очно  между  первой  и второй дворницкими инспекциями.  И вот однажды
брат обнаружил в одном таком доме замечательный ампирный буфет. Эдако-
го мастодонта - больше двух метров высотой. В новой квартире, куда пе-
реехали хозяева,  он,  по-видимому, просто не мог бы уместиться. Буфет
требовал некоторой реставрации, но даже в таком виде был шанс прилично
на нем заработать.  Брат прикинул и решил,  что вдвоем,  пожалуй, если
поднатужиться,  вытащить они его оттуда сумеют, тем более что парадная
лестница по ширине была прямо-таки дворцовой. Сбегал в телефонную буд-
ку,  вызвал подельщика с машиной - тот ставил ее не в гараже,  а возле
дома,  так что и по ночам она оставалась в их  распоряжении,  -  потом
вернулся назад.  И тут видит, как из дверей возникает дворник, а с ним
интеллигентного вида мужик. Они стоят, о чем-то договариваются и нако-
нец  бьют по рукам.  Дворник достает здоровенный замок и вешает его на
дверь подъезда. Брат понимает, что дворник на этот раз попался не про-
мах и успел уже буфет запродать;  мужик же, надо думать, отправился за
подмогой и скоро придет забирать.  Следовательно, требовалось спешить.
Подъезжает напарник,  и они вместе бросаются искать черный ход.  Этого
конкуренты действительно не предусмотрели - там только на щеколду было
закрыто.  Не  буду описывать,  с какими страшными трудностями спускают
они негабаритный совершенно буфет по узенькой черной лестнице. А внизу
выясняется, что дворник уже исправил ошибку: щеколда снова задвинута с
той стороны.  То ли не знал, что они внутри, то ли решил один с двоими
не связываться,  а предпочел дождаться, пока явится с грузчиками поку-
патель.  Что делать?  Только дверь ломать. Они ведь набор инструментов
брали с собой,  и в нем был маленький топорик. А дверь массивная, ста-
рая - из дуба,  наверное,  сделана. Крушить ее - дело долгое и шумное.
Поскольку происходит все,  как я уже говорил,  поздним вечером, соседи
напротив вызывают на этот шум милицию.  Но именно в это время и именно
в доме напротив воры грабят квартиру на первом этаже.  Дальше все про-
исходит в таком порядке:  брат наконец-то пробивает  в  двери  дыру  и
отодвигает щеколду.  В это же время ничего не подозревающие воры начи-
нают вылезать из окна. А в следующую секунду во двор влетает милицейс-
кая машина, и довольные милиционеры, забыв, естественно, о причине вы-
зова,  вяжут растерявшихся жуликов и ведут в воронок. Брат с приятелем
подхватывают свой буфет и со всех ног - за угол,  к машине. Все. Конец
истории.
   - Это ты все сочинил, - говорит Макаров после паузы.
   - Почему - сочинил?
   - Потому что ты не можешь знать в этой ситуации, кто, когда и зачем
вызвал милицию. И потом, по ночам квартиры никто не грабит - это толь-
ко внимание к себе привлекать.
   - Да? - Терентьев почесал в затылке. - Ну да. Верно. Только сочинял
не я. Так рассказали.
   - Еще хуже, - сказал Макаров.
   Элке мы опять надоели.
   - Господи, - сказала она, - как же холодно все-таки! Я бы прямо шу-
бу сейчас напялила.
   Макаров сразу насторожился и буркнул:
   - Натуральную?
   - А то!
   - Ну, раз "а то!" - значит, с бабочкой ничего не получится.
   - С чем не получится?
   - Даже с мухой не получится.
   - А... Не вижу связи.
   - И зря. Скажи, вот самый дешевый мех - какой?
   - Кошкодавленый, - сказала Элка.
   - Ну, это ладно - не в счет. И кролик не в счет. Кроме.
   - Еще белка.
   - Белка подходит.  Но у нее хотя бы хвост длинный.  А вот  помнишь,
раньше был еще один - шиншилловый?
   - Помню, помню, - вздохнула Элка. - Я только не понимаю...
   - Я тоже не понимал, - вздохнул Макаров, - пока однажды своими гла-
зами эту самую шиншиллу не увидел.  Она - во размером,  с кулак.  И на
полупердик,  который едва прикроет тебе задницу,  таких зверушек нужно
не меньше,  наверное, полусотни. Не кажется тебе безнравственным такое
соотношение?
   Элка наконец взвыла:
   - Ску-у-учно ка-а-ак!  И обыкновенно.  Скоро вообще никого не оста-
нется,  одни моралисты.  Ты лучше подумай,  почему все эти благородные
веяния происходят,  как правило, из тех мест, где в декабре вовсю рас-
пускаются цветочки.  Просто оттуда кажется,  что прохаживаться зимой в
маечке - это изысканное удовольствие.
   - От холода,  между прочим, искусственный мех спасает ничуть не ху-
же.
   - А производство синтетики, - говорит Элка, - отравляет, между про-
чим, атмосферу. И океаны. Затрудняет произрастание леса. И почему это,
кстати, кошек - можно, а крыс каких-то - нет. Кошки чем хуже?
   - Любое производство отравляет атмосферу, - сказал Макаров. - Чело-
вечишко мерзопакостный вообще все отравляет,  за что бы ни взялся и на
что бы ни положил глаз.  И я не говорил, что кошки - хуже... То есть я
не говорил,  что кошек - можно: все свидетели. Я только приводил более
наглядный пример.  А тебе, с твоими взглядами!.. Элементарная справед-
ливость требует,  чтобы оказалась ты в шкуре какой-нибудь выдры. А еще
точнее - без шкуры. Вообще, на что ты надеешься?!
   - Не знаю, - сказала Элка, - наверное, он уже не приедет.
   - На что вообще может надеяться человечество, - закричал Макаров, -
когда оно по уши в крови и в дерьме?!!
   - Да брось ты, - отмахнулась Элка. - Мы что - тоже?
   Я посмотрел за угол.  Люди на соседней крыше колдовали над повален-
ной антенной,  орудуя карикатурно большим гаечным ключом, - ремонтиро-
вали.
   - Гляньте, - сказал я.
   Все по очереди поглядели.
   - О-ох, пустота бытия, - сказал Терентьев.
   И мы  опять  долго  молчали.  Пока Элка не попыталась сделать шаг к
примирению.
   - Ну ладно,  ребята,  - сказала она,  - вы на меня не обижайтесь. Я
все поняла: шубы от вас не дождешься. Время сколько?
   - А сколько ты хочешь? - спросил Терентьев.
   Но было ясно уже, что время - уходить.
   - А чего мы, собственно, ждем? - спросил Макаров.
   - Девяти часов, - говорит Элка. - Я сказала, что записалась на бух-
галтерские курсы. И что занятия до полдевятого.
   - Ты что, смеешься?! - сказал Терентьев. - Еще шести нет!
   Элка покачала головой, горестно:
   - Нету!
   - Так,  может, все-таки спустимся? По-моему, пора уже того - по ли-
керчику.
   - Что  выпивка на холоде согревает,  - сказал Макаров,  - чистейшей
воды миф.  Другое дело,  если выпить в тепле, а потом выйти на мороз -
тогда действительно.  Или наоборот:  сначала ходить по морозу, а потом
выпить в тепле.
   Я опять посмотрел за угол.  Антенна стояла уже вертикально,  мужики
поднимали  с  надсадом и навешивали на ее станину чугунные блины - для
устойчивости.
   - Не могу,  - говорит Элка. - Вы же не знаете эту старую каргу! Она
спит  и  видит,  как бы освободить от меня своего сыночка,  а заодно и
жилплощадь.  Часами у окна караулит, мечтает на чем-нибудь меня подло-
вить. А тут - нате! Сразу с тремя. Подарок. Так что вы идите, пожалуй.
А я еще посижу.
   - По одному ведь можно, - предложил Терентьев.
   - Все равно. Как ей объяснишь потом, что я здесь делала?
   - И никакого выхода?
   Тогда мы дружно повернули головы в сторону пожарной лестницы.
   Дом у Элки какой-то странный:  лестница спускается по глухой торце-
вой стене. Интересно, кому предлагается ею воспользоваться, если дейс-
твительно загорится, - котам?
   - Ну и вперед, - говорит Терентьев. - Мы тебя внизу подождем.
   - Да вы что? - испугалась Элка. - Я боюсь... Ну, одна - боюсь.
   Терентьев распустил изуверскую улыбку.
   - Ладно, шутка. Никто тебя одну и не заставляет.
   И когда он первым направился туда,  где полотно лестницы подымалось
на полметра над крышей,  изящной дугой заворачиваясь на конце, когда и
Макаров потянулся уже за ним,  я слишком отчетливо  почувствовал,  что
здесь что-то не так, что-то не сходится. Я сказал:
   - Постой, Элка, погоди! У тебя ведь окна на другую сторону смотрят!
Никто бы не заметил, как мы из подъезда выходим!
   Но она только расхохоталась в ответ,  она так увлечена была  своими
какими-то соображениями, что промахнулась сперва мимо ступеньки и пос-
тавила туфлю на темя не успевшему спуститься  далеко  Макарову.  Какой
тут выбор - я лезу следом. Вроде бы и раньше меня ничего не защищало -
но тут ветер с особенной яростью набрасывается, бьет в лицо, не позво-
ляет смотреть. Первую минуту я спускаюсь совсем вслепую. А когда нако-
нец открываю глаза - вижу,  что порядком уже от Элки отстал,  вижу еще
фигуры внизу:  несколько человек уже выстроились на тротуаре,  задрали
головы,  наблюдают. Мне понятен их интерес: ветер щедро, широко разду-
вает Элкину юбку.  Потом глаз отмечает быстрый отблеск в окне напротив
- там еще один, высунувшись из-за занавески, наводит на резкость моно-
куляр.  А лестница раскачивается под нашим весом, и крючья ее подозри-
тельно свободно ходят туда-сюда в панели,  угрожая  скорым  отрывом  -
сверху вниз, как в американских кинокомедиях. Я спрашиваю себя, на что
надеюсь больше:  что это прямо сейчас и произойдет или что и  на  этот
раз  ничего не случится.  Делается весело от таких мыслей.  А в памяти
всплывает неизвестно откуда:  "О,  ленивый Варламе,  готовься к ранам,
близ есть конец!" "Варламе!  - кричу я,  - эй, Элка, почему Варламе?!"
Вряд ли она может различить слова.  Она просто задирает голову на  мой
голос,  находит меня глазами и хохочет еще заливистее.  И тогда я вижу
всех нас как бы в объективе того маньяка за занавеской. И понимаю, что
Элка добилась,  чего хотела: сделала нас на несколько минут именно те-
ми,  кем до поры нам и предстоит быть.  Просто четыре человека на фоне
стены. Я машу Элке рукой и чувствую, как просыпается во мне Голос. Во-
обще-то это приятное ощущение,  но жаль, что я знаю наперед все, о чем
он способен сказать:  "А что то царствие небесное?  Что то второе при-
шествие?  А что то воскресение мертвым?  Ничего того несть! Умерл кто,
ин то умер, по та места и был!" Уже очень давно я сочинил ему ответ. И
столько потом мусолил эту фразу,  так оттачивал ее,  что  превратил  в
настоящее заклинание.  Вроде бы только и дел теперь,  что произнести с
нужной уверенностью:  мол,  если, оглядывая небо над собой, обнаружишь
его пусто, подумай, не призван ли ныне твой ангел в небесное воинство.
Но я пытаюсь - в тысячный,  наверное,  раз - и опять не могу.  И опять
остается только твердить себе,  что говорить о том - пулно. Что в день
века познано будет всеми.
   Потерпим до тех мест.

   Август - ноябрь 1994.