Андрей ЩУПОВ

                                  МЕССИЯ




                          ЧЕРДАК, ГОЛУБИ И ЖЕЛУДОК

     В доме напротив, где располагался катран или, выражаясь языком  более
доступным, - подпольное казино, с  шумом  распахнулась  дверь.  Одного  за
другим вывели троих и молча принялись избивать. Сначала  дубинками,  потом
ногами. Зрелище было отвратительным, и все же я продолжал наблюдать. А что
мне оставалось еще делать? В такой уж неподходящий момент  я  выбрался  на
крышу. Кроме того, людям  свойственно  нездоровое  любопытство.  Здоровое,
впрочем, тоже. Картины потасовок их возбуждают. Сие  неприятно  сознавать,
но это факт. И я не исключение из  общего  правила,  хотя  гордиться  тут,
собственно, нечем.
     Троих страдальцев внизу увечили долго, с  подловатым  мастерством.  Я
мог бы побиться об заклад, что никто из них больше не поднимется.  Однако,
я ошибся. Двое  встали  тотчас  после  ухода  служащих  казино.  Третьего,
стонущего,  с  разбитой  головой,  они  неловко  подхватили   под   мышки,
спотыкаясь, поволокли по улице. Я позволил себе расслабиться.  По  крайней
мере они его не бросили.
     Но до чего живуче иное  человеческое  существо!  И  как  несправедлив
жребий!.. Твердолобые битюги после изощренных побоев отделываются синяками
и шишками, пьяные вымогатели вываливаются из окон, по утру удивляясь,  что
бок и рука как будто немного побаливают, и в то же время люди, с  которыми
мы дружим, к советам которых прислушиваемся, - сплошь и рядом погибают  от
нелепых случайностей. За примерами  не  надо  далеко  ходить.  Мой  сосед,
зоолог с мировым именем, ночью приблизился к окну и получил пулю в сердце.
Ее выпустил  один  из  завсегдатаев  катрана,  не  целясь,  наобум,  желая
проверить исправность оружия. Он только что его приобрел за достойную цену
и был обуреваем сомнениями... Другого  бедолагу,  редактора  издательства,
где я не так давно подрабатывал, остановил на улице патруль и  шутки  ради
заставил  нюхнуть  слезоточивого  газа.  Вместе   с   последними   слезами
старикашку  покинула  и  жизнь.  Газ  вызвал  остановку  сердца,  какой-то
диковинный спазм. Патрульных, конечно, оправдали. Откуда  им  было  знать,
что старичок такой хлипкий?
     Горькое наше время способно оправдать все.  Впрочем,  горькое  оно  -
только для нас - сегодняшних завсегдатаев  дней.  Позже  его,  разумеется,
подретушируют,  добавив  романтических  оттенков,  не  забыв  обмакнуть  в
розово-голубое.  Вполне  возможно,  что  некий  эрудированный  историограф
придумает ему и величественное название. Скажем, Время Великих Перемен,  а
то и вовсе - Начало Всех Начал. Ведь были уже Ренессанс-1  и  Ренессанс-2,
отчего бы не появиться и номеру третьему?..
     Смешно. Забавно. Но, копая  архивы  прошлого,  благополучные  потомки
наверняка будут завидовать нам. Как мы сейчас завидуем им...
     Неожиданно я вспомнил, как  в  неказистом,  притулившемся  к  катрану
бараке живьем сгорело несколько семей. Кто-то разнес слух, что  это  секта
самоубийц, да только знавал я кое-кого  из  них.  Сектантством  там  и  не
пахло. Да и вещи, говорят, выбрасывали из окон -  надеялись  спасти.  А  в
общем, память не такая вещь, чтобы рыться в ней, как в куче тряпья. Я  мог
бы рассказывать и рассказывать. О всех, кто когда-либо жил  поблизости,  о
тех, с кем приходилось вместе работать. О Зое  -  в  прошлом  черноволосой
красавице, в настоящем - женщине с обожженным лицом, потерявшей  в  аварии
всю  свою  семью,  о   застенчивом   инвалиде,   вежливом,   улыбчивом   и
предупредительном, скончавшемся от банальной язвы, о многих-многих других.
     Характерная особенность нашего времени (а может, и любого другого)  в
том и заключается, что оно не обошло никого.  Любая  жалоба,  в  сущности,
нелепа, так как адресована к тем, кто в свою  очередь  готов  сетовать  на
собственные  невзгоды.  Подобный  хор  жалобщиков  -  не  лучший  фон  для
воспоминаний. Оглянувшись вокруг, хочется немедленно заткнуться. Да  и  на
что они - такие воспоминания? Не  радуют,  не  греют.  Только  лишний  раз
подталкивают к скучной мысли, что смерть легко превращается в обыденность,
что  умирать  следовало  раньше,  когда  еще  хватало  сил  оплакивать   и
сочувствовать, устраивать поминки и сочинять пышные некрологи. Сегодняшние
покойнички  примелькались.  Слишком  уж  много  их,  чтобы  можно  было  с
прилежанием грустить о каждом. Сочувствие - та же вода, а сердце - вещь не
бездонная и подобно колодцу в жаркие времена  имеет  свойство  пересыхать.
Слез нет и отклика тоже.  Самое  большее,  на  что  мы  способны,  на  что
отваживаемся, это вздыхать, размышляя, что от судьбы не уйдешь, что  жизнь
- штука коварная и даже круговая оборона не убережет от печального  конца.
Словом, печали настолько через край, что поневоле задумываешься,  а  не  в
ней  ли  истинный  смысл?  Слишком  уж  мы  слабы,   чтобы   противостоять
обстоятельствам, и не столь умны, чтобы предвидеть все.
     Угасая и багровея, солнце скатывалось за крыши. Черными  привидениями
тени росли на глазах, смыкая ряды, порождая  уличный  сумрак.  Трое  внизу
успели скрыться из виду, и все свое внимание я переключил на закат.
     Согласитесь,   нет   ничего   более   волнующего    и    одновременно
умиротворяющего, чем сонные, осенние закаты. Над лесом ли, в  поле  или  в
городе, они вызывают одни и те же чувства, беззвучно увлекая в  неведомое,
навевая мысли о море, о заснеженных вершинах,  о  пустынях,  переполненных
раскаленным песком и шипящими змеями. Когда-то давно в детстве я  видел  в
свете закатов  парусные  шлюпы,  слышал  крики  странствующих  китов.  Мне
казалось, в эти предночные часы самое настоящее только и начинается.  Увы,
я сладко заблуждался, и ощущение обмана  пришло  не  скоро.  Как-то  вдруг
открылось, что мир смертен, что умирает он ежедневно, и мгновения заката -
не что иное, как мгновения мучительной агонии. И  пришло  понимание  того,
что смотреть на закат - то же самое, что глядеть в лицо мертвецу.  Правда,
на крыши выбираться я не перестал, но любоваться зачарованно и неприкрыто,
как любовался раньше, я все же разучился...
     Грохоча по шиферу каблуками, я вернулся к чердачному  окну  и  юркнул
вниз. Под ногами захрустело стекло, где-то обеспокоенно  заурчали  голуби.
Чердак - это всегда чердак. Запах крыс, опилок и затхлости здесь вечен,  а
дневной распахнутости мира в  этих  поднебесных  местах  противопоставлено
царство полутьмы, птичьего помета и призраков,  в  которых  я  никогда  не
верил.
     Однажды возле самого лаза я обнаружил маленькое кленовое  деревце.  И
не деревце даже, а крохотную ветвь, пустившую корни  в  неласковую  почву.
Бог знает, каким образом оно очутилось здесь. Скудность света и  влаги  не
сулила ростку будущего. Я сжалился над  ним,  пробив  в  шифере  отдушину,
открыв доступ солнцу и дождю. Росток выжил и не погиб. По крайней  мере  в
те первые самые трудные для него дни. А я, взрослый мужик,  глядя  на  его
успехи, радовался и умилялся, как семилетняя девочка.
     Сделаю небольшое признание: я неравнодушен к кленовому  племени.  Это
деревья моей юности, мои учителя и мои сообщники. Резной, загадочный лист,
семена, раскручивающиеся лопастями  геликоптеров,  -  все  в  этом  дереве
призвано пробуждать  фантазию,  тревожить  ум.  А  какие  славные  рогатки
получались из кленовых веток! Я переделал  их  десятки  за  детские  годы.
Кроме всего прочего клен  -  дерево  радушное.  Оно  не  мажет  малолетних
верхолазов смолой, не плодит клещей и не  захламляет  улиц  отвратительным
пухом. Ну, и наконец, клен - дерево  красивое.  Лист  его  с  холодами  не
гниет, окрашиваясь всеми цветами радуги, радуя глаз  до  первых  серьезных
метелей. Для наглядности сравните тополь и любого  самого  невзрачного  из
моих подопечных и вы убедитесь, что я прав. Уж поверьте, в  чем-чем,  а  в
этом я кое-что понимаю. Я провел на деревьях многие сотни часов,  обучаясь
обезьяньей науке, рассматривая планету с высоты четырех этажей, сооружая в
кронах подобия гнезд, с упорством муравья  таская  наверх  разнокалиберные
доски, проволоку и обломки старой мебели. Честное слово, мне  такая  жизнь
нравилась! Я вполне мог бы существовать так и дальше. Да только ничего  из
моих пожеланий не вышло. Законы общества принуждают  людей  опускаться  по
мере лет ниже и ниже. Спустился на землю и я...
     Внезапный шорох коснулся слуха. Мне показалось, что за одной из балок
шевельнулась тень. Сунув  руку  за  пазуху,  я  внимательно  всмотрелся  в
сумрак.  Тяжелый  "Глок"  удобно  поместился  в  ладони,  одним  движением
выскользнул  из-под  рубахи.  Калибр  -  девять  миллиметров,   двенадцать
патронов в обойме. За этот пистолет я выложил около двухсот долларов,  тех
самых, что приберегал для выезда за рубеж. Я собирал деньги в течение трех
лет, а потратил единым махом. Потратил в тот  знаменательный  день,  когда
узнал, что границы  страны  перекрыты  и  все  авиаслужбы  переводятся  на
внутренние рейсы. Но по крайней мере мои доллары не пропали  зря.  Что  ни
говори, а иметь такую игрушку пожелает  каждый  второй.  Особенно  в  наше
шумливое  время.  Большим  пальцем  я   скинул   предохранитель   и   взял
подозрительную тень на прицел.
     - Выходи, парень! У тебя ни единого шанса!
     Честно  говоря,   я   валял   дурака.   Мне   подумалось,   что   это
четырнадцатилетний  Мазик,  внук  бабушки  Таи,  живущей  в  квартире   по
соседству. Эту крышу, как и  всех  ее  обитателей,  мы  делили  с  Мазиком
пополам. Сообща ставили силки и попеременно собирали улов. На этот  раз  я
ошибся. Темнота ответила злобным мяуканьем, и серый, похожий на крысу  кот
прошмыгнул у меня под ногами. Вот вам и конкурент!.. Оглушительно  гаркнув
непристойность, я швырнул в его сторону первым попавшимся камнем. Кошек мы
старались держать от крыши на почтительном расстоянии. Тем не менее, самым
неведомым образом они периодически объявлялись в наших владениях, оставляя
после себя откушенные голубиные  головы  и  горсти  окровавленных  перьев.
Сегодня кота-котофеича мне удалось опередить. Голубей угодивших  в  силки,
он прикончил, но к ужину приступить не успел. Что ж... Он только  облегчил
мою задачу.
     Подвесив добычу на пояс, я попытался отыскать бродягу-кота,  но  дело
оказалось не из простых. Мгла поглотила воришку,  а  сам  он  благоразумно
помалкивал. В конце концов я решил перепоручить эту операцию Мазику.  Юный
отпрыск располагал богатейшими познаниями в  области  устройства  засад  и
ловушек. Именно он, мастеря какой-то особенно изуверский  капкан,  поломал
по недомыслию моего кленового  любимца.  О  тайном  пристрастии  взрослого
соседа он, разумеется, не знал, и грех этот я ему простил.



                                БАБУШКА ТАЯ

     - Сережа! Милый! Где же вы бродите?..
     С бабушкой Таей я столкнулся  на  лестничной  площадке.  Держа  перед
собой керосиновую лампу, она подслеповато всматривалась в мое  лицо.  Кожа
ее напоминала мятую оберточную бумагу,  седая  шаль  трогательно  и  уютно
укутывала голову. С божьим этим одуванчиком мы находились в  теплых,  если
не  сказать,  дружественных  отношениях.  На  свою  скудную   пенсию   она
вскармливала дерзкого внука, а временами пыталась  помогать  и  совершенно
посторонним людям. Правда, Мазик придерживался иного мнения, полагая,  что
кормит "семью" не кто иной, как он, - таская  с  чердака  голубиное  мясо,
охотясь на дятлов и хомяков, вдвоем со стариком Горынычем, нашим  соседом,
приторговывая на рынке собачьими шкурами. В спор  этот  я  не  вмешивался,
однако, за спиной Мазика частенько поддакивал бабушке Тае. Пожилые требуют
почтения. Это их хлеб, а зачастую и единственный,  наработанный  за  жизнь
капитал. Наша же  старушка  пребывала  в  возрасте  более  чем  почтенном.
Девяносто шесть лет, если верить пожелтевшей от старости метрике. При всем
при том энергии ее можно было позавидовать. Столетие было не за горами,  и
никто из соседей не сомневался, что бабушка Тая без усилий одолеет вековой
рубеж. Время относилось к ней милостиво, и вероятно, она того заслуживала.
     - Вы не видели моего Мазика? - старушка  посветила  за  моей  спиной,
словно надеялась обнаружить своего внука там. - Почему-то я решила, что он
отправился с вами.
     - Увы, - я развел руками. - Может быть, с Горынычем на рынке?  Или  с
приятелями где-нибудь бегает?..
     Она осуждающе покачала головой.
     - Я надеялась, что он с вами. Вы так благотворно на него влияете.
     - Хотелось бы верить...
     - Я говорю серьезно, Сережа. Эта  страшная-страшная  улица!..  Я  так
беспокоюсь за нас всех. Знать бы, чем все это кончится?
     - Только хорошим, не сомневайтесь.
     - Вы шутите?
     - Нисколько. Плохое, как и хорошее, не тянется долго.
     - Ох, если бы  так,  -  она  вздохнула.  -  Сегодня  в  центре  опять
стреляли. И еще где-то в районе новотрубного... Вы  ничего  не  слышали  о
новом законодательстве? Пенсии собираются заменить пищевым довольствием.
     - Вполне возможно. Вы рады этому?
     - Я и не знаю. Что так, что эдак... Я вот только о Мазике  тревожусь.
Он такой горячий! Чистый кипяток.
     - Мазик - парень с головой!
     - Но он совершенно ничего не боится!
     - Тем не менее, места, где стреляют, он разумно обходит стороной, - с
легкостью  соврал  я.  -  Такие  здравомыслящие   подростки,   признаться,
попадаются не часто.
     Подобные слова были для бабушки Таи бальзамом.
     - Если бы он почаще ходил с вами в библиотеку! Когда нет школ,  книги
становятся единственными учителями. Ах, где мои молодые глаза!  Как  бы  я
сейчас читала!..
     - Я буду брать его с собой, - пообещал я.
     - И побольше строгости, Сережа. Если б не ваша помощь... Я  с  ужасом
думаю, что из него получится в будущем. У  мальчика  такой  аппетит.  А  в
распределителе опять порченная крупа. Вы не поверите,  второй  месяц  одна
крупа!
     - А это? - я протянул ей связку  голубей.  -  Сегодняшний  улов  ваш.
Таков уговор с Мазиком.
     - Спасибо, - она придирчиво осмотрела  птичьи  тушки.  -  И  даже  не
худые. Скажите на милость, они-то чем питаются?
     - Загадка для меня самого!
     - Какое тяжелое время, - она  снова  вздохнула.  -  Человек  начинает
ощущать себя на кухне посторонним. Это ведь голод, Сережа! Об этом пока не
говорят, но ведь от правды не скроешься.
     - Бабушка! - я ласково приобнял ее за худенькие плечи. - Ну что вы за
поколение  горемычное!..  И  с  белыми  воевали,  и  с  красными,  блокаду
пережили, социализм, а мудрости житейской не нажили. О каком  голоде  идет
речь? Взгляните на эти жирные тушки. В них бездна калорий! А  сколько  еще
во дворах собак, кошек, крыс! За окном месяц август. Выкапывайте  крапиву,
корни одуванчика, жалтея. Они ведь на каждом углу! А  крупа?  Порченная-то
она порченная, - верно, зато сколько ее! Объесться можно! Хотите я сяду на
голодание? Скажем на пару недель? А все свои карточки подарю вам?
     - Но вы же умрете, Сережа!
     - Я буду бодр и весел все четырнадцать дней. У меня появится  румянец
и задорно заблестят глаза. А когда я снова начну  питаться,  мой  организм
заработает, как зверь. Я научусь поглощать древесину и  кору,  а  запивать
буду  водой  из-под  крана.  Некипяченой,  обратите  внимание!   Я   стану
расщеплять все до последней молекулы!..
     - Вот если бы вы еще женились, Сережа!
     Я чуть было не рассмеялся. Ей богу, она меня умиляла.  Кажется,  года
два назад бабушка Тая предприняла довольно  энергичную  попытку  сосватать
мне невесту. Не знаю, какие шаги она предприняла в  заветном  направлении,
но настойчивость ее не знала границ и "невесты" повалили  в  мою  квартиру
нескончаемым потоком. Я едва успевал отбиваться  от  них,  доказывая,  что
брак мне противопоказан, что я застенчив и робок, что временами склонен  к
садомазохизму и так далее и тому подобное. В результате  я  в  самом  деле
чуть было не женился, но судьба  отнеслась  ко  мне  благосклонно  и  брак
предотвратила. Решив раз и навсегда покончить с докучливым сватовством,  я
пригласил коварную старушку к себе на чай и между делом  продемонстрировал
старую коллекцию фотографий западных поп-звезд, переснятых с пластинок и с
обложек журналов: Бони Тайлер, Жаннет, Джиллу и прочих. Обнаженную  натуру
я   предусмотрительно   из   пачки   фотографий   вынул.    С    той    же
предусмотрительностью убрал и  Пугачеву.  Ее  памятливая  старушка  вполне
могла помнить.
     - Баские девки, - с грустью бормотала бабушка Тая, перебирая  снимки.
С грустью, потому что я не забыл сообщить ей, что все эти "баские девки" -
мои  невесты  и  подружки.   Западные   поп-звезды   оказались   ярче   ее
многочисленных протеже, и, будучи наделенной  вкусом,  она  это,  конечно,
понимала. На какой-то миг мне  даже  стало  ее  жаль.  Но  с  чувственными
выводами я, как всегда, поторопился. Довольно быстро оправившись от удара,
старушка строго поджала губы и стала выпытывать, какой же из  этих  дам  я
отдаю предпочтение.
     - Мне нравятся все, - необдуманно признался я и этим  испортил  дело.
Воодушевившись,  бабушка  Тая  нацепила  на  нос  очки   и   добросовестно
приступила к изучению кандидаток.
     - Какую укажете, на той и остановлюсь, - подлил я масла  в  огонь.  -
Вам я доверяю на все сто.
     Видели бы вы ее в тот момент! Как же она оживилась!.. Воспряв  духом,
бабушка  Тая  принялась  перебирать  фотографии,  поднося  их  к   глазам,
просматривая на просвет как подозрительные купюры, время от времени бросая
в мою сторону полный сомнения взгляд. В конце концов  мне  подобрали  трех
суженых: Софи Лорен, Марлен Дитрих и Кайли Миноуг из  Австралии.  Впрочем,
мне пришлось их представить, как Веру, Тамару и Катю. Я объяснил, что  все
они добрые и хорошие, что в одинаковой степени любят стирать и гладить,  с
усердием моют полы и с удовольствием простаивают у кухонных плит все  свое
свободное время. Пришлось добавить, что Тамара работает почтальоншей, Вера
оператором на телефонной станции, а Катя поет со  сцены  русские  народные
песни. Про Катю не придумалось ничего путного, так как на  фотографии  она
красовалась с электрогитарой под мышкой. Как ни  странно,  последний  факт
оказался решающим.
     -  Почтальонов  и  связистов  много,  -   рассудил   мой   седовласый
консультант, - а коли жена поет, это  хорошо.  Когда  люди  поют,  они  по
крайней мере не кричат.
     С ней трудно было не согласиться, и на этом мы и порешили. Я пообещал
присмотреться к "Катюше" повнимательнее и с предложением особенно долго не
тянуть. С тех пор утекло немало воды,  но  о  "невестке"  бабушка  Тая  не
забывала. Время от времени, видимо, ощущая за меня некую  ответственность,
она возобновляла старую тему, пытливо расспрашивая о здоровье Катерины, ее
успехах и намерениях. Я,  как  мог,  отбрыкивался.  То  же  повторилось  и
сейчас.
     - Потом, бабушка Тая. О женитьбе потолкуем как-нибудь позже.
     - До этого "потом" мне, Сережа, не дожить,  -  она  грустно  пожевала
губами. - А за голубей спасибо. Будет чем покормить Мазика.
     Когда я уже открывал дверь в квартиру, она меня окликнула.
     - Сережа! Вы видели когда-нибудь, чтобы хоронили ночью?
     - Нет, - снова соврал я. Давалось мне это с каждым разом все легче  и
легче. - А что случилось?
     - Да нет, ничего. Теперь это, оказывается, стало обычным явлением.  У
меня бессонница, и каждую ночь по улице кого-нибудь проносят.



                              НЕЖДАННЫЙ ГОСТЬ

     Пространство за стеклом окончательно сгустилось. Теперь его с  полным
основанием можно было назвать ночью. Я колдовал у плиты и размышлял о том,
что страной овладела настоящая эпидемия. Эпидемия страха.  Ни  решетки  на
рамах, ни стальные двери не спасали от  этого  всепроникающего  вируса.  С
приближением разбойного часа люди спешили отойти ко сну, чтобы не  слышать
и не видеть того,