-  Говорят,  наш  бравый  капитан  стражи  сейчас  рыщет  тамв  поисках
мифического Багрового зала. И чего ему только в голову не взбредет.
     Почти до  самого  дворца  епископ гадал, каким  это образом ему удалось
пронять  Рику разумными доводами? Железным ломиком по  ребрам и то не всегда
удавалось угомонить облазу. Но откуда капитан выведал о Багровом зале?
     Просветил епископа мясник.  Обыкновенный мясник, которого он увидел  по
дороге:  необъятноебрюхо, волосатые  ручищи  -  ухая,  он  разделывал  тушу.
Обычный рубщик  мяса, таких Арканар насчитывал сотни, зато кот у мясника был
один  на тысячу. Рыжий, громадный, с веселым, дерзким взглядом, кот спокойно
ждал момента, когда можно будет стащить лакомый кусок.  И только до епископа
дошло, у кого он совсем недавно видел такой взгляд, как он вмиг  развернулся
и  пошел, помчался назад, к  Веселой Башне. Епископ все понял.  Он только не
понял, как и на этот раз  поверил Весельчаку. О том же, что может случиться,
если Рыжий первым доберется до сундука, ему не хотелось и думать.
     На  лестничной  площадке  башни,  у  большой  круглой  амбразуры  стоял
чернявый лакей. При виде епископа он деланно зевнул.
     - Что ты тут делаешь?
     - Чего? А-а, хозяина жду.
     - А что тут делает твой хозяин?
     - Вестимо что, занят государственным делом.
     Слуга скосил взгляд,  но совсем не вверх, где была  тайная зала Рэбы, а
почти незаметно -  в сторону амбразуры. Этой  ошибки  для  Рэбы  было вполне
достаточно.
     - Государственным делом, говоришь?
     Епископ вдруг резко ударил слугу в живот, и, пока тот корчился и хватал
рыбой  воздух,  Рэба осторожно снял  с  камня амбразуры колокольчик,  прижал
пальцем его предательский  язычок, а  затем швырнул колоколец вниз. Раздался
еле слышный клеп, и все стихло.
     К взломанной  железной  двери на  верхнем  этаже  епископ подкрался  на
цыпочках. Вспотевший Рика пыхтел над запорами сундука.
     - Так вот над какими делами вы усердствуете,  мой  друг. Ну  что же вы?
Продолжайте, не смущайтесь.
     Если  отскочивший от  сундука  Весельчак  и  смутился, то  смущение это
заметить было  мудрено. В  мимолетной  гримасе  Рика  привычно  воздел очи к
каменному своду и понес ахинею о безденежье, жестокости кредиторов ижадности
ростовщиков.
     Великий деятель королевства или рыжий вороватый кот? Виртуозный политик
или  прохвост? Гений или облаза? Кто же все таки передо мной?  От вопросов у
епископа  потемнело в глазах. Спокойнее,  друг,  спокойнее,  ты не дашь себя
взбесить какому-то ворюге, подумал дон Рэба и бросился на Рыжего с кулаками.
     -  Вор  рыжий, выжига, мерзавец,  опять повадился  тащить!  Сколько раз
учил:  не воруй, скотина, не воруй...- рычал дон Рэба, бегая за Рикой и метя
побольнее   заехать  тому  в  нос,   но  только  месил  кулачками  в   спину
улепетывающего прохвоста.
     Через пять минут епископ стоял возле стрельчатого окна и восстанавливал
дыхание.  Опять  у него  ничего  не  вышло,  опять он так и не дотянулся  до
физиономии наглеца, а тот, шмыгая  носом и всячески изображая его разбитость
и общую обиженность, бубнил:
     - Разве в  ваши годы можно  так волноваться,  ваше преосвященство, нет,
никак нельзя.  Да была бы причина, а то так,по пустякам.  Желчным вы  стали,
ваше преосвященство, ох желчным, ну словно Румата какой-то.
     Рика  знал  чем  задеть епископа  -  тот заговорил,  словно  и не  было
безобразной сцены.
     - Ладно,  к делу. Раз вы  очутились здесь,  то к  месту будут следующие
распоряжения касательно нашего плана. Не нравится он мне -  чересчур сложен.
В таких планах вечно что-нибудь не срабатывает: или арбалетчики промахнутся,
или штурмующие понапиваются. Поэтому...
     Стараясь  не  поворачиваться   к  рыжему   спиной,   дон   Рэба  открыл
сундук,достал из него серебряный амулет с алым рубиновым сердечком и швырнул
его  на  стол.  Подумал. Добавил  пару иконок, а  сверху  положил  несколько
арбалетных  стрел.  Острия стрел  горели рубиновыми наконечниками. Последним
епископ  поставил на  стол  простой деревянный ларец. Еще  подумал, и  ларец
спрятал.  Рыжий  с  любопытством  следил  за манипуляциями непосредственного
начальства. Судя по тому, как он  зыркал  по сторонам,  ему здесь  все  было
внове. Рэба взял амулет, взвесил в руке, спросил:
     - Как вы думаете, мой друг, пассия дона Руматы суеверна?
     - Думаю, она обычная женщина.
     -  Следовательно,  не  откажется  от  амулета, навеки  привораживающего
любимого. А дабы она могла замолить грехи, а обращение к чарам - это большой
грех перед Святым  Орденом,  вот для нее две иконки. Кстати, они нам помогут
быть в курсе всех дел руматовского дома. Как в наших подвалах обстоит дело с
ведьмами?
     - О, этого товару всегда в избытке.
     -  Сыскать смышленую, умыть,  нарядить богомолкой и  отправить  со всем
этим, кроме стрел,  к дому Руматы. Да проследить, чтобы самого дома не было.
И еще.  Пусть ведьма не забудет добавить, что амулет  потеряет  силу, если о
его  чарах  узнает  сам  привораживаемый.  Все  сделать сейчас  же!  Если не
получится через ведьму, действуйте  через  слуг, хотя я слышал, слуги нашего
дона любят.
     -  О да, слуги Румату любят.  Может быть, ему даже мнится, что  они его
любят больше золота.
     Рыжий состроил презрительную  гримасу.  Иконки,  амулет  исчезли в  его
бездонных карманах.
     - Теперь  о  стрелах. Они не  простые, а самоцелящие в  обладателя  или
обладательницу  амулета.  Использовать  их  только при  условии,  что амулет
очутится  на  нужной  шейке,  иначе пущенная стрела вернется  и  убьет самих
стрелков.  В  случае,  если амулет  не  будет  взят , сыскать самых  лучших,
повторяю,  самых  лучших стрелков. Стрелы  вернуть. Поторопитесь,  друг  мой
любезный,  поторопитесь.  И  помните,  что  проявленная  вами  честность   и
добросовестность  будут достойно вознаграждены. Вам в этом  королевстве  еще
предстоят великие  дела, а  честность  и добросовестность  как  нельзя лучше
украшают государственного мужа.
     -  И кому этого не знать, как не вам, гонителю греха и  настоящему бичу
божьему. Ваше преосвященство великий моралист!
     Дон Рэба поморщился и отвернулся к стрельчатому окну, всем своим  видом
показывая, что разговор  окончен.  Рыжий не  сдвинулся  с  места,  вовсе  не
торопясь  мчаться во  исполнение  приказа.  Напротив,  он  отодвинул  орудия
убийства и торжествующе заухмылялся, как охотник, почуявший легкую добычу.
     -Самоцелящие стрелы, шпионские иконки, греховные  амулеты,  -  начал он
голосом орденского  судьи,  обличающего  жертву в  ереси,  -  это  ведь  все
дьявольские орудия, ваше преосвященство. Я  вот что подумал, а не загублю ли
я этим свою бессмертную душу? Вы ведь не захотите, чтобы я ни за что загубил
бессмертную душу? Да и преследуемые вами цели мне неизвестны...
     Епископ вздохнул и не глядя швырнул мешочек с золотыми.
     - Друг мой, смею вас заверить: цели самые высокие, благородные цели.
     - А средства, ваше преосвященство, средства?
     Второй мешочек полетел вслед за первым.
     - Хорошенько и на всю жизнь запомните: власть оправдывает средства, мой
юный друг.
     Вскоре шаги  в коридоре стихли, а с ними пропала и песня, которую Рыжий
горланил  во всю  глотку.  Воодушевленное  золотом и  вином  ярое злодейство
отправилось убивать.
     Легли на  дверь  тяжелые  засовы,  из  сундука  на божий  свет появился
древний фолиант, тускло  блеснувший медной застежкой, и епископ принялся его
неспешно листать.
     Книга Минувшего... судьбы  мира открывались  перед глазами  дона  Рэбы.
Строка на  царство,  абзац  на  империю, страница на  эру,  и листались  эти
страницы одна за одной.
     Будем как боги, рекли они...
       Епископ зажал  голову  в  тиски  ладоней  и стал  читать  заклинание.
Надевать душу  гения злодейства было противно, снимать будет больно, но  как
без маски средневекового монстра выжить в эти  зверские, преступные времена,
которые  требуют каждый день  целоваться на пирах с  продажными прохвостами,
ежечасно  пожимать руки  убийц, без конца покупать, губить за гроши невинные
души,  и  нет  ни  минуты,  чтобы  вырваться из  этого  безумного, кровавого
хоровода...
     ...не сыскать тех следов вовек.
       Вцепившись в железные прутья, стоял  он у окна. Его трясло, а  с глаз
сползала пелена.
     Один. Господи,  всегда  один...  Десять лет  каторжных трудов и хоть бы
один-единственный  понимающий   взгляд.  Для  кого-то  -  исчадие  ада,  для
большинства - удачливый подлец, а на самом деле - просто человек, взявший на
себя  труд  подумать  на тысячу лет  вперед.  И ведь никто  доброго слова не
скажет, никто  пальцем  не пошевельнет,  чтобы помочь.  Все  ослеплены:  кто
злобой,  кто  жадностью,  кто пустыми  мечтами.  Вокруг или слепые, покорные
овцы,  или  умелые, чересчур умелые рыжие  облазы, эти мастера  грязных дел,
либо  презрительно  кривящие тонкие губы  неумехи-доны,  либо  головорезы, а
нужны работники, умелые,  ловкие, честные работники, способные вычистить эти
конюшни. Работы ведь на века!
     Мечтателей в работники...  эх,  размечтался! Будут они  тебе пачкаться.
Время  видите ли для них  не то! Да для них  любое  время не то, так как все
времена одинаковы. Они прибыли  в Арканар наблюдать, анализировать, смотреть
как на  их глазах  режут,  насилуют мирный люд  и  при  этом  раздавать всем
нравственные оценки. Пойти в политику?  Фи,  боже  упаси. Не для благородных
донов  это  неблагородное   дело.  Да,  неблагородное.  Политика  вообще  не
благородное  дело.  Потому  что  нельзя  быть  благородным  за  чужой  счет.
ДляМечтателей  все просто:  есть звериное средневековье и есть он, рыцарь на
белом жеребце. А вот забрось такого рыцаря в Средние века, да в одиночку, да
срок  ему  дай  лет  эдак  двадцать-тридцать.   Каково  тогда  будет   этому
рыцарю-наблюдателю  с  видеокамерой во  лбу?  Без поддержки. Без возможности
вырваться  из  страшного кровавого  кошмара  и  ускользнуть  в  свой  уютный
диванный мирок. Как он себя поведет? Вот в чем вопрос!
     Пойманную в  чистом поле птичку  швырнули в  клетку. Птичка  возмущенно
чирикнула - никто не обратил внимания, лететь - не дают прутья, и тогда  она
в ужасе начинает биться  в ненавистное железо,  пока не выбьется  из  сил. А
ведь затосковала бы птичка.  Пожалуй, дажеи сдохла бы. А впрочем, кто знает!
Потребности молодого тела  могут взять свое, глядишь, и вот уже птичка нашла
свою  кормушку,  и  только  по тоскливому взгляду  и отличишь  ее от других,
рожденных в  неволе пернатых.  В  том-то  все  и  дело, что  психология этих
прогрессоров - совершенно темный лес. Святой Мика! Разобраться в ней гораздо
сложнее, чем в психологии негуманоидных  цивилизаций. Конечно,  прежде всего
Румата  стал бы  искать  здешних мечтателей. И конечно, самый чистый здешний
мечтатель показался  бы ему слишком хищным, жадным и совершенно  непригодным
для его  дела ворюгой.Да, весьма вероятно, что  и спился  бы Румата  с тоски
подобно многим его друзьям из книгочеев.
     А может быть, не все так страшно? Огляделся бы, прикинул бы, что к чему
и поступил бы  мелким чиновником, каким-нибудь писарем в  одно из учреждений
Святого  Ордена. Ведь  были  же у  него какие-то увлечения, способные  стать
здесь смыслом всей его жизни. Например, писал же Румата  Эсторский  стихи, и
стихи неплохие. Как там ... красное-черное? Крестики-нолики? Ах да, быть или
не быть! Вот и  стал бы он сочинять какие-нибудь вымышленные сюжеты, сказки,
дабы убежать  от дремучей действительности. Дети бы его полюбили, у него все
есть  для  этого.  И  стал  бы  он  уходить  с  ребятами  в  праздничные дни
куда-нибудь подальше от  города, на берег красивого  озера, и внимали бы еще
чистые  души его волшебным историям.  Но чтобы он делал со своей  чудовищной
гордыней? Непонятно.
     Слабость  в  ногах  прошла,  дон  Рэба  вновь  склонился над  сундуком.
Хранящимся в нем оружием можно было запросто сокрушить пяток царств  средних
размеров, но,  слава богу, его работа  в Арканаре несводилась  к тому, чтобы
отдать здешний мир на растерзание рыжим стервятникам. Поэтому он и  выгребал
из сундука средство более сильное, чем любое оружие.
     Карманы набиты соанскими сладостями  - теперь все готово. Он повернулся
к стрельчатым окнам.
     Над черепичными крышами свинцовое  небо, серыми полотнищами провисающее
между   шпилями   церквей.   Площадь  с   прилегающими   улочками   пятерней
распласталась  далеко  внизу.  Воркованье  голубей.  Редкие  черные  фигурки
прохожих. Опять, опять в дорогу, и не видно конца этому пути.
     Внезапно он понял по какой причине  вел нескончаемый спор с Мечтателями
и с какой стати они  и люди-боги столь опасно сошлись в  его душе.  Во  всем
мире  существовала  одна-единственная   роль,   требующая   столь   весомого
нравственного превосходства и такой крепкой, лишенной любых сомнений руки.
     Это была роль палача.
     Глава 4
     - Какой дар всевышнего самый  ценный,  дети мои?  Что помогает человеку
спокойно   претерпевать  печали   земной   юдоли,   смиряет   его  бесовскую
гордыню,заставляет  прощать  обидевших  его, повиноваться властям  земным  и
любить силы небесные? Кто ответит, дети мои?
     Епископ сделал  паузу, внимательно изучая лицастаршеклассников,  лучших
учеников Патриотической школы,  специально собранных на его  последний урок.
Глуповатые,  восторженные,   хитрющие,   взволнованные  мордахи   -   ничего
особенного, но как трудно ему бы здесь пришлось без этих живых лиц.
     -Что скажешь, сын мой Фатий?
     Поднялся толстощекий недоросль, сладко размечтавшийся на задней  скамье
то ли о близком ужине, то ли о задастой белокурой дочке булочника с соседней
улицы.  К нему  тут  же  повернулся  чернявый  парнишка с невинно-бесовскими
глазищами  и   беззвучно   зашевелил   губами.  Фатий  проморгался,   звучно
высморкался в  рукав, ткнул  чернявому в рожу  здоровенную фигу и,  теленком
уставившись епископу в глаза, только вздохнул вместо ответа.
     - Повтори вопрос, сын мой.
     Повторился вздох.
     -  Садись,  сын  мой. После урока  подойди  к надзирателю  и получи три
розги.
     На  сей раз  Фатий  так  вздохнул,  что класс  содрогнулся  от  хохота,
впрочем, смех быстро  стих под цепким  взглядом епископа. Дон Рэба  ждал, но
никто не брал на себя смелость высказаться. Не так уж  часто урок у них  вел
сам боевой магистр Святого Ордена. Что ж, тема урока выбрана верно.
     - Страх божий, дети мои, страх божий есть самый ценный  подарок господа
нашего,  а  также  источник  духовных и  прочих богатств  нашей  церкви.  На
смертном  одре  он приводит  к  смирению самых вольнодумствующих  книгочеев,
самых мятежных  баронов и прочих воров и развратников. А как бы мы держали в
узде  ленивый, подлый люд, не будь в руке Святого Ордена этого бича божьего?
И в деле  управления королевством  он  также  на первом месте.  Всюду, всюду
страх  божий, дети  мои. Вот только управиться с ним не просто. Для этого вы
должны научиться читать в людских  душах также легко,  как книгочей читает в
своих злокозненных книгах.
     Прохаживаясь  от скамьи  к скамье,  дон  Рэба неспешно  читал  один  из
любимейших своих  трактатов "О  благодетельном  страхе  божьем", не  забывая
изредка отвешивать властной рукой подзатыльники  особо резвящимся  балбесам.
Грех умозрительности  всегда  был чужд  дону Рэбе. Те же  скамьи, к примеру.
Ведь  неудобно  на  них учиться,  давно бы  пора парты изобрести, но времени
мало, так  мало времени,  поэтому и руки до  всего не доходят. Слишком много
еще чего надо, и нет мелочей.
     Трактат катил  по накатанной  дорожке. Епископ принялся  растолковывать
самые трудные места, вдалбливая  в стриженные головы мысль, что цель пастыря
не замордовать ослушника,  а направить его  на путь покаяния.  Не обречь,  а
спасти  его!  Но особенно  трудно это сделать с закоренелыми в  заблуждениях
книгочеями...
     - Ты что-то хотел спросить, сын мой Герик?
     - Да, отец Рэба. Не пойму  я, никак  не  пойму,  почему нельзя оставить
только  святые  книги?  Почему  нельзя  взять  и  уничтожить  всех  светских
книгодержцев?  Нас ведь учили ненавидеть  мерзких  книгочеев. Книгочей - это
посланец ада, сын Сатаны, шпион, сволочь, и их еще спасать, да их...
     Голос сорвался, мальчишка только рукой махнул со сжатым  кулачком. Худ.
Тщедушен. Лишь глаза горят из-под челки. Ох этот руматовский блеск в глазах.
Как же они все одинаковы.
     - Герик, сын мой, запомни,  книгочей книгочею рознь.  Вреден умствующий
книгочей,  разрушающий основы, претендующий  на  истину,  будто вся она не у
господа нашего. Такого - конечно.
     Епископ сделал выразительный жест и продолжил:
     -  Но ведь  есть и другой книгочей. Трепещущий  пред властями,  кои  от
Бога,  книгочей  -  патриот Арканара, устремляющий  свое ничтожество  на его
величие.  Прославляющий  мудрость  владык и улавливающий любое поползновение
государственных нужд. Вот какой книгочей нам нужен. Понял, Герик?
     Мальчишка только засопел в ответ. Глаза опущены, но стоит набычившись.
     - У тебя сомнения, сын мой?
     - Как можно.  Но не  верю, не верю я этим гадам! Почему Господь  только
попускает книгочеев?
     А  ведь прав мальчишка. Сам  не знает как прав! Рэба  вспомнил Циторика
Хромого,  который на первом  же,  нет, не допросе,  на  первом  же  духовном
собеседовании выдал  лучшего  друга-поэта,  собственноручно  потом швырял  в
очищающий огонь свои  книги и  за  гроши, за  похлебку на королевской  кухне
сочинял оды сановникам и серой гвардии.
     Все? Думаете, на  этом  кончился  книгочей? Нет, тут-то все и началось.
Вдруг ни  с того ни с сего этот  жалкий Циторик, эта ошибка господа, сочинил
вреднейший  памфлет  "О бандитской природе  серой  власти",  в  которой  так
высмеял власть  торгашейи лавочников, что серые  до сих  пор зубами  скрипят
только при упоминании его имени.  Сам же Циторик бежал из города,  скитался,
когда  же  анонимность автора  была  раскрыта,  Циторик  под  самым носом  у
имперских судей бежал в Соан, потом к пиратам, где и пропал в безвестности.
     Ненадежны, ох  ненадежны  эти  книгочеи, даже  самые продажные из  них.
Такова их богомерзкая натура.
     -  Садись, сын мой. Ты спрашиваешь: зачем господь попускаеткнигочеев? А
зачем он  вообще попускает зло в этом мире? Задумайтесь, дети. Это важно.  А
для  того Всевышний попускает в мир книгочеев и всяческое зло, чтобы творить
из  него  добро. Но мы в  смирении нашемне смеем уподобляться Всевышнему. Мы
только молот, лишь орудие в руках  господа, которым он выковывает из мерзкой
руды зла разящий стальной меч. Мы молот господа во славу его.
     Мальчишка сел, так и не подняв взгляд на епископа. Тот покачал головой.
     Ничего  ты, Герик,  не понял.  В твоей  головенке,  кроме  единственной
мыслишки  "бей книгочеев, бей чужаков!", еще  не скоро что-либо  поместится.
Пусть. Это неизбежное  начало.  Затем я и создал Патриотическую  школу, дабы
выковать из вчерашних недорослей и балбесовкогорты  патриотов. Спасительная,
тупая ненависть  национализма еще превратит вас, жителей Нахраповок, Зряшных
Потрошиловок и, как их там, Облизаловок, в народ единой, великой страны. Да,
через   тысячу   лет   национализм   покажется   вам    идейкой    несколько
вонючей(национализм не  бывает  первой свежести), но как иначе  выжить в эти
далеко не благоухающие времена? Так что зубрите, зубрите, будущие  спасители
отечества...
     И  отвесив  замечтавшемуся   в  окно  сопливому  "спасителю"  увесистую
затрещину, Рэба продолжил чтение трактата.
     Посланник  отРыжего,  юркий  монашек  с  постным  ликом   и  блудливыми
глазками,  догнал  дона  Рэбу  почти  у самых  дворцовых  ворот. На  полоске
пергамента было всего  два слова - "Пьяная  Берлога",  под ними  карикатурно
изображен  кабан, больше  смахивающий  на собаку,  и рядом нарисован  щит  с
гербом  Руматы  Эсторского.