...
 
   - Марат Иннокентьевич, у меня с собою только консервный нож. Им палатку
не разрежешь. Кроме того, я никогда не решусь спуститься и на десять
метров по связанным огрызкам, даже если б я нашла в себе силы рвать
брезент зубами, - возразила я.
 
   - Тогда остается спокойно сидеть в непромокаемой палатке и все-таки
ждать помощи, - сказал после некоторых колебаний Марат Иннокентьевич. -
Только без паники и судорожных всхлипываний.
 
   Да, положение было незавидное.
 
   Я взялась за толстую ветку боярышника и немного наклонилась над
пропастью: а вдруг все же возможно проползти, как ящерица, средь расщелип.
Конечно, без рюкзака. В конце концов его можно просто спихнуть вниз, а
потом отыскать среди камней...
 
   Но недаром сказано, что благими помыслами вымощена дорога в ад. Подо
мною блестела мокрая отвесная стена.
 
   Справа из скалы, наискось, в мою сторону, нависла глыбина довольно-таки
странной формы. Она напоминала часть скрученного в продольном направлении
кристалла, расширяющегося к концу наподобие граммофонной трубы. Этот-то
расширенный торец, вернее, какая-то часть его, поскольку глыба переходила
в скалу, нижним полукруглым основанием упирался в заросли шипиги на моем
карнизе. Кристалл в отличие от серой блестящей скалы был тускло-черным,
точь-в-точь антрацит. В детстве наша семья жила на Кузбассе, в Осинниках,
и я вволю налазилась со сверстниками по шахтным отвалам.
 
   Помню, я обрадовалась необыкновенно. Пусть я прокукую на карнизе даже
неделю, но зато я стала первооткрывательницей здоровенного угольного
пласта.
 
   А ведь еще неизвестно, насколько уходит эта закругленная глыбина в
земные недра. Кто может поручиться, что здесь не целое угольное
месторождение!
   И это в условиях, когда планете грозит энергетический голод, о чем меня
не раз предупреждал Тимчик, когда я по забывчивости забываю погасить свет
в ванной. Сейчас каждая тонна угля и торфа на учете, даже старые
выработанные шахты вновь начинают задействовать.
 
   Я подошла к торцу, провела рукой по гладкой поверхности. И удивилась.
Буквально в сантиметре от угля пальцы наталкивались на невидимую преграду.
Более того: тускло-черный торец пласта оставался под дождем абсолютно
сухим. Непонятно как, но струи дождя не касались этого угля. Они плавно
отклонялись чем-то и соскальзывали вниз...
 
   Само собою разумеется, дальнейшая моя запись никого ни в чем не убедит,
но я подчеркиваю: пишу только правду, сколь бы фантастичной ни предстала
она из последующих событий.
 
   Я увидела их. Точнее, вначале одного из них. В торце обнаружился
золотистый глазок и начал расширяться наподобие диафрагмы фотоаппарата.
Как только глазок начал расти, я схватила рюкзак и отбежала к скале, хотя
бежать, в общем-то, было некуда, а спрятаться негде.
 
   Из глазка (а он расширился до размеров парашютного купола) медленно
вылетел огромный скафандр, примерно такой, как для глубоководных
исследований, тускло-черный, как и кристалл. Ростом (длиной? высотой?) он
был - вместе с парой нижних конечностей - метров пять, не меньше, диаметр
головы (то есть не головы, а скафандра, тут я до сих пор теряюсь) больше
метра. Это сейчас я спокойно пишу: пять метров, один метр, но тогда мне
было не до вычислений и не до сопоставлений с куполами парашютов. Я вся
сжалась от ужаса и бессилия в своей залатанной штормовке, такая навалилась
тяжесть, будто я начала окаменевать.
 
   Он вылетел из глазка, который сразу затянулся, сомкнулся. За ним вилась
тускло-черная веревка, даже не веревка, а жгут сияния, сгущенного до
черноты. Неуклюже переворачиваясь в воздухе, он поплыл вдоль кристалла по
направлению к скале и... растворился в ней. Сначала в скале исчезла рука,
затем голова, другая рука, туловище, ноги. В общем, он весь исчез, остался
только плавно перемещающийся черный жгут. Он нырнул в скалу, как мы ныряем
в теплое море, - без видимых усилий.
 
   Потом через глазок выскользнули еще двое - точные копии первого. Они
тоже довольно скоро скрылись в скале, правда, в разных местах, но один
сразу же возвратился и исчез в помутневшем глазке.
 
   Так они путешествовали туда-сюда часа три, не меньше, и все это время я
стояла как полоумная под дождем, у мокрого рюкзака, проклиная свою
злосчастную судьбу и отказываясь верить происходящему. Удивляли меня даже
не сами антрацитовые чудища - удивляло полное их безразличие ко мне. Они
не предприняли ни малейшей попытки познакомиться, ни малейшей.
   Да что я говорю: познакомиться. Хотя бы рассмотреть меня. Не червяка,
не букашку несчастную, не мерзкую рептилию - меня, самое разумное существо
во всей Вселенной, как пишет в своих статьях Тимчик. Я была для них как
камень, как струйка дождя, как колючка шипиги - без-раз-лич-на!
 
   - И вы мне безразличны, угольные скафандры, - шепотом сказала я. - Мне
все равно, как вы оказались со своим кристаллом в скале. Мне все равно,
обитаете вы внутри Земли, как кроты, или пожаловали к нам из небесной
преисподней. Можете туда и убираться, я вас не держу.
 
   Меня одолевал волчий аппетит. Я растянула палатку, вскрыла тушенку,
честно отмерила полбанки и проглотила с хлебом, почти не жуя. А запила
водою из лужицы возле рюкзака.
 
   Все так же сеялся дождь, брели по ущелью тучи, ревела внизу
раздувающаяся, подпертая рухнувшей скалой река, и все так же кувыркались
возле своей граммофонной трубы скафандрики - так я решила их окрестить.
Иногда они появлялись, держа в лапах то несколько спиралей, то серебристые
трезубцы с рукоятками в виде цифры 8, то связку шаров, внутри которых
плавали другие шары, тоже заполненные шарами, в шарах-то вообще бог весть
что, - преимущественно черного цвета.
 
   Так наступил вечер. Стемнело. Я промокла до нитки, но палатка изнутри
оказалась сухой, спальный мешок тоже. Я доела тушенку, сняла мокрую
одежду, но уснуть никак не могла. Хотела бы я посмотреть на того, кто смог
бы уснуть в моей ситуации!
 
   Допустим, вы инопланетяне, рассуждала я. Допустим, у вас сверхважная
работа, например, попали в катастрофу и теперь спешно ремонтируете свой
корабль, если кристалл и есть ваш корабль. Но ведь корабль могут соорудить
лишь высокоразумные существа. Так отчего же вы, братья по разуму, не
поможете попавшему в беду представителю рода человеческого? К тому же
женщине, притом молодой. Чего вам стоит перенести ее на другую сторону
ущелья? Вам, свободным от уз тяготения земного? Опасаетесь последствий
контакта? Или, как в рассказе Рэя Брэдбери (которого, к сожалению,
недолюбливает Тимчик за то, что тот якобы мистик), мы с вами из
несовместимых миров, и наши руки пройдут одна сквозь другую, как две живые
тени? Но ведь я трогала ваш кристалл, я чувствовала его упругость, если не
его самого, то хотя бы преграды, его стерегущей...
 
   Разбудило меня сияние солнца, сопровождаемое раскатами грома. Было
жарко, как в полдень на пляже. Часы показывали половину третьего. Быть не
может, чтобы я проспала чуть ли не целые сутки, подумала я, выглядывая из
палатки.
 
   Я ошиблась. Стояла глубокая ночь. Но над их кристаллом, над моим
карнизом переливался великаний купол, как бы сотканный из солнечных лучей.
Я даже видела, как бисеринки дождя соскальзывают по краям золотого сияния,
но сквозь купол они не проникали.
   Над ночным Тянь-Шанем плескались потоки дождя, молнии перепахивали
небо, бормотал гром, а у слияния ручья с Белокаменной взошло маленькое
солнце и быстро высушило досуха палатку, штормовку и даже ботинки той, что
случайно оказалась под его лучами.
 
   Мой кристалл переменил свой цвет. Теперь он стал
фосфоресцирующе-серебристым, а плавно изгибающийся торец был вообще
прозрачный, и там, внутри, сквозь радужную перегородку просматривались
ветви, листья, лепестки, бутоны неведомых мне растений. Они переплелись
так тесно, что казались единым цветущим организмом. Не было верха и низа,
не было отдельно пола, стен, потолков - по всем стенам клубились волны
многоцветных крон. Странность состояла в том, что по мере удаления в глубь
кристалла они становились все выше, все круче, как бы предвещая просторы
без края и конца...
 
   Я чуть не вскрикнула от удивления: это был мой волшебный сад, но в
чем-то (или чем-то) неузнаваемо преображенный.
 
   Три моих скафандрика (они тоже стали серебристыми) летали над
соцветьями, манипулируя своими шарами в шарах, трезубцами и спиралями.
 
   Таясь, как зверек, обдирая лицо, коленки, руки о колючки шипиги, я
подползла поближе. Они что-то делали со своим сладостно дремлющим садом,
но что именно, понять мне было, видимо, не дано.
 
   Там, где в космических глубинах кристалла смыкались буйные кроны,
мерцал сумеречный овал. "Как кружащиеся по своду земному созвездья
охраняют покой Полярной звезды, так и кроны стерегут подобие зеркала", -
подумала я и сама удивилась прихотливости моей, но и как бы не моей мысли.
В зеркале проглядывались сгустки туманностей, завихрения диковинных миров,
двойные, тройные звезды, роящиеся планеты, спиральные рукава. Среди этих
песчинок вселенского хаоса плавно перемещались серебряные вихри, чем-то
похожие на те, что восстают в пустыне Бек-Пакдала (где мы были на
практике), предвещая смертоносный самум...
 
   "Чудесный этот сад - двигатель корабля-вихря, - как в озаренье,
подумала я.-Почему-то он у них разладился, и они его чинят. Жаль, что я
ничем не смогу им помочь".
 
   До сих пор для меня загадка, как мне приходили в голову все те странные
мысли, когда я, залитая среди ночи лучами солнца, пряталась в траве, хотя
прятаться было не от кого.
 
   Помню, вслед за догадкой о саде-двигателе я начала размышлять, зачем к
осени уплотняется среда земной биомассы, перед тем как смениться зимней
пустотой. Зачем наливаются соком яблоки, тучнеют нивы, тяжелеют плоды? А
что, если эта ежегодная пульсация растительных веществ - залог движения
земного времени? - подумалось мне.
 
   И сразу Земля представилась живым зерном в роднике вселенского бытия.
 
   Я думала о высоте небесной, глубине земной, широте и беспредельности
мирозданья.
 
   И мирозданье раскрылось мне вдруг, как цветок, колышущийся среди
солнечных дуновений.
 
   И как в теле человеческом, во Вселенной все было связано со всем, все
отражалось в другом, и другое в себе отражало все предметы, явления,
вещества, времена...
 
   И небеса были частью меня, и я - небесами.
 
   Кристалл был посланец непредставимо красивого мира, но почему-то сама
мысль о соприкосновении наших двух миров показалась мне таинственно
страшной и непостижимой...
 
   Не помню, сколько я пролежала в шипиге, но это были лучшие мгновения в
моей жизни.
 
   Пока снопы солнца не погасли и не хлынул вслед за тем дождь.
 
   Я проснулась поздно. Ломило голову, особенно в висках. Дождь барабанил
по стенам палатки. Я ощупала рюкзак, штормовку, ботинки. Все сухо. Значит,
то ночное солнечное видение было наяву.
 
   В черном кристалле глазок открывался и закрывался: садовники работали.
 
   После обеда, не дождавшись верительных грамот, я уже твердо решила:
если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе. В конце концов
откуда скафандрикам знать, что я существо разумное. Я должна им это
доказать.
 
   Я улучила момент, когда глазок начал расширяться, и с бьющимся сердцем
подбежала к торцу.
 
   - Приветствую вас, звездные братья! - завопила я вылетевшему
скафандрику и поманила его к себе рукой: - Спасите меня, пожалуйста!
 
   Никакого внимания. Он прошествовал, покачиваясь, по воздуху и
растворился в скале как привидение.
 
   "Ну нет, просто так я не отступлю, господа-товарищи звездные садоводы.
Я вам не птичка с подбитым крылом, - вдруг озлобилась я. - Мои предки
написали "Слово о полку Игореве", "Тараса Бульбу", "Тихий Дон", "Мастера и
Маргариту". Они живой плотиною встали на пути кочевых разбойничьих орд с
Востока и некочевых монстров с Запада. Мои предки не истребляли народы,
продвигаясь к Великой Воде, как это делали ваши Писарро и Кортесы в Южной
Америке. Мои предки знали истинную цену дружественным контактам, о чем
можно судить хотя бы по их древней пословице:
 
   "Неправдою весь свет пройдешь, да назад не вернешься".
 
   Я вернулась в палатку, вырвала из блокнота несколько листков и
нацарапала карандашом: на одном - модель солнечной системы, жаль, что не
все планеты вспомнила; на другом - теорему Пифагора - треугольник с тремя
квадратами на сторонах, как учили в школе, и модель атомного ядра (я
перерисовала по памяти ее изображение с транспаранта над воротами
республиканской выставки достижений народного хозяйства); на третьем -
ракету и в ней маленького человечка (поразмышляв, точно такую же ракету я
изобразила на первом листке - летящей с Земли на Луну).
   На четвертом листке еле улеглись два земных полушария. Материки я
нарисовала приблизительно, только Австралия и Африка получились сносно. Но
зато уж я не пожалела дефицитной импортной пасты для подкрашивания век и
всю планету испещрила голубыми огоньками. "Получайте обратно ваш
насильственный сон на тему атомных бомб! Попробуйте только не понять, что
к чему, - бормотала я. - Разнесу альпенштоком в клочья и расчудесный ваш
сад, и вас самих заодно, бесчувственные истуканы!"
 
   Оставшийся листок целиком вместил русскую пословицу, написанную мною
латинскими буквами (боюсь, что с ошибками):
 
   NEPRAVDOJ VES SVET PROJDOSH DA NAZAD NE VERNESHSJA!
 
   Захотят - поймут!
 
   Вот так, с альпенштоком и кипою листов, грязная, голодная, но полная
решимости наладить проклятый контакт, я предстала перед торцом. Первого же
скафандрика, поскольку он, конечно же, не соизволил удостоить меня
вниманием, я больно тюкнула по ножище.
 
   И ведь подействовало! Он перевернулся вверх тормашками, приспустился на
уровень моей головы, застыл в воздухе, чуть раскачиваясь. Было
страшновато, но я приложила листки прямо к черной его головище, поскольку
рука его плавала метрах в двух надо мною.
   Странное явление: листки точно провалились в его шлем.
   Их просто не стало. Он сразу скрылся в глазке, и около часа скафандрики
не появлялись вообще.
 
   Наконец один показался, не знаю уж, который из них, подплыл к палатке,
где я ждала результатов смелого своего опыта. В лапе у него была зажата
лопатка вроде тех, чем пирожное подают, размером, понятное дело, метра
три, не меньше. Лопаткой этой начал он осторожно подталкивать меня в
сторону кристалла.
 
   - Нечего меня пихать своей железякой, красавец скафандр, - сказала я
ему. - Сама пойду к месту переговоров. А коли умела б, как ваша милость,
бултыхаться в воздухе, то и полетела б хоть на метле.
 
   Но, как выяснилось, толкал он меня не к кристаллу, а к краю пропасти...
 
   - Думай что ты творишь, звездный зверюга! - кричала я. - Я не могу
порхать, как ты! Разобьюсь! А тебе за меня отомстят!
 
   Все же я сумела увильнуть, рванула дикими прыжками по шипиге и
спряталась в палатку.
 
   Но это меня не спасло. Видно, они единогласно вознамерились меня
погубить, не знаю уж за какие грехи.
 
   Палатка оказалась в воздухе вместе с колышками.
   Скафандр опять погнал меня, как скотину безмозглую, к краю карниза. Я
попробовала объяснить жестами, что, в общем-то, я не против оказаться на
той стороне, но что пропасть для меня неодолима, что нужен канат, мост,
все, что угодно, иначе тело мое найдут на острых каменьях внизу,
растерзанное хищниками.
 
   Пока я на пальцах пыталась что-то объяснить, он ловко поддел меня своей
черной лопатой, приподнял над карнизом, пронес над боярышником и метрах в
трех от края пропасти - в воздухе над пропастью! - начал наклонять лопату
все круче. И вот я с лопаты соскальзываю...
 
   - Будьте вы прокляты, мрачные пришельцы! - успела прокричать я перед
смертью. - Будьте трижды прокляты!
 
   Но в пропасть я не упала. Я соскользнула на что-то упругое, невидимое,
чуть дрожащее подо мною.
 
   Помню странное ощущение, нет, не страха. То было сознание собственного
унижения, как если бы я внезапно оказалась обнаженной на ученом совете,
среди ласково улыбающихся старцев и пунцовых от негодования дам.
 
   Я примерилась было вцепиться хотя бы в ту же гнусную лопату, но изувер
отплыл от меня и спокойно наслаждался моим несмываемым позором.
 
   Стыдно признаваться даже самой себе, но тут я опустилась на четвереньки
и, как собачонка, да, как затравленная собачонка, поползла, поковыляла, но
не туда, к спасению, а сюда, обратно, ведь карниз-то был вот он, рядом.
Одной рукой я нащупывала эту подрагивающую подо мною штуку, а сама
старалась не смотреть вниз, где шевелился туман.
 
   Но он вернул меня. Лопата, как черная стена, встала передо мной и
отодвинула меня от карниза. Я повернулась, заплакала и поползла.
 
   - Ползи, карабкайся, говорящая собачонка, - бормотала я.-Сейчас они
выключат это, чтобы позабавиться, как ты рухнешь в пропасть, вон туда, где
ревет и перехлестывает через запруду Тас-Аксу. Пусть ревет и
перехлестывает. Она сметет завал и сразу вниз, в долину, покатится грозный
сель, - грязь, смешанная с камнями и стволами деревьев. Ну и ладно. Пусть
тело мое поглотит грозный сель. Чтоб и костей не осталось.
 
   То, по чему я ползла подобно букашке, было на ощупь чуть шершавым, как
плексиглас. И немного вогнутым с боков, как если бы я находилась в
невидимой большой трубе. Чудилось, что от него исходит розоватое сиянье.
 
   До противоположного склона ущелья ползти оставалось еще порядочно.
 
   Ползти? А почему, собственно, я, Валерия Марченко, должна ползти
чьей-то потехи ради? Кто дал мне право, мне, представительнице земной
цивилизации, так унижаться неизвестно перед кем, из бог весть каких
захолустий вселенских? А может, это беглые каторжники из созвездия Гончих
Псов? Как и зачем очутились они со своей черной колымагой внутри скалы? От
кого они там прячутся? Почему не показывают своих лиц, если у них вообще
есть лица! Почему столь бесцеремонно прогнали меня, заполучив кое-какую
информацию на пяти страницах блокнота?
 
   Я поднялась и маленькими шагами, хотя и неуверенно, пошла по воздуху.
Сердце билось так сильно, что от его ударов (так мне казалось) и
содрогалась невидимая дорожка, по которой я уже шла. Да, шла! А вы уж
поступайте со мною как заблагорассудится, ползучие космические гады!
 
   Последние метры были самые тяжелые. Каждый миг я ожидала, что сейчас
вот, именно сейчас, пыточных дел мастера меня и прикончат.
 
   Но ничего не случилось. Там, где еле угадываемое розоватое марево
упиралось, как в клемму, в обнаженную скалу, я соскочила в шипигу,
бросилась бежать вверх по склону, пока не вскарабкалась на знакомую
туристскую тропу. Я упала вниз лицом на мокрую траву и нарыдалась вволю.
 
   Когда я пришла в себя и подняла голову, то увидела перед собой своего
черномазого избавителя с лопатой.
   На ней лежали палатка и все прочее. Вися наискось в воздухе (полноги
утопало в земле), он наклонил лопату - вещи соскользнули ко мне.
   Я поднялась и сказала:
 
   - От всей души благодарю вас за спасение, звездные кавалеры. Не знаю
даже, чем отблагодарить. А ведь долг платежом красен.
 
   Лопатоносец безмолвствовал.
 
   Я заметила рядом, у орехового куста, мокрый красивый цветок, у нас их
называют фазаньими хвостами.
   Я сорвала его под корень, положила на лопату. Помню, цветок притянуло
как магнитом.
 
   - Нюхайте на здоровье этот желто-красный цветок и не поминайте лихом,
загадочные садостроители, - сказала я. - Понимаю, что вы при всем желании
не смогли бы вручить мне ваших цветов - ведь любой из них размером с наше
дерево. Под него нужен не кувшин, а целая цистерна. Зато фазаний хвост
вполне уместится в вашем наперстке. И надеюсь, украсит ваш потешный сад.
До следующей встречи! Хотелось бы на прощанье услышать звездную мелодию из
вашей граммофонной трубы. Явите великую милость, сыграйте!
 
   Дождь совсем перестал. Я смотрела в сторону карниза, куда теперь летел
над пропастью награжденный цветком мой спаситель. И