ачит, это более мощный, чем наш, разум или его создание?
   Я: Возможно.
   Менге: Зачем же оно ведет себя столь низко по отношению к нам?
   Я: Может быть, это случайное совпадение. Слепое проявление определенной
энергии.
   Менге: Нет, я знаю, что такое страх, - очень подлая штука...
   Я соскочил с кровати так стремительно, что  чуть  не  опрокинул  цветы.
Схватил бумагу и карандаш, стал набрасывать уравнение. И тут же запутался.
   "Спокойно, - сказал я себе. - Все по порядку".
   Вот где пригодился бы прибор Менге, а еще лучше - лента наших гонок:  я
вспоминал, как вел себя мой  гравилет,  столкнувшись  с  облаком.  Сначала
рывок вперед, несмотря на  выключенный  приемник  гравитонов.  Что  это  -
сильное притяжение или просто сломался тормоз? Итак, два варианта  первого
положения. Второе: мощный толчок, от которого  рассыпалась  машина.  Может
быть, облако владело секретом антигравитации?
   Мысль  была  чересчур  простая  и  ясная,  лежащая,  как  говорят,   на
поверхности, но я за нее схватился.
   Я рассчитывал гравитационную  энергию  облака,  и  в  моих  формулах  и
уравнениях повторялась история завоевания людьми гравитации.
   Я помню  первые  неуклюжие  гравилеты  -  это  мое  детство,  счастливо
совпавшее с новым открытием  человечества.  Никто  из  взрослых  тогда  не
верил, что они полетят, что они уже летают; я,  как  и  все  дети,  верил.
Тогда я не знал сказку про Ньютоново яблоко и легенд о первых  космонавтах
- победителях тяготения. Я ничего не смыслил в математике и не мог понять,
какая это смелость - вот так вот запросто взять в руки слабейшую из слабых
сил во Вселенной, закрутить ее над Землей и бросить туда  стаю  яркокрылых
гравилетов...
   Просмотрев свои расчеты, я убедился, что в науке слишком легкие и ясные
идеи - самые обманчивые: моя гипотеза об облаке ни к  черту  не  годилась.
Выходило так:  если  б  мое  облако  излучало  только  гравитоны  и  потом
антигравитоны, его масса должна быть столь велика, что Земля давно бы  уже
оторвалась от Солнца и стала бы вращаться вокруг  маленького  серебристого
шара.


   Все же я забежал на минуту  к  Акселю,  чтоб  сказать  о  своем  глупом
выводе. Возле профессора на столе и  на  полу  валялось  много  исписанных
листков. Видно, и у него ничего не получалось.
   - Любая гипотеза может казаться несокрушимой и прекрасной, но  если  ей
противоречит хоть один факт, гипотеза гибнет, - устало произнес Бригов.  -
Я могу доказать на бумаге, что облако не существует. Но оно есть -  и  все
тут.
   - Вы лучше докажите, что оно существует.
   Аксель улыбнулся.
   - С твоей помощью. Мало фактов пока.
   - Куда же больше? - разошелся я. - Разогнало целый город.
   - "Разогнало"! - передразнил меня Аксель. - Это  совсем  нетрудно.  Это
можешь и ты.
   - Я?
   - В Тампеле еще со средних веков живут одни трусы.
   Увидев мой открытый рот, Аксель махнул рукой:
   - Иди спать! Я пошутил...



        8

   Когда рано утром мы,  спешно  покидая  Тампель,  уселись  в  ракету,  я
включил радио. Передавали  обращение  Совета  ученых.  Оно  было  кратким.
Констатировалось прибытие из космического пространства объекта неизвестной
пока физической природы. Перечислялись признаки биологического воздействия
облака  на  людей.  Далее  следовали  призывы  к  спокойствию,   выдержке,
нормальному ритму жизни, а также  разъяснения  о  необходимой  медицинской
помощи. Выражалась уверенность, что ученые в самое ближайшее время  найдут
эффектный способ защиты. Были  названы  десятки  специальных  комиссий  во
главе с мировыми величинами (мелькнула фамилия и Бригова).  Спокойствие  и
уверенность в каждом слове обращения.
   Что-то горячее ткнулось мне в щеку - это Кадыркин шептал на ухо:
   - Слушай, Март, у физиков полная неудача. Всю ночь я  работал  с  ними.
Поймали только усиленный поток нейтрино.
   Я с удивлением вспомнил, что давно не видел Пашу. У него  были  красные
от усталости глаза, и почему-то впервые я заметил, какой  у  него  длинный
остренький нос.
   - Ты хитрый лис, - сказал я ему. - До сих пор я думал, что главный твой
инструмент - ухо, если не считать гениального серого  вещества.  А  теперь
вижу, что длинный нос.
   Пашка не обиделся. Он даже показал мне и Игорю свои расчеты.
   С этого дня - с 18 мая - наша жизнь превратилась в бесконечную гонку. И
если три полных событиями дня и три ночи с начала этого рассказа  казались
мне бесконечно длинными, вместительными, будто  годы,  то  полтора  месяца
сумасшедшей погони  за  облаком  были  сжаты  памятью  в  одни  кошмарные,
напряженно-нервные сутки. Наша  маленькая  группа  носилась  из  города  в
город, используя весь современный транспорт. Иные города - Лондон, Одессу,
Бразилиа - я рассматривал только сверху, из гравиплана или  вертолета,  на
коротком пути с ракетодрома, поражаясь  фантастичному  движению  машин  на
улицах; величественные, как горы, панорамы стартующих ввысь зданий я  вижу
до сих пор. Хорошо помню хрустально-белый город, поднявшийся из океана, по
имени Маяк, к которому нас нес бесшумный экспресс по узкой эстакаде  среди
ленивых волн. В некоторых городах я видел всего одну-две улицы, по которым
нас провозили, а иные просто проспал от усталости - работать приходилось в
полную силу.
   Мы назывались "оперативная группа" и  следовали  за  серебристым  шаром
буквально по пятам. На первый взгляд казалось, что беспорядочное  движение
облака бессмысленно: оно появлялось неожиданно  над  большими  городами  и
столь же стремительно исчезало.  Однако  уже  вскоре  можно  было  угадать
тактику таинственного гостя:  своими  скачками  оно  постепенно  покрывало
большую площадь, собирая, видимо, нужную информацию  и  время  от  времени
нанося удары излучением. Мы научились опережать облако, готовя ему деловую
встречу: разного рода установки видимого-невидимого (от малых приборов  до
огромных  подземных  телескопов)  прощупывали  сверкающий  призрак  за  те
считанные часы, которые он находился  над  городом.  Наш  Аксель  работал,
пренебрегая сном и отдыхом: сам возился с аппаратами,  спорил  с  местными
физиками, проводил совещания и летучки, докладывал Совету  и  еще  успевал
исписать тонны бумаги. Утром мы раскладывали листки  в  пачки,  удивляясь,
как успел он написать за ночь такую груду, и считали,  считали  -  круглые
сутки только считали. Это была наша работа, мы даже не  обижались  на  рык
Акселя, попадая под его горячую руку. Страшно было другое: мы уже начинали
сомневаться в том, что когда-нибудь  от  теории  перейдем  к  действиям...
Рядом с нами работали биологи и медики; им, вероятно, приходилось труднее:
они имели дело не с приборами и цифрами, а с живыми людьми.
   По утрам я набрасывался на светогазету, бегло просматривая страницу  за
страницей. Я не признавался, что ищу следы немого противника, но это  было
так. Хотя после обращения ученых слово "облако" нигде, кроме как в сводках
погоды, не встречалось, дух его витал между строк.  Популярные  статьи  по
физике, космогонии, философии кончались многоточиями или вопросами, словно
призывая  читателя  продолжить  рассуждение.  Врачи  и  биологи  разбирали
тончайшее устройство человеческого организма, давали всевозможные  советы.
Бионики моделировали на  машинах  жизненные  процессы,  отыскивая,  как  я
догадывался, тот посылаемый облаком импульс, что ударял  по  нервам  тысяч
людей. Историки и социологи, оперируя  эпохами,  рисовали  оптимистическую
картину развития общества, намекая, очевидно, на то, что никакой  пришелец
из космоса не сможет изменить ход истории.
   Может  быть,  кто-то,  просматривая  эти  статьи  за  чашкой   чая,   и
философствовал о бесконечности познания, рисуя банальный  образ  растущего
древа наук и ощущая себя частью, клеточкой этого дерева. Я же искал в этих
статьях какие-то редкие слова, которые откроют тайну облака.  И,  конечно,
не находил  их.  Вместо  стройной  теории  на  газетных  полосах  мелькали
происшествия. Столкновение двух гравипланов, спланировавших  после  аварии
на землю. Трехминутное нарушение радиосвязи с лунной  ракетой.  Счастливая
развязка в чикагском цирке: гимнастку Андерсон,  сорвавшуюся  с  трапеции,
ловит хоботом слон.
   Что это - цепочка случайностей или вмешательство неожиданной силы?  Мне
почему-то казалось, что во всем виноват  злой  рок,  имя  которого  газеты
старательно не упоминали.
   А может, я просто фантазировал, доверившись возбужденному  воображению,
может, искал то, чего на самом деле не  существует?  Вот  первые  страницы
газет: в них мир живет, как всегда,  -  уверенно,  радостно,  устремленно.
Новый завод-автомат. Непробиваемые метеоритами дома  для  лунных  станций.
Подвиг в Антарктиде: подледный рудник работает, несмотря на угрозу обвала;
движение льдов остановлено взрывами. Семнадцатый квадрат Сахары  готовится
к искусственному наводнению. Тройка отважных -  Фрум,  Протасов,  Асахи  -
сообщает: ракетный поезд "Алмаз" продвинулся за  сутки  на  сто  метров  к
центру Земли, температура в рабочем  отсеке  двадцать  шесть  по  Цельсию,
экипаж ведет работу по программе. Заявление Президента Центра исследований
Солнечной   системы   М.Ф.Тропа:   готовится   экспедиция    на    Солнце.
Сверхжаропрочный  корабль,  защитное  силовое  поле,  система  охлаждения,
экранирование опасного излучения и еще сотни средств защиты для  тех,  кто
ворвется в огненную сверхкорону.
   Я  трижды  перечитал  последнюю  заметку.   Читал,   удивляясь   своему
спокойствию. Что ж, наверно, бывает и так: много лет ты мечтаешь о чем-то,
как вдруг встречаешь человека, который обыкновенно, как  простой  сверток,
несет под мышкой твою мечту. Так получилось и с моим Солнцем.  Не  горячий
кружок на небе,  не  раскаленный  шар,  повисший  в  пустоте,  не  ядерный
реактор, отапливающий Землю, - я всегда представлял Солнце  кипящим  морем
огня, морем без берегов, куда только ни посмотри,  всепожирающим  пламенем
космоса, красоту которого можно лишь смутно представить,  но  не  передашь
никакими словами. И эти  счастливчики,  которые  ворвутся  в  сверхкорону,
увидят его таким: безбрежно необъятным,  кипящим  в  механической  ярости,
сжигающим глаза, и время, и земные сны! Если они будут так смелы и решатся
заглянуть в лицо Солнцу, они увидят и опушенные ресницами загадочно темные
глаза, которые люди  называют  пятнами,  и  пляшущие  фонтаны  извержений,
которые пока величают протуберанцами. Они увидят  и  то,  что  никогда  не
увидим мы, и вернутся совсем другими, чем были прежде. Не  знаю,  какие  у
них будут лица и как они будут говорить, но они назовут все  по-своему,  и
мы будем повторять их слова. Это уж точно.
   ...Все же предчувствие не обманывало  меня:  незаметно  для  глаза  мир
изменял привычные пропорции. В обиходе появилось новое  слово  -  "страх".
Сколько я себя помню, меня ничто не пугало.  Грусти,  беспричинной  тоски,
серых денечков было сколько угодно. Не знаю, может, человеческая память  и
стремится незаметно сместить грани, осветив  все  прошлое  только  розовым
лучом, за всю свою жизнь не  могу  припомнить  ничего,  что  хоть  на  миг
устрашило бы меня.
   И вот я тоже попал под удар облака.
   Как-то я гулял под старыми каштанами, и солнечная мозаика света и теней
скользила под моими ногами. Яркая весна, полная запаха  травы,  листьев  и
нагретого камня, неслышно ступала за мной. Я  шел  и  представлял,  как  я
въезжаю на слоне, или пантере, или просто  на  волке  в  этот  город,  как
испуганно шарахаются пешеходы и мобили, не зная, что зверь совсем  ручной.
Я так увлекся, что совсем не удивился  бегущим  навстречу  людям.  Я  даже
посторонился, уступая им дорогу, но что-то поразило меня. Испуганные лица.
То, что я уже видел на экране Менге. Я замер. Я не  старался  понять,  что
чувствую, я совсем забыл о себе, а просто превратился в приемную  антенну.
Мне казалось, что сейчас увижу  что-то  невидимое,  что  излучает  облако,
услышу, ощущу, пойму... Я ждал...
   Резкий звон стекла бросил меня в поток бегущих. Машина на  полном  ходу
врезалась в витрину.  Осколки  блестели  на  тротуаре,  на  гладкой  крыше
мобиля. Водитель был невредим. Он  стоял  в  кольце  любопытных,  разводил
руками и глупо улыбался.
   - Есть еще стеклянные витрины, - пробовал кто-то пошутить.
   Я поплелся к своим и стал разбираться сам  в  себе.  Но  ничего,  кроме
усталости, не обнаружил. Игорь тоже ничего определенного о себе сказать не
мог. Паша Кадыркин пожал плечами.
   Мы сидели в разных углах комнаты и молчали, пока не разгорелся спор. Не
помню уже, с чего он начался, но, конечно, говорили мы  про  облако.  Я  и
Паша предсказывали мрачное будущее. Игорь же взвился на  дыбы  и,  схватив
острейший меч логики, защищал все человечество.  Как  и  всякий  борец  за
справедливость, он обязан был одержать победу, но эта победа еще пряталась
в том сказочном яйце, которое утка уронила в море,  из  которого  выплывет
мудрая щука...
   - Какая там физика четырех миров! Какие  еще  диапазоны  разума!  Какие
универсальные законы! Ничего мы не знаем. Все мираж, -  так  зудели  мы  с
Пашкой, развалившись валетом на широченной тахте.
   Игорь бегал по комнате, нервничал.
   - Нам брошен вызов. Мы должны его принять!
   - Приняли, а что толку?
   - А то, что вы смотрите на облако из своего окошка! Не  хотите  мыслить
космическими масштабами.
   - Ну и мысли на здоровье.
   - Все вы обыватели, - не выдержал Игорь.
   - Вот как?
   - Да! Приспособились. Под защитой зонтиков, гравилетов, роботов, ракет,
скафандров...
   - Носков, чулок, носовых платков, циклотронов,  термояда,  шоколада,  -
продолжил я.
   - Мещан ничто не спасет, - очень мрачно сказал Игорь.
   - Ну, знаешь, это уж через край!
   - А ты как думал! Развалились и философствуете. Кто вы такие? Обломовы!
А работа стоит.
   Вскочили - и по своим углам.
   По своим машинам.
   Злые - как носороги.
   А вечером совершенно неожиданно мы все втроем  набросились  на  Акселя.
Говорили про трудности, про облако, про  свое  нытье.  Аксель  слушал  нас
спокойно, поглядывая исподлобья медвежьими глазками.
   - Мы ничего не боимся. Дайте нам только кислородный баллон и  забросьте
хоть на Сатурн, - горячо говорил я.
   - Лучше быть на Сатурне, - поддержал меня Игорь, - чем эта  бесполезная
гонка. Надоела суетня. Хоть к черту на рога,  только,  Аксель  Михайлович,
точно скажите - куда?
   - Вот вы говорите: боритесь с собственными недостатками, - заявил Паша.
- А ведь это раздражает. Лучше бороться с общим врагом, чем с самим собой.
А у нас есть такой противник.
   Схватка длилась ровно одну минуту. Минута потребовалась  Акселю,  чтобы
высмеять наше нытье, вернуть в исходное "рабочее состояние".
   - Соль, сыр, суп, чернила - все не то! - ответил он нам словами  Чарлза
Гудийра, настойчивого американца, который  а  поисках  резины  добавлял  в
каучук, все, что попадалось под руку. - Мы с вами еще не изобрели  резину,
- продолжал Бригов, - и потому можно нас высмеивать.  В  своей  работе  мы
получили достаточно отрицательных результатов, не создав теории облака.  -
Он кратко перечислил  бесплодные  расчеты  полей  облака.  -  Я  не  стану
приводить исторические примеры, как поражения выносили  смертный  приговор
самым стройным теориям и служили основой для новых взлетов науки, а  скажу
просто: если бы я точно знал  физику  облака,  я  написал  бы  на  бумажке
формулы и тут же распустил вас по домам. Пока что я приглашаю желающих  на
переговоры с облаком. Если оно  ответит,  переговоры  состоятся  завтра  в
восемь утра.



        9

   Дождливым серым утром  выехали  мы  под  ажурную  арку  радиотелескопа.
Маленький вагончик тащил нас вверх по наклонной крыше плато. Кратким  было
это путешествие внутри почтенного столетнего телескопа, но я запомнил  его
лучше, чем все последние перелеты на ракетах. Сквозь  проволочное  кружево
тоннеля  разглядывал  я  маслянистые,  тяжелые  лапы  елей;   капли   воды
скатывались по ним и обрушивались игрушечными водопадами. Все вокруг  -  и
трава, и красные набухшие ягоды земляники, я долговязые сосны, и кусты,  -
все было мокрым-мокро, а под елью хоть разводи костер. И так близко висели
эти лохматые лапы, что я мог протянуть из окна руку и пожать любую из них,
да боялся нарушить тонкое плетение проводов.  Они  служили  великой  цели,
вылавливая вот  здесь,  среди  обычного  леса,  скрежет  галактик,  взрывы
гибнущих звезд и  первый  писк  космических  младенцев  -  эти  прекрасные
серебристые сети, внутри  которых  я  двигался.  Я  лишь  вертел  головой,
пытаясь разглядеть, натянуты ли они на плавно изогнутые формы  или  просто
цеплялись за деревья.
   У приземистого,  монолитного  здания,  будто  высеченного  из  цельного
серого камня, вагон остановился. Аксель вошел в дом, а я, Игорь и Паша еще
долго стояли на ступенях, рассматривая телескоп сверху. Он  был  похож  на
величественный серебряный  крест,  брошенный  посреди  леса.  Прямая,  как
струна, ажурная арка, под которой мы только что проехали, и пересекавшаяся
с ней цепочка рогатых мачт,  вырезанных  из  чистейшей  стали,  увенчанных
гирляндами, - два чутких радиозеркала.
   Скоро начнется ожидаемое. Облако очутится в центре треугольника. Где-то
в таком же лесу луч мазера пошлет  серию  сигналов.  Включится  нейтронная
пушка: пучок нейтронов позволит увидеть строение облака - это второй  угол
треугольника. И тогда, возможно, наш телескоп уловит таинственный голос  и
мы узнаем, кто оно, откуда и почему.
   - Пора.
   Весь дом состоял из одного просторного  зала.  Длинный,  как  прилавок,
пульт  управления  пристально  смотрит  на  входящего  десятками  глаз   -
приборов. Два оператора на вертящихся стульях. Под руками у них клавиатура
кнопок, на уровне глаз - экраны и скачущие цифры световых часов.  Отдельно
стоит круглый стол с пачкой бумаги и стаканами чая - это для  нас.  Бригов
помешивает ложечкой и жестом предлагает устраиваться.
   Ждем молча, как ждут нацеленные  антенны  и  мокрый  притихший  лес  за
окном. Кто знает, может, сосны, и ели, и  даже  трава  настроены  не  хуже
стальных струн на неслышный шепот далеких миров - только  мы  об  этом  не
догадываемся?
   - Пора.
   Темное расплывчатое пятно на экране - это облако,  как  бы  замершее  в
удивлении: к нему обращаются на  "вы",  как  к  почтенной  Галактике.  Вот
побежали зубцы по голубому зеркалу: мазер передает  свои  сигналы  -  язык
математики, понятный всем разумным существам, тысячи  земных  понятий.  Но
главное  сейчас  -  третий  приемный  экран  нашего  телескопа,   сетчатка
циклопического радиоглаза. Если облако отзовется, мы это увидим.
   Зубцы струятся и по нашему экрану, но пока это след обычных излучений и
помех. Помех много. Хотя в зоне телескопа и замерло движение, мы не  могли
остановить жизнь планеты. Летели своими путями  рейсовые  ракеты.  Кружили
гравипланы.  Рвался  в  глубь  шара  "Алмаз".  Работали  взрывы.   Трещали
радиостанции. Весь пестрый клубок самых обычных дел наматывался на  чуткие
усы антенн и рябил нежную гладь экрана. Мы ждали непривычных зубцов -  вот
сейчас облако крикнет нам в ответ  и  взметнется  острый  пик  на  экране.
Электронный мозг планеты мгновенно  расшифрует  сигнал,  переведет  его  в
человеческие слова, или уравнения, или цифры - первая реплика в  дискуссии
будет брошена.
   Молчал аппарат Центра Информации. Молчали мы. Молчало облако.
   Потом облако ушло - пятно на экране исчезло.
   Резко звякнули в стаканах ложки: Игорь  в  сердцах  ударил  кулаком  по
столу. Он вскочил, выбежал из зала. Бригов  сидел,  задумавшись,  даже  не
поднял голову. Я вышел вслед за Игорем.
   - Не могу! - Игорь грозил кулаком неизвестно кому  -  телескопу,  небу,
лесу. - К чертям летит вся техника! Я больше не могу.
   Я был с ним согласен.
   ...И все же мы работали, как и прежде, перелетали из  города  в  город,
гнули спины у счетных машин,  яростно  спорили.  Только  один