Уильям ГИБСОН

                              СОЖЖЕНИЕ ХРОМ




     Той ночью, когда мы сожгли Хром, стояла жара. Снаружи,  на  улицах  и
площадях, было светло как днем, вьющиеся  вокруг  неоновых  ламп  мотыльки
бились насмерть об их горячие стекла. А на чердаке у Бобби царил полумрак,
светился лишь экран монитора да зеленые и  красные  индикаторы  на  панели
матричного симулятора. Каждый чип в симуляторе Бобби я чувствую сердцем: с
виду   это   самый   обыкновенный   "Оно-Сендай   VII",   а   попросту   -
"Киберспейс-семерка", но я столько раз его переделывал, что  вам  пришлось
бы порядочно попотеть, чтобы найти хоть каплю  фабричной  работы  во  всей
этой груде кремния.
     Мы сидели перед панелью симулятора и ждали, наблюдая,  как  в  нижнем
левом углу экрана таймер отсчитывает секунды.
     - Давай, -  выдохнул  я,  когда  подошло  время.  Но  Бобби  был  уже
наготове, он весь подался вперед, чтобы  резким  движением  ладони  ввести
русскую программу в паз. Он проделал это легко и  изящно,  с  уверенностью
мальчишки, загоняющего в игровой автомат монеты, который  знает  -  победа
будет за ним и бесплатная игра обеспечена.
     В глазах закипела серебряная  струя  фосфенов  и,  словно  трехмерная
шахматная  доска,  в  голове  у  меня  стала  разворачиваться  матрица   -
бесконечная и  абсолютно  прозрачная.  Когда  мы  вошли  в  сеть,  русская
программа как будто слегка подпрыгнула. Если бы кто-то другой  мог  сейчас
подключиться к этой части матрицы, он увидел бы, как из  маленькой  желтой
пирамиды, представляющей наш компьютер, выкатился пенистый вал,  сотканный
из дрожащей тени. Программа была  оружием-хамелеоном,  она  подстраивалась
под локальные изменения цвета и тем самым прокладывала себе дорогу в любой
встречающейся на ее пути среде.
     - Поздравляю, -  услышал  я  голос  Бобби.  -  Только  что  мы  стали
служебным запросом по линии Ядерной Комиссии Восточного Побережья...
     Если образно - мы, как  пожарная  машина  с  ревущей  вовсю  сиреной,
неслись   по   волоконно-оптическим   линиям-магистралям,    пронизывающим
кибернетическое пространство; а по сути - для нас, вошедших в компьютерную
матрицу, открывался  прямой  путь  к  базе  данных  Хром.  Я  еще  не  мог
разглядеть самой этой базы, но уже  чувствовал,  как  замерли  в  ожидании
стены, которые ее окружали. Стены из тени. Стены из льда.
     Хром: кукольное лицо ребенка, гладкое, словно  отлитое  из  стали,  и
глаза, которым место разве что на дне глубоководной Атлантической впадины,
-  серые  холодные  глаза,  посаженные  будто  под   страшным   давлением.
Поговаривали,  что  всякому,  кто  перебегал  ей  дорогу,  она  в   лучших
средневековых традициях готовила смертельный отвар - отведавший его умирал
не сразу, а лишь годы и годы спустя. Вообще, о Хром много чего болтали,  и
во всех этих рассказах приятного было мало.
     Поэтому я погнал ее из сознания вон и представил перед  собой  Рикки.
Рикки, склонившуюся в луче дымного солнечного света, искаженного сеткой из
стали и стекла, в выгоревшей защитной куртке военного образца,  в  розовых
прозрачных сандалиях. Представил, как она изгибает обнаженную спину, когда
роется в своей спортивной сумке из нейлона. Вот  она  поднимает  глаза,  и
белокурый локон, падая, щекочет  ей  нос.  Улыбаясь,  она  застегивает  на
пуговицы  старую  рубашку  Бобби  -  землистый  выцветший   хлопок,   едва
прикрывающий ее грудь.
     Она улыбается.
     - Сукин сын, - пробормотал Бобби. - Мы только что сообщили Хром,  что
мы - ревизоры Службы Налоговой Инспекции, и  выдали  ей  три  повестки  из
Верховного Суда... Пускай подотрется, Джек...
     "Прощай, Рикки. Быть может, больше мы никогда не увидимся".
     И темнота, одна темнота в ледяной крепости Хром.


     Он был ковбоем, мой  Бобби,  ковбоем,  оседлавшим  компьютер.  Он  не
мыслил свою жизнь без игры, той опасной игры со льдом, которым Электронная
Защита Против Вторжения укрывает источники информации. Матрица по  сути  -
абстрактное представление взаимоотношений различных информационных систем.
Для  законного  программиста,  когда  он  подключается  к  сектору  своего
хозяина,  информация   корпорации   представляется   в   виде   сверкающих
геометрических построений, которые его окружают.
     Башни  ее  и  поля,  разбросанные  в  бесцветном   псевдопространстве
симуляционной матрицы -  всего  лишь  электронная  видимость,  облегчающая
процесс  управления  и   обмен   огромными   объемами   данных.   Законным
программистам дела нет до тех стен из льда, позади которых  они  работают,
стен  тьмы,  которые  скрывают  их   операции   от   других   -   артистов
индустриального шпионажа и деловых ребят вроде Бобби Квинна.
     Бобби был ковбоем.  Он  был  хакером,  вором-взломщиком,  потрошившим
разветвленную электронную  нервную  систему  человечества.  Он  присваивал
информацию   и    кредиты    в    переполненной    матрице,    монохромном
псевдопространстве, где, как редкие  звезды  во  тьме,  светились  плотные
сгустки  данных,  мерцали  галактики  корпораций  и  отсвечивали  холодным
блеском спирали военных систем.
     Бобби был одним из тех потерявшихся во времени  лиц,  которых  всегда
застанешь за выпивкой  в  "Джентльмене-Неудачнике",  популярном  в  городе
баре, пристанище для электронных ковбоев, дельцов  и  прочих  ребят,  хоть
каким-то боком связанных с кибернетикой.
     Мы были партнерами.
     Бобби Квинн и Автомат-Джек. Бобби - вечно в темных очках,  худощавый,
бледный красавчик, и Джек - зловещего вида парень, да  еще  впридачу  и  с
нейроэлектрической рукой. Бобби - обеспечивает программу, Джек - "железо".
Бобби шлепает по консоли пульта, Джек устраивает все эти маленькие штучки,
без которых не обскачешь других. Так или почти так услышали бы вы все  это
от  зрителей  в  "Джентльмене-Неудачнике",  если  бы  вам  случилось  туда
заглянуть в ту пору, когда Бобби и не думал о Хром. Они  бы  не  преминули
добавить, что Бобби уже не тот, темпы падают и найдется кое-кто из  ребят,
за  которыми  ему  не  угнаться.  Ему  было  уже  двадцать  восемь  -  для
электронного ковбоя это почти что старость.
     В своем деле мы были мастерами. Но  почему-то  по-настоящему  большая
удача - та, которая приходит лишь раз, - обходила нас  стороной.  Я  знал,
куда сунуться, чтобы достать нужное оборудование, и  Бобби  всегда  был  в
ударе. Он мог сидеть, откинувшись, перед пультом - белая бархатная полоска
пересекает лоб - и, пробивая себе дорогу сквозь самый крутейший лед, какой
только бывает в бизнесе, выстреливать клавишами быстрее, чем мог  уследить
глаз. Но чтобы такое случилось, должно было произойти  нечто,  что  только
одно и могло заставить его выложиться на полную. А такое бывало не  часто.
По совести говоря, мы с Бобби - ребята неприхотливые.  Уплаченная  вовремя
рента, чистая рубашка на теле - большего мы от жизни не требовали.  А  что
до высоких материй, то нам до них дела не было.
     Лично для Бобби единственной в жизни картой, к которой  он  относился
всерьез, - была очередная любовь.  Впрочем,  на  эту  тему  мы  с  ним  не
разговаривали никогда. И тем летом, когда  наши  дела,  похоже,  пошли  на
спад, он все чаще и чаще стал засиживаться в "Джентльмене-Неудачнике".  Он
мог часами сидеть за столиком неподалеку от раскрытых дверей и следить  за
проходящими толпами. И так из вечера в вечер, когда вокруг  неоновых  ламп
кружатся безумные мотыльки, а воздух пропитан запахами духов и  жратвы  из
уличных забегаловок. Его скрытые  за  очками  глаза  вглядывались  в  лица
прохожих, и, когда появилась Рикки, он уже нисколько  не  сомневался,  что
она и была той единственной верной картой, которую он так ждал.


     В тот раз я решил смотаться в  Нью-Йорк,  чтобы  проверить  рынок,  и
заодно присмотреть чего-нибудь "горяченького" из программного обеспечения.
     В лавке Финна, в окне, над пейзажем из дохлых мух, укутанных в  шубки
из пыли, светилась попорченная реклама "Метро Голографикс". Внутри было по
пояс всякого хлама. Кучи его волнами взбирались на  стены,  и  сами  стены
были едва видны за сваленной в  беспорядке  рухлядью  и  низко  провисшими
полками, заставленными старыми изорванными  журналами  и  пожелтевшими  от
времени годовыми комплектами "Нэшнл Джиогрэфик".
     - Тебе нужна пушка, - с ходу заявил Финн. Более  всего  он  напоминал
человека, на котором отрабатывали программу  по  искусственному  замещению
генов,  чтобы  вывести  породу  людей,  приспособленных  для   рытья   нор
высокоскоростным способом. - Тебе повезло. Я  как  раз  получил  новенький
"Смит и Вессон". Тактический образец, калибр - четыре и восемь. Под  дулом
у него закреплен ксеноновый излучатель, батарейки  в  прикладе,  позволяет
ночью, когда ни черта не видно, за пятьдесят шагов от  тебя  создать  круг
двенадцати дюймов, в котором светло, как днем. Источник  света  так  узок,
что его почти невозможно засечь. Это вроде, как колдуну ввязаться в ночную
драку.
     Я позволил  своей  руке  с  лязгом  опуститься  на  стол  и  принялся
выстукивать дробь. Скрытые сервомоторы загудели, как рой москитов. Я знал,
что Финн терпеть не может этой моей музыки.
     - Ты соберешься ее когда-нибудь  починить?  -  Обгрызенной  шариковой
ручкой он потыркал в  мою  дюралевую  клешню.  -  Может,  придумаешь  себе
чего-нибудь потише?
     - Мне не нужно никаких пушек, Финн,  -  я  продолжал  испытывать  его
слух, как будто не расслышал вопроса.
     - Ладно, - вздохнул он, - как хочешь.
     Я перестал барабанить.
     - Имеется одна вещь для тебя. Но что это - хоть убей, не знаю.  -  Он
сделал несчастный вид. - Я получил ее на  прошлой  неделе  от  малышей  из
Джерси, которые орудуют при мостах и тоннелях.
     - Значит, взял неизвестно что? Как это тебя угораздило? А, Финн?
     - А я жопой чувствую.
     Он передал мне прозрачный почтовый пакет с чем-то похожим на  кассету
для магнитофона, насколько можно было увидеть сквозь  рифленую  пузырчатую
оболочку.
     - Еще был паспорт, - сказал Финн, - и кредитные  карточки  с  часами.
Ну, и это.
     - Я так понимаю, что ты приобрел содержимое чьих-то карманов.
     Он кивнул.
     - Паспорт был бельгийский. Подделка, я его сжег. А  с  часами  полный
порядок. Фирма Порше, часики - первый сорт.
     Ясно - это была какая-то разновидность военной  программы  вторжения.
Вынутая из пакета, она походила на  магазин  к  винтовке  ближнего  боя  с
покрытием из непрозрачного пластика. По углам и  краям  металл  вытерся  и
светился - похоже, за последнее время  кому-то  частенько  приходилось  ей
пользоваться.
     - Я сделаю тебе на ней скидку, Джек. Как постоянному покупателю.
     Я улыбнулся. Получить скидку  у  Финна  -  все  равно,  что  упросить
Господа Бога отменить закон всемирного тяготения на то  время,  пока  тебе
нужно  переть  тяжеленный  ручной  багаж  на  десяток  секций  через  залы
аэропорта.
     - Похоже на что-то русское, - заметил я равнодушно. -  Скорее  всего,
аварийное  управление  канализацией   для   какого-нибудь   Ленинградского
пригорода. Как раз для меня.
     - Сдается мне, - сказал Финн, - ты такой же  умный,  как  мои  старые
башмаки, и мозгов у тебя не больше, чем у тех сосунков  из  Джерси.  А  ты
думал, я продаю тебе ключи от Кремля? Сам с ней  разбирайся.  Мое  дело  -
продать.
     И я купил.


     Словно души, оторванные от тел, мы сворачиваем в ледяной замок  Хром.
Мы летим, не сбавляя скорости. Ощущение  такое,  будто  мчишься  на  волне
программы  вторжения  и,  зависая   над   водоворотами   перестраивающихся
глитч-систем, пытаешься удерживаться на гребне. Кто  мы  сейчас?  Разумные
пятна масла, скользящие в беспросветности льда.
     Где-то  в  тесноте  чердака,  под  потолком  из   стекла   и   стали,
далеко-далеко  от  нас  остались  наши  тела.  И  времени,  чтобы   успеть
проскочить, остается меньше и меньше.
     Мы сломали ее ворота. Блеф с повестками  из  суда  и  маскировка  под
налоговую инспекцию сделали свое дело.  Но  Хром  есть  Хром.  И  наиболее
прочный лед, который входит в  ее  средства  защиты,  именно  для  того  и
служит,  чтобы  расплевываться  со  всякими  казенными   штучками,   вроде
повесток, предписаний и ордеров. Когда мы сломали первый пояс защиты,  вся
база ее данных исчезла под основными слоями льда. Стены льда,  разрастаясь
перед глазами, превращались в многомильные коридоры, в  лабиринты,  полные
тени. Пять  ее  контрольных  систем  выдали  сигналы  "Мэйдэй"  нескольким
адвокатским  конторам.  Поздно.  Вирус,  проникнув  внутрь,  уже  принялся
перестраивать  структуры  ледовой  защиты.  Глитч-системы  глушат  сигналы
тревоги, а тем временем множащиеся  субпрограммы  выискивают  любую  щель,
которую не успел затянуть лед.
     Русская программа извлекает из незащищенных данных номер  телефона  в
Токио, вычислив его по частоте разговоров, средней их продолжительности, и
скорости, с которой Хром отвечала на эти вызовы.
     - О'кэй, - говорит Бобби. - Теперь мы прокатимся на звоночке от этого
ее дружка из Японии. Кажется, то, что нам нужно.
     Вперед! Погоняй, ковбой!


     Бобби читал свое будущее по женщинам. Они  были,  как  знаки  судьбы,
предсказывающие   перемену   погоды.   Он   мог   ночами   просиживать   в
"Джентльмене-Неудачнике", ожидая, когда кончится невезение, и судьба,  как
карту в игре, подарит ему новую встречу.
     Как-то вечером я допоздна заработался на своем чердаке,  "распутывая"
один чип. Рука моя  была  снята,  и  манипулятор  небольшого  размера  был
вставлен прямо в сустав.
     Бобби пришел с подружкой, которую  я  прежде  не  видел.  Мне  обычно
бывает не по себе, если кто-нибудь незнакомый застает меня работающим  вот
так - со всеми этими проводами, зажатыми в штифтах из графита, что  торчат
из моей культи. Она сразу же подошла ко мне  и  взглянула  на  увеличенное
изображение  на  экране.  Потом  увидела  манипулятор,   двигающийся   под
вакуумным покрытием. Она ничего не сказала, стояла и  просто  смотрела.  И
уже от одного этого мне сделалось хорошо.
     - Знакомься, Рикки. Автомат-Джек, мой коллега.
     Он рассмеялся и обнял Рикки за  талию,  и  что-то  в  его  тоне  дало
понять, что ночевать мне придется в загаженном номере отеля.
     - Привет, -  сказала  она.  Высокая,  ей  не  было  и  двадцати,  она
выглядела что надо. В меру веснушчатый носик, глаза, по цвету напоминающие
янтарь, но с темным, кофейным отливом. Узкие черные джинсы, закатанные  по
щиколотку, и простенький поясок из пластика в тон ее розоватым сандалиям.
     До сих пор ночами, когда не идет сон, она стоит перед моими  глазами.
Я вижу ее где-то там, за руинами городов, за дымами, и видение это подобно
живой картинке, прилипшей к изнанке глаз. В светлом платье,  которое  едва
прикрывает колени, - она была в нем в тот раз, когда мы  остались  вдвоем.
Длинные стройные ноги.  Каштановые  волосы  вперемешку  с  белыми  прядями
взметнулись, будто в порыве ветра,  прилетевшего  неизвестно  откуда.  Они
оплетают ее лицо, и после я вижу, как она машет мне на прощанье рукой.
     Бобби  устроил   целое   представление,   пока   копался   в   стопке
магнитофонных кассет.
     -  Уже  ухожу,  ковбой,  -  сказал  я,  отсоединяя  манипулятор.  Она
внимательно за мной наблюдала, пока я вновь надевал руку.
     - А всякие мелочи ты умеешь чинить? - спросила она вдруг.
     - О! Для вас - что угодно. Автомат-Джек все может.  -  И  для  пущего
авторитета я прищелкнул дюралюминиевыми пальцами.
     Она отстегнула от пояса миниатюрную симстим-деку и показала на крышку
кассеты, у которой был сломан шарнир.
     - Никаких проблем, - сказал я. - Завтра будет готово.
     "О-хо-хо, - подумал я про себя. Сон уже вовсю тянул  меня  с  шестого
этажа вниз. - Интересно,  и  надолго  ли  хватит  Бобби  с  таким  лакомым
кусочком, как этот? Если дело пойдет на лад, то, считай, что уже сейчас, в
любую из ближайших ночей, мы могли бы прикоснуться к богатству."
     На улице я усмехнулся, зевнул и остановил рукой подвернувшееся такси.


     Твердыня  Хром  растворяется.  Завесы  из  ледяных  теней  мерцают  и
исчезают,  пожираемые  глитч-системами,  разворачивающимися   из   русской
программы.  Глитч-системы  охватывают  все,  что  лежит   в   стороне   от
направления нашего основного логического удара и заражают структуру  льда.
Для компьютеров они, словно вирус, саморазмножающийся и  прожорливый.  Они
постоянно меняются, каждая в лад со  всеми,  подчиняя  и  поглощая  защиту
Хром.
     Обезвредили мы ее, или где-то  уже  прозвенел  тревожный  звоночек  и
помигивают красные огоньки? И Хром - знает ли об этом она?


     Рикки-Дикарка - так прозвал ее Бобби. Уже в первые недели  их  встреч
ей, должно быть, казалось, что теперь она обладает всем. Бестолковая сцена
жизни развернулась перед ней целиком,  четко,  резко  и  ясно  высвеченная
неоновыми огнями. На ней она была новичком, но уже считала своими все  эти
бесконечные мили прилавков, суету площадей, клубы и магазины. А еще у  нее
был Бобби, который мог рассказать дикарке обо всех хитроумных проволочках,
на которых держится изнанка вещей. Про всех актеров на сцене,  назвать  их
имена и спектакли, в которых они играют. Он дал ей почувствовать, что  она
среди них не чужая.
     - Что у тебя с рукой? - спросила она как-то вечером, когда мы, Бобби,
я и она, сидели и выпивали за маленьким столиком в Джентльмене-Неудачнике.
     - Дельтапланеризм, - сказал я. Потом добавил: - Случайность.
     - Дельтапланеризм над пшеничным полем, - вмешался Бобби, - неподалеку
от одного городка, который называется Киев.  Всего-то  делов  -  наш  Джек
висел там в темноте под дельтапланом "Ночное крыло", да еще запихал  между
ног пятьдесят килограммов радарной аппаратуры.  И  какая-то  русская  жопа
отрезала ему лазером руку. Случайность.
     Не помню уж как я переменил тему, но все-таки мне это удалось.
     Я каждый раз себя убеждал, что Рикки не сама ко мне напросилась, а во
всем виноват Бобби. Я знал его довольно  давно,  еще  с  конца  войны.  И,
конечно, мне было известно, что женщины для  него  лишь  точки  отсчета  в
игре, которая называлась: Бобби Квинн против  судьбы,  времени  и  темноты
городов. И Рикки ему подвернулась как раз кстати. Ему позарез  нужна  была
какая-то цель, чтобы прийти в себя. Потому-то он ее и вознес,  как  символ
всего, что желал и не мог получить, всего, что имел и не  мог  удержать  в
руках.
     Мне не нравилось слушать его болтовню о том, как сильно он ее  любит,
а от того, что он сам во все это верил, становилось еще противней. Он  был
хозяином своего прошлого со всеми его стремительными падениями и такими же
стремительными подъемами. И все, что случилось сейчас, я видел, по крайней
мере, дюжину раз.  На  его  солнцезащитных  очках  вполне  можно  было  бы
написать большими печатными буквами слово "Очередная", и оно  бы  читалось
всегда, когда мимо столика  в  "Джентльмене-Неудачнике"  проплывало  новое
смазливое личико.
     Я знал, что он с  ними  делал.  У  него  они  становились  эмблемами,
печатями на карте его деловой жизни. Они были навигационными  маяками,  на
которые он шагал сквозь разливы неона и баров. А что же, как не они, могло
им двигать еще? Деньги он не любил ни внешне, ни,  тем  более,  внутренне.
Они были слишком тусклы, чтобы следовать на их свет. Власть над людьми? Он
не терпел ответственности, на которую такая власть обрекает. И хотя у него
и была какая-то изначальная гордость за свое  мастерство,  ее  никогда  не
хватало, чтобы удерживать себя в боевом режиме.
     Потому он и остановился на женщинах.
     Когда  появилась  Рикки,  потребность  в  новом  знакомстве  достигла
последней черты. Он все чаще бывал понурым, а  неуловимые  денежки  лукаво
нашептывали на ушко, что игра для него потеряна.  Так  что  большая  удача
была ему просто необходима, и, чем ск