккера и других германских
статистиков, подавляющая часть упомянутых двадцати миллионов складывалась
из психически неполноценных пролетарских элементов, низкие расовые
свойства которых делали их особенно подверженными психическим
заболеваниям. Профессор доктор Отто Калленбрук, по всем данным,
представлял в этой массе редкое исключение.
  В секретной статистической сводке германской тайной полиции среди
пятидесяти шести тысяч неизлечимых асоциальных элементов, шизофреников,
эпилептиков и прочих, стерилизованных в 1934 году в концентрационных
лагерях, психиатрических больницах и вспомогательных школах Германии,
фигурирует фамилия некоего Калленбрука. Однако вследствие отсутствия
инициалов трудно установить, идет ли здесь речь именно о профессоре
докторе Отто Калленбруке.
  Если бы даже так и было, то, несмотря на общеизвестную привязанность
авторов к своим героям, мы воздержались бы от возгласов протеста и
возмущения, памятуя слова германского министра здравоохранения доктора
Рейтера, которого любил цитировать Калленбрук:
  "Необходимо отобрать здоровых и заботиться об их размножении. Больные же
могут быть предоставлены самим себе - они только отягощают общество"7.
  Для полноты сведений мы должны привести еще один, к сожалению,
непроверенный слух, циркулировавший в свое время в медицинских кругах
Берлина, будто профессор доктор Отто Калленбрук скончался от
прогрессивного паралича.
  Если встать на точку зрения такого научного авторитета, как Вестгоф, на
оригинальное мнение которого все реже стали в последнее время ссылаться
германские евгенисты, то нельзя отказать этой версии в большой доле
правдоподобия. Как известно, Вестгоф придерживался мнения, что, чем выше
живое существо продвинулось по лестнице развития, тем больше оно
подвержено болезням. Признавая, в частности, прогрессивный паралич одним
из показателей духовной культуры, Вестгоф считал его особой привилегией и
доказательством превосходства именно германской расы. По его мнению: "Все
народы начинают страдать прогрессивным параличом по мере сношения с
германцами. Даже у евреев частота прогрессивного паралича обусловлена тем
же..."



  Рассказ


  Наконец совсем недавно до нас дошла еще одна весть, заставившая нас опять
подумать о профессоре Калленбруке и его необычайных похождениях.
  По совершенно конфиденциальным сообщениям, в руководящих кругах
национал-социалистической партии очень большое впечатление произвели
сенсационные разоблачения какого-то малоизвестного юриста, члена партии,
который в секретной докладной записке, адресованной самому вождю,
документально доказывал еврейское происхождение большого числа весьма
именитых "наци".
  Специальная комиссия, созданная для расследования достоверности столь
тяжкого обвинения, по слухам, не только подтвердила эти разоблачения, но с
каждым месяцем присовокупляет к ним все более длинный список видных
национал-социалистов, еврейское происхождение которых на основании
найденных архивариусами новых документов считается почти доказанным.
  Во избежание паники сведения о работе комиссии держатся в строжайшей тайне.

  1936.



  ПРИМЕЧАНИЯ

  Повесть написана в 1935 - 1936 годах. Впервые опубликована в газете
"Известия", јј 36, 37, 38 и 41 от 11, 12, 14 и 17 февраля 1936 года.
  Печатается по тексту книги: Бруно Ясенский. "Нос". Повесть. Изд.
"Советский писатель", М. 1936.


  Сканировано по изданию:


Бруно Ясенский

                          ИЗБРАННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
                               В ДВУХ ТОМАХ
                                   ТОМ I

  Оформление художника Е. РАКУЗИНА

  Редактор К. Платонова
Художественный редактор Ю. Боярский
Технический редактор В. Овсеенко
Корректор Р. Гольдевберг

  Сдано в набор 31/VII 1957 г Подписано к печати 13/IX 1957 г.
  А-06962. Бумага 60 X 92 1/16 - 27 печ. л. 27,12 уч-изд. л. + 1 вкл. =
27,17 л.

  Тираж 150 000 экз. Заказ ј 741. Цена 9 р. 70 к.
  Гослитиздат
Москва, Б-66, Ново-Басманная, 19.

  Министерство культуры СССР.
  Главное управление полиграфической промышленности
2-я типография "Печатный Двор" имени А. М. Горького.
  Ленинград, Гатчинская, 26

  OCR В. Кузьмин.
  May. 2001.
  Проект "Старая фантастика"
http:/sf.nm.ru


  1 Prof. Dr. H a n s G u n t e r. "Rassenkunde des deutschen Volkes".
  2 Gross. "Ein Jahr rassenpolitischer Erziehung". "National-sozialistische
Monatshefte" Wissenschaftliche Zeitschrift der NSDAP. Herausg. von Adolf
Hitler. Heft 54. 1934.
  3 A. Grotjahn. "Soziale Pathologie". Berlin, 1923.
  4 Prof. Dr. F r i d r i с h L e n z. "Menschliche Auslese und
Rassenhygiene (Eugenik)". Lehmanns Verlag. Munchen, 1931.
  5 "Zeitschrift fur psychiatr. Hygiene", V., Heft 2-4.
  6 H.Stecker. "Statistische Darstellung der Belastung mit psychische
Erkrankungen verschiedener Fachgruppen". "Psychiatr.-neurologische
Wochenschrifb ј 18, 1933.
  7 Из речи на съезде национал-социалистических врачей в Нюренберге (1933
г.).



Бруно Ясенский

                        ГЛАВНЫЙ ВИНОВНИК


  Голая равнина перед окопом, начисто подметенная прожекторами, слепила
ровным, мертвенным сиянием. Походило на то, что неприятель, отступая,
потерял здесь иголку и этой пасмурной ночью взялся ее отыскивать. Вдали
удивленно ахали орудия. В окопе было тихо. Слышно было, как у солдат от
напряжения и страха мелко позванивают зубы.
  - В атаку!
  Никто не шелохнулся. Даже орудия вдали умолкли, прислушиваясь. Стояла
накаленная, белая тишина.
  - Господи! Может, не пойдут! Может, на этот раз не пойдут!
  Но уже на правом фланге, мешкая и путаясь в полах шинелей, лезли на
бруствер. Кто-то первый, пригнувшись к земле, спрыгнул на полыхающую
светом луговину. И вдруг, словно подчеркивая трудный акробатический номер,
в гулкую тишину ворвалась барабанная дробь пулеметов.
  Люди бежали теперь развернутой цепью. Они стали падать как-то сразу, лицом
вперед, вытянув руки, будто споткнувшись о невидимую проволоку...
  Судорога, сковывавшая все его тело, отскочила, как пружина. Он взобрался
на бруствер. Резкий свет прожекторов полоснул по глазам. Земля светилась,
как фосфор.
  Он поднялся и побежал, почти на карачках, волоча по земле прикладом.
Воздух жалобно взвизгивал от уколов. "Хотя бы маленькая выемка от
снаряда!" Выемки не было. Может быть, мешал видеть этот страшны