де шнур висел в нескольких футах от ствола.
Протянув  руку,  он ухватился за  него и  влез на  только  что  созданный им
обрубок. Освободившись от седла, он стянул  вниз веревку, смотал ее кольцами
и перебросил через плечо.
     - Стронг, я предупреждаю вас в последний раз!
     - Идите вы к черту, Райт, - сказал Стронг. -- Это м о е дерево!
     Он  полез  вверх  по  шнуру. Первые  сто футов Райт,  ни на  секунду не
умолкая, осыпал его проклятиями.  А когда  он  уже преодолел  более половины
пути, тон Райта несколько смягчился. Но Стронг словно бы оглох.
     - Ладно уж, Том, - сдался наконец Райта, - раз так, кончайте с  деревом
сами. Только не вздумайте лезть по шнуру до вершины. Поднимитесь в лифте.
     - К дьяволу лифт! -- огрызнулся Стронг.
     Он сознавал, что поступает неразумно, но ему  было наплевать на все. Он
хотел добраться до вершины именно так, хотел выжать из  себя все силы, хотел
истерзать  свое тело, хотел испытать боль. Боль  пришла, когда  до развилки,
через которую проходил шнур,  оставалось футов двести. Когда  он  достиг ее,
боль уже разгулялась  вовсю. Но это была еще  не та боль, которой он жаждал,
и, не передохнув ни секунды, он  сделал на конце  веревки петлю, забросил ее
на торчавший  выше обрубок ветви и  полез дальше. Еще три раза забрасывал он
веревку,  пока не добрался до первой ветви вершины, и, очутившись под  сенью
листвы, с благодарностью окунулся в живительную прохладу. Боль раздирала его
мышцы, легкие жгло огнем, в горле словно спекся ком дорожной грязи.
     Немного отдышавшись,  он отхлебнул из фляжки и лег в прохладу тени, без
мыслей,  без чувств, без движения. Откуда-то сквозь туман забытья донесся до
него голос Райта:
     - Хоть вы и полнейший болван, Стронг, но древоруб вы отличный!
     Он был слишком измучен, чтобы ответить.
     Постепенно,  по капле  к нему возвращались  силы;  он встал на ветви  и
выкурил сигарету.  Закинув голову,  он посмотрел  вверх,  на  листву,  нашел
глазами  развилку  и  перебросил через  нее  седельную веревку.  Взобравшись
повыше, он принялся внимательно осматривать ветви. В общем-то он и  не ждал,
что найдет ее там, но, прежде чем приняться за вершину, он должен был знать,
что ее там нет.
     Птицы-хохотушки  таращили  на  него  свои  глаза-  полумесяцы.  Зеленые
беседки были усыпаны  цветами. Под слабым ветерком тихо  дрожали обрызганные
солнцем листья.
     Он хотел позвать ее, но не знал  ее имени. Если  оно вообще у нее было.
Странно,  что  он  не  догадался  спросить,  как  ее  зовут.  Он разглядывал
причудливые  изгибы ветвей, невиданные узоры из листьев. С трудом оторвал он
взгляд от цветов. Если ее не было здесь, ее не было нигде...
     Разве  что  этой  ночью  она  покинула  дерево  и укрылась в  одном  из
опустевших  домиков. Но  он  в это  не верил. Если  она не  была  игрой  его
воображения, а существовала на самом деле, она никогда не покинула  бы  свое
дерево; а если она только пригрезилась ему, она не могла покинуть его.
     Как  видно, она не была ни тем ни другим; верхушка дерева пустовала  --
нигде не было ее лица, подобного  цветку, ее сотканной из листьев туники, ее
тонких ног и рук цвета спелой  пшеницы, ее  золотых, как солнце волос. Он не
мог  сказать,   что  он  почувствовал,  не  найдя   ее,  -  облегчение   или
разочарование. Он боялся найти ее, - ведь, окажись она на вершине дерева, он
не знал бы тогда, что делать. Но  теперь он понял, что точно также боялся ее
не найти.
     - Что вы там делаете, мистер Стронг? Прощаетесь со своей дриадой?
     Вздрогнув,  он посмотрел вниз на площадь. Трио -- Райт, Сухр и  Блюскиз
-- казались отсюда микроскопическими, едва различимыми точками.
     - Осматриваю ее, -  ответил Стронг. -- Я имею  ввиду вершину. Здесь  ее
около девяносто футов: вы справитесь с ней, если я срежу ее целиком?
     -  Рискнем,  мистер  Стронг.  И  еще  я хочу,  чтобы вы,  пока позволит
диаметр, разрезали верхнюю часть ствола на бревна  длиной по пятьдесят футов
каждое.
     - Тогда готовьтесь, мистер Райт.
     Ему показалось, что падая, вершина склонилась перед небом в  прощальном
поклоне.  Птицы-хохотушки выпорхнули  из листвы и алой искоркой  мелькнули к
горизонту. Вершина  поплыла к земле точно  зеленое облако,  и  летним ливнем
зашумел рассекаемый листьями воздух.
     Дерево затряслось, как плечи рыдающей женщины.
     - Блестящая  работа, мистер Стронг  --  услышал он немного погодя голос
Райта. -- По  моему приблизительному подсчету,  вы  сможете  теперь нарезать
одиннадцать пятидесятифутовиков -- больше  не получится  из-за возрастающего
диаметра ствола. Потом  вы  должны будете отрезать два бревна по  сто футов.
Если вы  сделаете это как следует, то они не доставят нам никаких хлопот.  А
потом  вам  останется только свалить оставшиеся  двести футов  основания, но
так, чтобы  его  верхняя  часть легла  на  одну из улиц  деревни;  когда  вы
спуститесь,  мы  обмозгуем,  как  это сделать  получше. Таким  образом,  вам
предстоит  поработать  резаком еще  четырнадцать  раз.  Как,  по-вашему,  вы
успеете кончить сегодня?
     Стронг взглянул на часы.
     - Сомневаюсь, мистер Райта.
     - Если успеете -- прекрасно. Если нет -- в нашем распоряжении еще целый
завтрашний день. Пожалуй, не стоит испытывать судьбу, мистер Стронг.
     Первое пятидесятифутовое бревно, спикировав,  ударилось о черную  землю
площади и, секунду вертикально постояв, завалилось набок. За ним последовало
второе...
     Потом третье, четвертое...
     "Ну не забавно ли, - подумал Стронг, - насколько физический труд ставит
все на свои месте и  излечивает рассудок". Сейчас ему  трудно было поверить,
что каких-нибудь полчаса назад он искал дриаду. Что не прошло и суток с того
времени, когда он с ней разговаривал...
     Пятое, шестое...
     После  седьмого работа пошла медленнее.  Стронг  приближался к отметке,
сделанной  им раньше на  середине ствола,  и диаметр его  уже  достиг  почти
тридцати  футов.  Ему  теперь  приходилось  вбивать  в  ствол  древоколья  и
протягивать  через  отверстия на  их  концах импровизированные  спасательные
пояса. Но зато благодаря замедлившемуся темпу работы Сухр и Блюскиз успевали
теперь на транспортировщики. В  начале  они  отставали, а сейчас начали  его
догонять. Как сообщил Райт, колонисты  окончательно распростились с надеждой
спасти древесину и складывали  ее  штабелями на открытой местности, подальше
от лесопилки, чтобы потом сжечь все сразу.
     После  полудня поднялся ветер. Но сейчас он уже почти стих. Снова стало
припекать солнце; еще сильнее  закровоточило дерево. Стронг то и дело бросал
взгляд на площадь. Залитая красным и местами начисто вытоптанная и вырванная
с корнем трава придавала ей сходство со скотобойней;  но он так  изголодался
по  ощущегию  твердой  земли   под  ногами,  что  даже  окровавленная  почва
показалась ему вожделенной.
     Стронг искоса поглядывал  на солнце. Он пробыл на дереве почти три дня,
и ему совсем не улыбалось провести еще одну ночь на его ветвях. Или, вернее,
на их обрубках. Однако, разделавшись  с  последними пятидесятифутовиками, он
вынужден был признать, что ему этого не  миновать. Солнце уже почти скрылось
за  Великим  Пшеничным  Морем, и  он  знал,  что  ему  вряд  ли  удастся  до
наступления темноты сбросить вниз хотя бы одно стофутовое бревно.
     На обрубке,  где он сейчас стоял, уместилось бы  двадцать древопалаток.
Райт перебросил  через этот обрубок шнур (лифт был спущен еще  днем,  и трос
лебедки смотан) и отправил наверх кое-какие  припасы  и ужин. Оказалось, что
на ужин мэр снова послал специально для него приготовленное блюдо. Установив
палатку, Стронг без особой охоты принялся за еду; от вчерашнего  аппетита не
осталось и следа.
     Он был  настолько измучен, что  даже  не умылся,  хотя Райт прислал ему
помимо еды  воду и мыло,  и, поужинав, растянулся  на грубой коре и принялся
наблюдать за серебристым восходом лун и робким  пробуждением бледных  звезд.
На этот раз она приблизилась к  нему на цыпочках и,  сев рядом, устремила на
него печальный взгляд  своих голубых глаз. Его потрясла бледность ее лица, и
он чуть не зарыдал, увидев, как впали ее щеки.
     - Сегодня утром я искал тебя, - сказал он. -- Но так и не нашел. Где ты
скрываешься, когда исчезаешь?
     - Нигде, - ответила она.
     - Но должна же ты где-нибудь находиться.
     - Ты ничего не понимаешь, - сказала она.
     Правда,  -  согласился  он.  -- Пожалуй,  я  действительно не  понимаю.
Пожалуй, я не пойму никогда.
     - Нет, ты поймешь, - сказала она. -- Ты поймешь завтра.
     - Завтра будет слишком поздно.
     - Сегодня уже слишком поздно. Слишком поздно было вчера. Слишком поздно
было уже до того, как ты поднялся на дерево.
     - Скажи, - произнес он, - ты из тех, кто построил деревню?
     - В некотором смысле, - ответила она.
     - Сколько тебе лет?
     - Не знаю.
     - Ты помогала строить деревню?
     - Я выстроила ее одна.
     - А вот сейчас ты лжешь, - сказал он.
     - Я никогда не лгу, - возразила она.
     - Что произошло с коренными жителями этой планеты?
     - они возмужали. Утратили  простоту. Стали цивилизованными. И принялись
осмеивать  обычаи своих  предков,  обвинив  их  в невежестве и  суеверии,  и
создали новые обычаи. Они начали изготовлять  предметы  из железа и бронзы и
меньше, чем за  сто лет полностью нарушили экологический  баланс, который не
только  поддерживал их  существование,  но  и  стимулировал  его ---в  такой
степени,  что  стимул этот был  чуть ли не главной движущей  силой их бытия.
Поняв, что они наделали, они пришли в ужас; но было уже слишком поздно.
     - И поэтому они погибли?
     - Ты видел их деревни.
     -  Да, я видел их деревни,  -  проговорил  он. -- И  я  читал  в отчете
Разведывательного отряда  о Пещерах Смерти  в  северных  пустынях,  куда они
притащились  со  своими  детьми  умирать. А эта  деревня? Ведь  они могли бы
спасти ее, срубив дерево, как это делаем мы.
     Он покачала головой.
     -  Ты  все  еще  ничего не понимаешь, - сказала  она. -- Для того чтобы
получать,  нужно и давать; это закон, который они нарушили. Некоторые из них
нарушили его  раньше, другие --  позже, но  со временем его нарушили  все  и
поплатились за это.
     - Ты права, - согласился он. -- Я этого не понимаю.
     - Ты поймешь это завтра. Завтра все станет ясным.
     - Прошлой ночью ты пыталась меня убить, - сказал он. -- Зачем?
     - Ты ошибаешься. Прошлой ночью ты хотел убит себя сам. Я пыталась убить
тебя сегодня.
     - Ветвью?
     - да.
     - но как?
     - Неважно. Важно то, что я этого не сделала. Не смогла.
     - Куда ты уйдешь завтра?
     - Почему тебя это беспокоит, куда я уйду?
     - Просто так.
     - Вряд ли ты полюбил меня...
     - Почему ты думаешь, что я не могу тебя полюбить?
     Потому что... Потому что...
     - Потому что я не верю, что ты существуешь?
     - А разве не так? -- спросила она.
     - Не знаю, - сказал он. -- Порой мне кажется, что ты реальна. Порой я в
это не верю.
     - Я также реальна, как и ты, - сказала она. -- Только по-иному.
     Внезапно он протянул руку и коснулся ее  лица. Кожа  ее  была  нежной и
холодной. Холодной,  как лунный свет, нежной. Как лепесток  цветка.  Лицо ее
заколебалось, заколебалось все  ее тело. Он сел и повернулся к ней. Она была
светом и тенью, листьями  и цветами; она была  ароматом лета, дыханием ночи.
Он услышал ее голос. Голос этот был настолько тих,  что ему с трудом удалось
разобрать слова:
     -  Тебе не следовало  этого  делать. Ты  должен был принять меня такой,
какой я тебе казалась. Теперь ты погубил все.  Теперь нам  придется провести
нашу последнюю ночь друг без друга, в одиночестве.
     - Значит ,  ты  все-таки  не существуешь, - сказал он.  -- Тебя не было
никогда.
     Никакого ответа.
     - Но если тебя никогда не было, значит, ты мне пригрезилась.  А если ты
мне пригрезилась, как могла ты рассказать мне о том, чего я не знал раньше?
     Никакого ответа.
     -  Из-за  тебя  моя  работа  выглядит  преступлением.  Но  ведь это  не
преступление. Когда дерево начинает угрожать обществу, его следует срубить.
     Никакого ответа.
     -  И  тем не  менее я отдал бы  все на свете, чтобы  этого не  было,  -
добавил он.
     Молчание
     - Все на свете.
     Вокруг  по-прежнему  никого  не  было.  Наконец он повернулся,  вполз в
палатку  и втащил в нее костер.  Он отупел от усталости. Онемевшими пальцами
он  кое-как  разворошил  одеяла,  обернул ими свое  онемевшее  тело,  согнул
онемевшие колени и обхватил их онемевшими руками.
     - Все на свете, - пробормотал он. -- Все на свете...

День четвертый
     Его  разбудил солнечный свет, просочившийся сквозь  стенку палатки.  Он
отшвырнул одеяла  и  выбрался наружу,  навстречу утру. Он  не  увидел  алого
порхания птиц-хохотушек;  не услышал  их щебетания. Дерево, залитое солнцем,
безмолвствовало. Одинокое. Мертвое.
     Нет не совсем мертвое. У входа в палатку переплелись прелестные зеленые
ветки, усыпанные цветами. Ему стало невыносимо больно от одного их вида.
     Он  выпрямился  во весь  рост на  обрубке  ветви, полной  грудью вдыхая
утренний воздух.  Стояло тихое утро. Над Великим Пшеничным Морем  поднимался
туман, и в  ярко-голубом небе, словно только  что выстиранное белье,  висели
обрывки перистых облаков. Он подошел  к  краю обрубка и посмотрел вниз. Райт
смазывал  лебедку.  Сухр  резал на части последнее пятидесятифутовое бревно.
Блюскиза нигде не было видно.
     - Почему вы не разбудили меня, мистер Райт?
     Райт поднял голову, нашел глазами его лицо.
     - Я подумал, что вам  не вредно поспать несколько лишних минут,  мистер
Стронг.
     - Это была неплохая мысль...Где наш индеец?
     - На него снова напали буйволы. Топит их в баре отеля.
     На площадь въехал двухколесный жирокар, и из него вылез плотный мужчина
с корзинкой в руке.  "Мэр, подумал Стронг. -  Завтрак". Он  помахал рукой, и
мэр помахал ему в ответ.
     Как  вскоре  выяснилось,  в корзинке  была ветчина, яйца и кофе. Стронг
быстро позавтракал, сложил палатку и вместе с одеялами и костром отправил ее
в лифте вниз. И приготовился срезать первое бревно. Бревно  легко отделилось
от ствола, и он слетел в седле вниз, чтобы приняться за следующее.
     Сделав надрез с той стороны,  куда, как  распорядился Райт, должно было
упасть бревно, он  перебрался  на  противоположную сторону ствола. Благодаря
буграм и трещинам  коры это оказалось делом  сравнительно несложным, и время
от времени  он даже останавливался, чтобы бросить взгляд на площадь. Площадь
сейчас была  ближе, чем во  все предыдущие дни,  и с этой новой позиции  она
выглядела как-то непривычно; такими же странными казались отсюда дома, улицы
и  толпы  наблюдавших  за  ним колонистов,  которые  собрались  за пределами
огороженной о опустевшей части деревни.
     Райт  остановил  Стронга,  когда тот,  перебравшись  на  другую сторону
ствола, оказался как раз напротив первого надреза; Стронг забил древокол. Он
откинулся  в седле,  оперся ногами об  одну их выпуклостей  коры и взялся за
резак.
     Начал он очень осторожно. Ведь просчитайся он хоть на самую малость, на
него могли  обрушиться тысячи тонн древесины. Трудность состояла в том,  что
ему приходилось делать надрез  над колом. И поэтому он вынужден  был, подняв
руки,  держать резак над головой, одновременно следя за тем, чтобы луч шел к
стволу под нудным углом.
     Для  это  сложной операции требовалось  отличное  зрение и безошибочный
глазомер. Стронг обладал и тем и другим, но сегодня его сковывала усталость.
Насколько  он  устал, он понял лишь  тогда, когда до него донесся  отчаянный
крик Райта.
     Тут он понял, что подвели бугры на коре.  Вместо того, чтобы рассчитать
угол луча, исходя из  всей видимой ему поверхности ствола. Он  учел лишь его
ограниченный участок -- эти бугры сбили его с толку. Но было поздно что-либо
изменить: на него уже  валилось стодвадцатифутовое бревно и он ничем не  мог
этому воспрепятствовать.
     Он находился  в  положении  человека, который  прильнув  к  поверхности
скалы,  видит, как на него начинает падать огромная  глыба,  отделившаяся от
каменного  массива,  и  вот-вот  на  его теле  неизбежно сомкнутся  каменные
челюсти.
     Он  не почувствовал  страха,  он  просто  не  успел осознать  весь ужас
происходящего. С недоумением наблюдал он за тем, как падающая глыба  закрыла
от него солнце  превратив трещины  между буграми  коры в темные пещеры. Он с
удивлением  прислушивался к голосу, который явственно  звучал в  его мозгу и
вместе с тем никак не мог быть порожден его собственным сознанием -- слишком
уж много было в этом голосе нежности и муки.
        Прячься в трещину. Быстрее!
     Он не  видел ее;  он даже не был уверен, что голос  принадлежал  ей. Но
тело  его  мгновенно  откликнулось  на  эти  слова,  и  он  судорожно  начал
протискиваться в ближайшую трещину, стараясь забиться как  можно глубже. Еще
мгновение --  и все эти  усилия  пропали бы  даром: едва его плечо коснулось
внутренней стенки, надрезанный кусок ствола  с грохотом обломился  и ринулся
вниз.  Оглушительный  грохот,  треск,  летящие  во  все  стороны щепки -- и,
промчавшись мимо, бревно исчезло из виду.
     Трещину залил солнечный свет. Кроме Стронга, в ней никого не было.
     Вскоре он  услышал тяжелый  удар -- это бревно  упало на  землю. За ним
последовал  другой  удар,  более  продолжительный,  и  он   понял,  что  оно
приземлилось вертикально. А  потом завалилось  набок.  Он почти  с  надеждой
ждал, что за этим последует треск ломающегося дерева, звон разбитого  стекла
и  прочие  звуки,  которые  раздаются,  когда  на  дома  обрушивается что-то
невероятно тяжелое, но ничего не услышал.
     В трещине не было пола, и он держался  в ней, прижав колени к  одной ее
стенке,  а  спину  --  к  другой.  Теперь.  Когда  все  кончилось,  медленно
пододвинулся к отверстию и глянул вниз, на площадь.
     Бревно упало под углом, пропахав в земле глубокую борозду и выбросив на
поверхность  предметы  древних погребальных  обрядов  и человеческих костей.
Потом оно вытянулось во всю длину на площади. По счастливой случайности даже
не задев ближайших домиков. Райт  и Сухр бегали вдоль бревна  в  поисках его
изувеченного тела. Внезапно он  услышал хохот. И понял,  что  это смеется он
сам;  но  не  потому, что узнал  свой голос,  просто в трещине, кроме  него,
больше никого не было. Он  хохотал до боли в груди, пока не стал задыхаться,
пока не  выплеснул из себя всю истерию. Отдышавшись, он включил передатчик и
сказал:
     - Уж не меня ли вы ищете, мистер Райт?
     Райт напрягся  и,  круто  повернувшись,  взглянул наверх.  Вслед за ним
повернулся и  Сухр. Какое-то  время все молчали. Наконец  Райт поднял руку и
вытер рукавом лицо.
     - Я только могу сказать, мистер Стронг, - произнес он, -  ч то здесь не
обошлось без вашей доброй  дриады. -- И добавил: - Спускайтесь же,  дружище.
Спускайтесь поскорее. Мне не терпится пожать вам руку.
     Стронг наконец понял, что теперь  он может спуститься на землю; что его
работа, если не считать рубки основания ствола, закончена.
     Сев в  седло. Он  полетел вниз,  через  каждые пятьдесят  футов  заново
укрепляя  седельную  веревку.  В  нескольких футах  от земли он остановился.
Выскользнул из седла и прыгнул на площадь. Солнце стояло в зените. Он провел
на дереве три с половиной дня.
     Подошел  Райт и  пожал ему руку. Его примеру последовал Сухр. Стронг не
сразу сообразил, что обменивается рукопожатием еще с кем-то третьим. Это был
мэр,  который привез особые яства уже для всех, не забыв прихватить складной
стул и стулья.
     - Мы никогда  не забудем вас, мой  мальчик,  - говорил  мэр, подрагивая
дряблым  подбородком. --  мы никогда вас не забудем! В вашу  честь  я созвал
вчера   вечером   внеочередное   совещание   Правления,   и   мы