табилизируется,  начало  свою
работу Почтовое Управление!.. Письмо адресовано Анхеле Аус, отправитель  -
доктор К. Шмайз. Обратный адрес - Ирак, внешний район Багдада.
     Майор быстро схватил письмо. Неужели Анхела лжет? Неужели  Шмайза  во
взорвавшемся самолете не было? Неужели он до сих пор сидит в своем далеком
Ираке?
     Однако, увидев штемпель, майор успокоился. Письмо отправилось в  путь
еще в мае, а сейчас шел июнь...
     - Отлично, Витольд!
     Но тон, каким майор произнес слово "отлично", заставил эксперта хмуро
поморщиться. Витольд не хотел заниматься столь странным делом. Он  пугался
ответственности. Он подумал: не знаю, с чем Досет  еще  столкнется,  но  с
меня хватит! Я могу допустить, что дежурный, писавший отчет о таинственном
свечении "открытых частей тела А2", был пьян, я могу допустить,  что  наши
химики, не способные  определить  сплав,  из  которого  выполнен  браслет,
попросту бездарны, но фотографировал-то Анхелу я сам!..
     Подняв голову, Витольд уставился на майора. Досет  вскрыл  конверт...
Две белые странички, скорее всего выдранные из полевого дневника.  Прямые,
раздельно написанные буквы. Почерк доктора Шмайза напоминал клинопись.
     Дочитав письмо до конца, Досет пожал плечами. Он все еще не знал, как
соотносить историю Шмайза и историю взорвавшегося самолета, но  интуитивно
догадывался - связь существовала, ее не могло не быть. И еще он  знал  вот
что. Если Анхела помогла  туземцу  из  чистого  каприза,  ее  отношение  к
взорвавшемуся самолету простым капризом объяснить было  нельзя.  Наверное,
так  рассуждал  и  генерал  Нуньес,  подписывая  приказ  об  аресте  столь
известной гражданки.
     Пожав плечами, Досет спросил:
     - Он был хороший специалист, этот Шмайз?
     - Один из немногих танийцев, удостоившихся попасть в энциклопедии,  -
не без неприязни заметил эксперт.
     Досет поморщился.
     - Как вы тогда сказали?.. "В ней  бездна  энергии"?  Да?..  А  ну-ка,
повторите фокус с шумами!
     Витольд включил приемник. Музыка, позывные, треск  морзянки,  псалмы,
далекое пение... Ничего необычного!
     - Я так и знал! - заметил Досет.
     - Что вы знали? - окончательно рассердился эксперт.
     - То, что  вы  стареете,  Витольд!  Стареете  и  начинаете  умышленно
замалчивать ту информацию, которая с точки  здравого  смысла  кажется  вам
нелепой. - Досет жестко взглянул на эксперта.  -  Ваше  дело  -  видеть  и
понимать все! Вам разрешено пить, болтать, вы не бродите  с  автоматом  по
лесам Абу, вас не держат в плавучей тюрьме; но именно это должно  помогать
вам  приносить  нам  пользу!  Берите   перо,   бумагу,   -   приказал   он
растерявшемуся эксперту, - садитесь за стол и подробно, тщательно  опишите
все, что в этом деле  хотя  бы  на  мгновение  поставило  вас  в  тупик...
Наверное, есть такие детали, да, Витольд?
     Эксперт неопределенно хмыкнул.
     - И еще... - майор стащил с портрета, положенного  на  стол,  грязную
тряпку. - Что это за работа, Витольд?
     -  Подделка  под  Леонардо,  -  презрительно  отозвался  эксперт.   -
Талантливая, но подделка... Этуш любил так работать: заимствованная  идея,
необычный штрих. Нелепо, неожиданно, но приковывает внимание... -  Витольд
неожиданно замер.
     - Ну? - не выдержал Досет. - Чего вы уставились на этого бородача?
     - А вы ничего не  замечаете?  -  спросил  Витольд.  Вид  у  него  был
ошалевший.
     - Портрет вам подмигнул! - усмехнулся Досет.
     Витольд не заметил сарказма.
     - Глаза! Взгляните на  глаза!..  Разве  вы  никогда  не  видели  этих
глаз?.. - быстрым,  неожиданно  сильным  для  его  лет  движением  Витольд
разорвал тряпку на несколько кусков и этими кусками прикрыл щеки,  бороду,
лоб незнакомца. - Теперь вы узнаете эти глаза, майор?
     Досет кивнул.
     Кого  бы  ни  изобразил  Этуш,   глаза   изображенного,   несомненно,
принадлежали Анхеле Аус.


     - Как обращались с вами в  тюрьме?  -  спросил  майор,  вернувшись  в
"камеру разговоров".
     - Как принято, - отозвалась дочь Ауса, хотя ее недолгий опыт вряд  ли
давал право на такую категоричность.
     - Вам не отказывали в еде? Вас  не  заставляли  плести  и  распускать
веревки?
     - Жалоб у меня нет.
     -  А  почему  мы  проявили  к  вам  такую  мягкость?  Вы   над   этим
задумывались? Не могли же вы не заметить, как плохо питаются  заключенные,
как строг над ними надзор...
     - Этот арест - ошибка! - улыбнулась Анхела. - К тому же...
     - ...ваш отец - Антонио  Аус!  -  закончил  за  нее  майор,  ибо  ему
хотелось, чтобы она так сказала. И заключил: -  Запомните!  У  попавших  в
"камеру разговоров" обрывается связь даже с самим Господом Богом! Если  вы
впрямь не испытали страданий, не ищите объяснений этому на стороне.
     - Вот как?
     - Наверное, вас ясно, Анхела, как много сил потребовалось нам на  то,
чтобы вырвать власть у  зарвавшихся  социалистов,  Долг  каждого  честного
танийца - выявлять инакомыслящих, указывать  нам  на  откровенных  врагов.
Было бы странно, если бы вы, друг полковника Йорга Клайва,  уклонились  от
этой борьбы. Вот почему я прошу вас ответить на поставленные мною вопросы.
Ответьте, и вы свободны. Если в будущем  нам  и  придется  встретиться,  -
улыбнулся Досет, - то уж, конечно, не в "камере разговоров".
     - Сожалею, - холодно  отозвалась  Анхела.  -  Вряд  ли  нам  придется
встретиться в будущем.
     - Не зарекайтесь! - майор задохнулся от возмущения. Она угрожает!  Ну
что ж... У каждого свое оружие. Она сделала  ошибку,  сказав  о  самолете.
Видит Бог, он, Досет, не тянул ее за язык!  Он  помнил  о  чеке  Ауса.  Но
теперь... Теперь он вынужден узнать все, о чем знает она - Анхела.
     - Мне нечего вам сказать, майор.
     Досет задумался. Потом крикнул:
     - Дуайт!
     Дуайт вошел и остановился рядом с лейтенантом.  Он  был  невысок,  но
столь плотен, что в "камере разговоров" сразу стало тесно. Мышиного  цвета
шорты, серая армейская рубашка, грубые башмаки, высокие, до колен, гетры -
все соответствовало его грубым мышцам, низкому желтоватому  лбу,  зарослям
вьющихся волос, густо покрывавших мощные руки.
     - Дуайт, - мягко спросил майор. - Что делают  с  людьми,  которые  не
хотят отвечать на вопросы?
     - Есть много способов, шеф, - Дуайт наклонил бритую, в темных  пятнах
от плохо залеченных лишаев,  голову  и  внимательно,  без  тени  смущения,
осмотрел Анхелу. - Например, "сухой душ".  На  голову  упрямца  натягивают
нейлоновый мешок, не пропускающий воздуха. Очень эффективно!
     - А еще?
     - Можно взять фосфор и обработать им те  места,  где  боль  ощущается
всего сильнее.
     - А еще? - вкрадчиво спросил Досет.
     - Можно покатать упрямца не вертолете. Есть такой трос  для  подъемки
грузов. Если прикрутить упрямца к этому тросу,  вытравить  трос  в  люк  и
гнать  вертолет   над   верхушками   высоких   деревьев,   упрямец   скоро
раскаивается.
     - Вы и вправду так делаете? -  невольно  заинтересовалась  Анхела,  и
Досет, раздраженный ее наивностью или упрямством, взорвался:
     - Хватит, Анхела! Почему вы не хотите отвечать?!
     Анхела молча покачала головой.
     - Что ж... - сказал Досет. - Давайте сюда туземца!
     Дежурный сержант втолкнул в камеру Хосефа Кайо, туземца.
     Свалявшаяся борода резко подчеркивала бледность распухшего от  побоев
лица. Правый глаз Кайо косил, заплыл  огромным  кровоподтеком,  но  левый,
живой, мрачный глаз сразу  уставился  на  Анхелу.  Обметанные  жаром  губы
дрогнули. Возможно, Кайо хотел усмехнуться, но усмешки не  получилось.  Он
был слишком измучен. Его и взяли-то, наверное, потому, что у него  уже  не
было сил застрелиться.
     - Вы знаете этого человека? - спросил Досет.
     - Да, - ответила  Анхела.  -  Он  -  Хосеф  Кайо,  журналист,  бывший
секретарь корпуса прессы.
     Досет удовлетворенно кивнул.
     - Дуайт! Разверни туземцу голову, пусть он смотрит на нас! Вот так!..
Послушай меня, туземец. Я буду задавать тебе вопросы, а ты будешь отвечать
на них. Если не можешь шевелить губами, просто кивай. И будь внимателен!..
Три дня назад ты был в лесах Абу, там, где  либертозо  ожидали  самолет  с
оружием. Морские пехотинцы наткнулись на твою группу, в перестрелке ты был
ранен. Кто еще был с тобой в лесу?
     Кайо пошатнулся. Неправильно истолковав  его  движение,  Дуайт  грубо
ткнул журналиста под ребро:
     - Смотри на майора, скот!
     - Будь внимателен, туземец! - повторил Досет. - Раненый,  ты  все  же
сумел уйти от морских пехотинцев. Добрался до Ниданго.  Подлость  толкнула
тебя войти в дом полноценной гражданки, с которой ты когда-то был  знаком.
Подлость заставила  тебя  спровоцировать  гражданку  на  помощь,  оказание
которой таким, как ты,  категорически  запрещено...  Эта  женщина  сказала
тебе, когда придет следующий самолет?
     Губы Кайо, наконец, раздвинулись. Он усмехнулся.
     Этой удавшейся ему усмешке он отдал очень много сил. Так много,  что,
наверное, пожалел об этом, ибо Дуайт одним  взмахом  стер  усмешку  с  его
сразу лопнувших, закровоточивших губ. Только ненависть удержала журналиста
на ногах.
     - Дуайт, - негромко спросил Досет, -  как  по-настоящему  допрашивают
без всех тех крайностей, на которые падки сотрудники нелояльных газет?
     - Возьмите полевой телефон, прикрепите провода,  куда  следует,  и...
позвоните!
     - И что?
     - Позвоните... и вам ответят!
     - Законны ли такие методы допроса? - усмехнулся Досет.
     - Они незаконны, - ответил Дуайт. - Но они не оставляют следов.
     - Тогда начните... - Досет секунду помедлил. - С туземца.


     "Я спокойна, - сказала себе Анхела. - Я вижу то, чего в  принципе  не
должны видеть люди, но я спокойна, ибо я нашла спрайс".
     Она перевела взгляд на полупрозрачный браслет, лежавший  на  столе  у
самого локтя майора, и у нее защемило сердце.
     Но Анхела пересилила слабость, рожденную радостью, и  заставила  себя
смотреть только на Кайо. Сбитый с ног и брошенный на "Лору",  он  все  еще
пытался порвать металлические зажимы, жадно сжавшие его руки и  щиколотки.
Бессмысленная борьба!.. Но таков был Кайо - он всегда боролся до конца. Он
всегда был уверен, что борьба не бывает бессмысленной!
     У _н_а_с_, подумала Анхела, не отрывая глаз от поверженного на "Лору"
либертозо, такие люди идут в Космос.  Только  в  Космосе  возможна  полная
отдача всех сил...
     Три  дня  назад,  -  подумала  Анхела,  следя  за  каждым   движением
журналиста, - Кайо уже был обессилен, измучен, доведен до грани, но...  он
еще надеялся! А сейчас надежды в нем нет. Сейчас Кайо живет  не  надеждой.
Сейчас он живет только ненавистью.
     Три дня назад, вспомнила она,  черная  грозовая  туча  заволокла  все
небо. Мощные молнии сухой грозы били куда-то в леса Абу. Страшная,  черная
сухая гроза. Она походила на грозу, погубившую опыт Риала...  И  глядя  на
мгновенно ломающиеся электрические бичи, на тени,  угрюмо  и  стремительно
прыгающие по саду, Анхела чувствовала - не только гроза, какой бы  она  ни
была страшной, заставляла сжиматься ее сердце. В саду кто-то был! Она  еще
не видела журналиста, но его боль и его  надежда  уже  жили  в  ней.  Ведь
именно к человеческой боли Анхела так и не смогла привыкнуть в Ниданго...
     Глядя из окна, Анхела видела, как журналист  упал,  споткнувшись.  Но
она не встала, не окликнула Кайо. Она знала - если добрался до  виллы,  он
найдет силы встать сам.
     И Кайо поднялся и снизу посмотрел на нее.
     - Сможешь влезть в окно? - спросила Анхела, радуясь  тому,  что  Пито
Перес, ее телохранитель, уехал в город за продуктами.
     Кайо кивнул. Перевалился через подоконник, испачкал кровью косяк,  но
не застонал. Анхела поняла: он еще не решил, как ему следует вести себя  с
нею... Это было больно. Но она  понимала  Кайо  -  его  преследовали,  ему
нелегко было решиться на подобный визит, он представлял себе, чем  чреваты
последствия его поступка.
     Рана в плече, внутреннее кровоизлияние... Анхела сразу поняла -  Кайо
плох. Срочное переливание  крови,  тоники,  тишина  -  вот  что  ему  было
необходимо. Но даже она ничего не  могла  ему  предложить.  Было  странно,
когда кайо, пересилив боль и слабость,  улыбнулся,  указывая  на  портрет,
написанный Этушем:
     - Я никогда не видел этой работы, - и помрачнел. - Судьба художника в
Тании незавидна.
     - Этот портрет - шутка, - негромко пояснила Анхела.  -  Этуш  написал
его, поспорив с доктором Шмайзом.
     - Доктор Шмайз - достойный человек, - ответил Кайо.  За  его  словами
читались и грусть, и давняя ревность, но неожиданный комплимент был  чист,
потому что посвящался ей, Анхеле Аус, женщине, которую он, Кайо,  давно  и
безнадежно любил.
     - Подойди, я остановлю кровь.
     Она постаралась  произнести  это  негромко,  ненавязчиво.  Она  знала
вспыльчивость Кайо. Но он и впрямь был плох - послушно подошел; на  Анхелу
пахнуло болезненным жаром.
     - Ты останешься у  меня,  -  сказала  Анхела  и  положила  ладонь  на
простреленное кровоточащее плечо журналиста. - Ты проведешь день у меня, -
кровь под ее ладонью  быстро  сворачивалась.  -  Ночью,  если  торопишься,
можешь уйти.
     - Ночь... - пробормотал журналист. - В этой стране любят ночь...
     - Смотри на ночь, как на некое начало отсчета, - возразила Анхела.  -
В древнем Шумере новые сутки всегда начинаются с ночи.
     Кайо не понял ее.
     - Я не должен был приходить, прости... Но мне надо продержаться  хотя
бы сутки. Потом я не буду тебе мешать.
     Анхела читала мысли Кайо - он думал о ней. Как всегда,  видя  ее,  он
сходил с ума. Но его мысли были чистыми. Он, Кайо, испытывал радость.
     - У тебя ладонь, как лист съяно.
     Съяно... Либертозо сделали лист съяно  символическим  знаком  партии.
Корни съяно уходят глубоко в почву. Когда степи и леса Тании горят,  съяно
тоже сгорает. Но после первого же дождя мощные  корни  дают  тысячи  новых
побегов. Съяно неуничтожим!
     Если все либертозо  похожи  на  Кайо,  подумала  Анхела,  будущее  за
ними...
     Глядя на журналиста, привязанного к "Лоре", Анхела  вспомнила  пилота
Кнайба. Он был груб, мощен.  Он  плевал  и  на  либертозо,  и  на  морских
пехотинцев. В этом мире, считал Кнайб, каждый борется за себя. Но внимание
столь влиятельной женщины, несомненно, льстило Кнайбу. Он по-новому ощущал
себя, он начинал чувствовать свою значительность.
     Кнайб не лгал, говоря, что он лучший пилот Тании. Он не лгал, говоря,
что справится с любым заданием. В такие времена - и  Анхела  знала  это  -
только Кнайб мог  решиться  пересечь  на  самолете  закрытую  границу.  И,
понимая это, Кнайб  пил  скотч,  красиво  говорил  о  неподкупности  неба,
вспоминал знаменитых пилотов, нашептывал комплименты. Но Анхела видела - в
черных подвалах  его  подсознания,  как  черви,  копошатся  унижающие  ее,
Анхелу, мысли. Улыбаясь, потягивая скотч, ничем  не  выдавая  себя,  Кнайб
думал о ней мерзко и был счастлив от  того,  что  люди  еще  не  научились
читать мысли...
     А оружие? - спросила себя Анхела. Как в самолет Кнайба попало оружие?
Неужели она все-таки недооценила Кнайба? Неужели при всей его  низменности
он работал на либертозо?
     Нет! Кнайб был жаден,  испорчен,  груб.  Кнайб  не  мог  работать  на
либертозо. Таких, как Кнайб, можно только купить.
     Значит, либертозо купили Кнайба.  Он  решил  подработать  и  на  этих
отверженных... В каких нищих карманах звенели собранные для него медяки? И
почему, если либертозо нужны были деньги, Хосеф Кайо никогда не  обращался
к ней, к Анхеле?
     Хосеф боялся, - с острой жалостью решила она. Он боялся  потянуть  за
собой меня. С тех пор, как я отказалась стать его женой,  он  ни  разу  не
посетил виллу "Урук". Но он и не забыл обо мне, он  любил  меня  и  издали
постоянно следил за всем, что я делаю...
     Анхела вновь взглянула на журналиста.
     Я пришла в "камеру разговоров" за спрайсом.  Я  не  думала,  что  они
схватят Кайо. Мои планы нарушены.
     Анхела боялась, что уже не сможет спасти журналиста. Боялась, что  ей
не хватит времени. Два дня назад ее браслет - спрайс  -  начал  светиться.
Это значило - ее ждали, ей следовало уходить.
     Сколько лет я веду эту игру? Почти семнадцать!
     И ни разу ни соблазн, ни трагедия не вырвали меня из привычного круга
- политики, ученые, бизнесмены... Я и Кайо оттолкнула от себя  по  той  же
причине - он хотел вырвать меня из этого круга. Но  круг  был  очерчен  не
мной!
     А если бы это я лежала на "Лоре" - неожиданно подумала  Анхела.  Если
бы не у Кайо, а у меня болело плечо и резко, страшно ударяло  под  лопатку
задыхающееся сердце? Если бы не он, а я все силы направляла сейчас на  то,
чтобы затаить, убить, спрятать в плавящемся от боли мозгу единственную, но
такую важную фразу: "Запад Абу... пять костров ромбом...  одиннадцатого...
пятнадцатого...  двадцать  второго..."?  СМОГЛА  БЫ  Я  ПОДНЯТЬ  РУКУ   НА
ЧЕЛОВЕКА?
     Нет, сказала себе Анхела.
     ПОДНЯТЬ РУКУ НА ЧЕЛОВЕКА МОЖЕТ ТОЛЬКО ЧЕЛОВЕК!


     - Вам жаль туземца? - негромко спросил Досет.
     - Да.
     - Почему же вы ему не поможете? Достаточно ответить на мои вопросы, и
мы отправим туземца в госпиталь.
     Это была ложь. Анхела зажмурилась и покачала головой.
     Досет в упор взглянул на дочь Ауса. Он был убежден - она заговорит!..
В  Кайо  Досет  не  верил  -  либертозо  бесчувственны.  Их  можно  только
уничтожать. Но Анхела...  Когда  Кайо  завопит,  когда  электрический  ток
начнет выламывать его кости, когда из прокушенных губ хлынет кровь, Анхела
заговорит.
     А пока... Чувствуя, что все идет, как надо, Досет приказал:
     - Приведите Этуша!
     Это был его резерв. Он, Досет, не собирался  бросать  в  огонь  самое
необходимое. Он верил - это дело можно провести малой кровью.
     Подумав  так,  Досет  улыбнулся.   Сухой,   мертвой   улыбкой,   едва
раздвинувшей его тонкие, бесцветные губы.



                               5. ХУДОЖНИК

     Этуша втолкнула в "камеру разговоров".
     - Почему ты отказался писать эту женщину? - грубо спросил Досет.
     Этуш вздрогнул. Он боялся смотреть на  Анхелу,  он  отворачивался  от
"Лоры". С унизительным страхом, с низкой мольбой Этуш  смотрел  только  на
Досета.
     - Эта женщина не для моей кисти, - жалко выдавил  он.  -  Я  не  умею
писать святых!
     - И все-таки ты ее напишешь! - заявил Досет.
     - Нет! - затравленно возразил Этуш. - Я рисую только преступников!
     - Дуайт, воротник!
     Легко  замкнув  распухшие,  слабые  руки  художника  в  металлические
наручники, Дуайт приказал:
     - Ложись!
     Только  теперь  Анхела  уяснила  назначение  металлического   кольца,
ввернутого в пол камеры. К этому кольцу Дуайт быстро и  деловито  привязал
грузно опустившегося на колени художника. Так же быстро и  деловито  Дуайт
затянул на шее Этуша мягкую сыромятную петлю -  "воротник".  Тепловой  луч
мощного рефлектора, подвешенного в стене, ударил в шею Этуша, и  художник,
по-птичьи замерев, обессиленно прикрыл выпуклые глаза желтоватыми пленками
почти прозрачных век.
     - Сейчас одиннадцать, - заговорил Досет. - К двум часа ночи я  должен
знать - где, кто и на какие деньги покупает оружие для  либертозо?  Кто  и
через какие порты ввозит его  в  Танию?  Когда  и  в  каком  месте  должны
приземляться  самолеты  с  остальным  оружием?  Отвечать  может  любой:  и
туземец, - он кивнул в сторону Кайо, - и вы, Анхела.  Тот,  кто  заговорит
первым, будет отпущен. Ну, а если никто не заговорит, я  по  очереди  убью
Этуша и туземца, и кровь этих людей ляжет на вас, Анхела.
     - Но если мне нечего сказать? - наивно удивилась Анхела.
     И Досет почувствовал бешенство.
     Вскочив, он одним шагом преодолел  пространство,  отделявшее  его  от
Анхелы. Ударившись бедром о край  стола,  хищно  и  мягко  наклонился  над
женщиной, так странно пахнущей травами и цветами, и рванул на себя руану