ос иначе. Разве вам, известному психологу, не
интересно понаблюдать, чем живет и дышит обыкновенный гражданин той страны,
с которой вы хотите познакомиться? Только, пожалуйста, не говорите, что все
газетчики одинаковые!

Полынов от души рассмеялся.

- Жду вас, - бросил он в трубку. - Заходите. Видеофон не лгал. Лицо Бизи
действительно оказалось тем самым, о которых говорят, что оно не имеет
особых примет. Но видеофон скрыл одну важную особенность взгляда вошедшего.
Глаза Бизи вбирали, ничего не отдавая, смотрели равнодушно и вместе с тем
цепко, но эту цепкость трудно было приметить. Такого "закрытого" взгляда не
бывает у репортера, для которого важно в любой обстановке тотчас установить
контакт с любым человеком. Такой взгляд скорей присущ закулисным политикам,
кадровикам и работникам секретных служб, хотя, разумеется, не всем.

Предлагая гостю кресло, Полынов поспешно соображал, в какой мере верна
неприятная догадка и что все это, черт возьми, значит?

- Итак, - сказал он, - раз я имею дело с обыкновенным рядовым газетчиком...

Полынов выдержал паузу.

- Разрешите? - Бизи вынул из нагрудного кармана сигару. - Смысл вашей
интонации мне понятен. Искренне восхищен. - Он наклонил голову. - Все
верно. Позвольте представиться: Бизи, сотрудник департамента социальных
проблем. Извините за этот маленький камуфляж. Как журналист я имел шанс
встретиться с вами наедине, а это, поверьте, очень важно,

- Не знаю, - медленно проговорил Полынов, - что меня сейчас удерживает от
намерения указать вам на дверь.

- Любопытство, - коротко ответил гость, закуривая. Полынов посмотрел на
него с невольным уважением.

- Послушайте, Бизи... А может, не Бизи?

- Нет, фамилия подлинная. И департамент тоже. Можете удостовериться.

Он протянул запрессованную в пластик карточку.

- Однако вы не просто сотрудник, - сказал Полынов, возвращая документ. -
Разговор, стало быть, официальный? Хотя что я, для официальных переговоров
не являются в плаще и маске. Вы не находите начало несколько... э...
опереточным?

- Что делать, обстоятельства. - Бизи спокойно разглядывал дымящийся кончик
сигары. - Во всяком случае, разговор не доставит вам никаких неприятностей.
Помимо тех, которые уже были в этот вечер. Если они, конечно, были.

- Вам-то какое дело?

- А, все-таки были!

- Вы что, следили за мной?

- Никоим образом! Глупо, а кроме того, мы заинтересованы в вашем добром
отношении. Тут чистая дедукция. Раз вы гуляли, то, скорей всего, могли
кое-что заметить, и это "кое-что" вряд ли вам понравилось. Вы имеете
представление о задачах нашего департамента?

- Откуда?

- Да, конечно. Кстати, маленькая просьба: пусть этот разговор останется
между нами.

- А вы не находите, что это уж слишком? Я ничего у вас не выпытываю.
Оставьте, пожалуйста, свои тайны при себе.

- Не могу. Мне надо вас с ними познакомить.

- Зачем?

- Необходимость. Вы сами убедитесь, что ваше молчание никому не нанесет
ущерба. Ни вам, ни вашей родине. Скорее, наоборот.

- Объясните.

- Представьте, что вы инфекционист. К вам является некий, согласен,
довольно подозрительный Бизи, который информирует вас, что в стране
началась эпидемия. Эпидемия, которая может распространиться... далеко. В
ваших или нет интересах узнать, что это за эпидемия? Сохранение в тайне
такого разговора до отъезда из страны, по-моему, не столь уж большая цена
за подобную информацию.

- Откуда я знаю, что дело обстоит именно так? Бизи окутывало облако дыма, и
частота затяжек, пожалуй, была единственным признаком его волнения.

- Если дело обстоит не так, - невозмутимо ответил он, - если я вас
обманываю, то вы будете вправе нарушить свое слово и разгласить все до
последней запятой. Такой поступок, между прочим, станет концом моей карьеры.

- Тогда почему вы не можете обратиться официально?

- Увы! - Бизи развел руками. - Полагаю, вы согласитесь, что так и должно
быть, когда узнаете всђ. И еще. Хотя мы и беседуем как сугубо частные лица,
мой визит к вам - не только моя инициатива.

- В любом случае я оставляю за собой право поступить так, как считаю
нужным, - жестко сказал Полынов.

- Ладно, пусть будет по-вашему! Сейчас, здесь, хочу я того или нет, с моей
стороны возможна только полная откровенность. Дело вот в чем. С некоторых
пор в нашем обществе развилось умонастроение, которое нас беспокоит.
Тревожен сам характер этого умонастроения, но еще тревожней то, что мы не
можем выявить причину. Мы пришли к заключению, что эта проблема настолько
сложна, неожиданна, что рядовые специалисты с ней не справятся. Разрешить
ее, пожалуй, может специалист только вашего класса.

- Это вы называете откровенностью? Вы же ничего не сказали! Что за
умонастроение? Какая проблема? При чем тут я?

- Терпение. Умонастроение можно выразить одной фразой: "Долой науку!"
Точнее, даже так: "Смерть разуму!"

- Откуда вы взяли, что эта проблема нова? Не изучена? Подобным
умонастроениям столько же веков, сколько самой цивилизации.

- Верно. Но есть одна маленькая особенность. Вы, конечно, читаете газеты,
следите за международными известиями.

- Не очень внимательно, признаюсь. Последнее время я был...

- Знаю. Но готов спорить, что вы летели сюда с убеждением: вот тихая
спокойная страна, где давно уже не происходит ничего серьезного. Конечно,
газеты пишут о каких-то анекдотических случаях, но где таких случаев нет.
Верно?

- Да.

- Так вот - это на поверхности. Журналист, наблюдающий, так сказать, за
кухней общественной жизни, подобен хозяйке, которая судит о состоянии воды
в кастрюле по тому, закипает она или нет. Для посторонних вода в нашей
кастрюле тепленькая. Но департамент, слава богу, располагает термометрами.
Что вы скажете о кастрюле, вода в которой мгновенно нагрелась сразу на
несколько десятков градусов?

- Скажу, что ее поставили на очень сильный огонь.

- А огня нет.

- Так не бывает.

- Конечно. Однако еще недавно у нас все было тихо и спокойно.

- Если я правильно понял, вы хотите пригласить меня на консультацию.

- Совершенно верно.

- У вас есть Лесс.

- Он отказался.

- Так! Но почему меня? Мои взгляды, надо полагать, вас не слишком
привлекают.

- Именно это нас и устраивает.

- То есть?

- Разумеется, не только это. Таких ученых, как вы, не много. Кроме того, вы
уже здесь и свободны, а у других зарубежных специалистов время расписано на
месяцы вперед. А нам никак нельзя медлить! - Бизи покачал головой. - И то,
что вы из социалистической страны, поверьте, очень существенно.

- Решительно ничего не понимаю!

- Я все объясню, если вы согласитесь помочь нам как эксперт. Лесс, уверен,
поймет и простит, а уж потерянные дни мы чем-нибудь компенсируем.

- Это все, что вы пока мне можете сказать?

- Я и так уж превысил свои права. Вот если вы согласитесь...

- Нет.

- Подумайте. Мир един, пожар, возникший в одном месте, угрожает всем. Это
не мои слова.

- Во-первых, у меня нет оснований доверять вам, надеюсь, вы это сознаете!
Во-вторых, "проклятие разуму", уверен, вы звано вашими, чисто внутренними
социально-экономическими причинами, в которых я плохо разбираюсь.
Следовательно, мое участие в ваших делах и неуместно, и бесполезно.

- Это ваше окончательное решение?

- Да.

- Жаль. - Бизи поднялся и загасил окурок. - Жаль, что вы так думаете. На
всякий случай вот вам мои координаты.

Он протянул свою визитную карточку. Полынов взял ее. Казалось, что Бизи
порывается еще что-то сказать и борется с этим желанием.

- А! - махнул он рукой. - Положения это все равно не ухудшит. Должен вам
кое в чем признаться.

- Еще какая-нибудь тайна? Тогда увольте.

- Все равно вы догадаетесь. Но сначала несколько слов. Существует, на мой
взгляд, еще одна причина вашего отказа. Вы не восприняли мои слова всерьез.
Вы не поверили, что угроза реальна. В такой мирной стране, в такой славный
вечер, вероятно, я бы тоже не поверил. Не иначе тут какая-то двойная игра,
хотя зачем кому-то с вами играть? Все слишком смахивает на фарс, допустим.
Должен, однако, разъяснить, что номер в отеле вам заказали мы.

- Лесс... - Полынов шагнул к Бизи: - Где Лесс?

- Не беспокойтесь! - Бизи порывисто отступил. - Лесс в полном порядке, с
нашей стороны ваш отдых больше ничем не будет нарушен. Просто Лесс ждет вас
не сегодня, а завтра.

- Что все это, наконец, значит?!

- Только то, что нам крайне важно было встретиться с вами срочно и наедине.
Надеюсь, теперь вам ясно, что фарсом здесь и не пахнет.

- Уходя, пожалуйста, прикройте за собой дверь поплотней. Бизи усмехнулся:

- Я думал, вы скажете "вон!".

- Надеюсь, вы понимаете, - сдерживаясь, проговорил Полынов, - что эта ваша
"услуга" освобождает меня от всяких слов и обещаний.

- Разве я уж настолько туп? - Бизи широко улыбнулся. - Но кто всерьез
обращает внимание на фарс? Желаю счастливого отдыха.

Дубки выбегали к дороге, как расшалившиеся мальчишки, уютно посвистывал
ветер, и тени облаков скользили по гладкому полотну дороги, то уступая
вершины холмов брызжущему солнцу, то погружая их в задумчивый сумрак.

Легко было заметить, как ухожена здешняя земля. Любой овражек
перегораживали стенки водослива, луга были гладкими, как свежевыбритые
щеки, чистые перелески просматривались далеко вглубь. Сюда, чувствовалось,
был вложен труд многих поколений. Когда-то - уже забылось когда - людей
здесь угнетали болотные лихорадки, мучили насекомые, подстерегали неурожаи,
бедой грозили пожары и наводнения. Когда-то человек был так же беззащитен
перед природными бедствиями, как перед социальными, хотя источники первых
были не в его власти, а источники последних, казалось бы, целиком зависели
от его поступков, желаний и воли. Однако с природными бедствиями уже почти
везде было покончено, тогда как с социальными...

Тем благодатней казалась природа, спокойствие ее лесов, нега разнотравья,
куда горожанин мог скрыться от тягостных проблем, нервных перегрузок и
людской скученности. Заманчивая идиллия в духе Жан-Жака Руссо! Впрочем,
если бы в лесах Швейцарии и Франции было полным-полно комаров, еще вопрос,
возник бы у философа клич: "Назад, к природе!"

Однако даже заядлый урбанист не устоял бы в своем скептицизме, мчась
погожим утром по синим холмам и безмятежным перелескам. Машина шла сама по
себе, в окна, сменяя друг друга, врывались запахи земли, с коротким
посвистом мелькали перила мостиков, проблескивали ручейки, и вчерашний
разговор с его томительными недомолвками казался на свежем ветре вдвойне
нелепым и глупым. Но не выходил из памяти.

И причиной тому были не столько личные переживания, сколько привычка
исследователя докапываться до сути.

Хмурясь, Полынов разглядывал мелькающий пейзаж! Тогда, ночью, он все-таки
дозвонился до Лесса. И умолчал о событиях вечера. Не потому, что разговор
мог прослушиваться, а потому, что вся эта нелепая история взволновала бы
Лесса. Чего доброго, он разъярился бы и полез в драку. А что бы это дало?
Ну, извинятся перед ним в департаменте (хотя вряд ли, скорей всего,
отопрутся). А смысл? Никакого. Только испортит себе настроение.

А ведь Бизи и это учел...

Впереди возник поворот с указателем. "Урания", - прочел Полынов. Машина
замедлила ход и свернула с магистрали. Дорога запетляла среди соснового
леса. Вскоре с холма открылся весь научный городок. Разбросанные в зелени
коттеджики издали смотрелись как пряничные игрушки - такие они все были
нарядные, пестрые, заманчивые. Меж ними были раскиданы башни и кубики
лабораторий. Вдали синело море.

Когда-то своим умением хорошо устроиться славились монастыри. В этом
научные городки им не уступали.

Очередной поворот открыл взгляду первое лабораторное здание. Полынов
невольно притормозил. Розовая, без окон, плоскость стены была испещрена
звездчатыми кляксами, словно тут кто-то бил бутылки с чернилами. У дороги
стоял полицейский.

- Эй! - окликнул его Полынов. - Славные тут развлекались детишки, а?

Кивком он показал на испачканную стену.

Полицейский повернул голову с таким выражением лица, словно это движение
стоило ему невесть каких усилий. Секунду он изучал стену. Затем - с тем же
выражением - перевел взгляд на Полынова.

- Пресса?

- Нет, я...

- Шкуры, значит, везете?

- Какие шкуры?!

- "Какие, какие"... Сами небось знаете.

- Я ничего не знаю! Что вы имеете в виду?

- А, иностранец... Не из этих, стало быть. Ну проезжайте.

- А если бы я был из "этих", тогда что?

- Ничего. Ребята как ребята... Кто, что - едете, а не знаете. Вот помню...

Что полицейский помнил, узнать не удалось. Внезапно он уставился в небо.
Полынов тоже посмотрел вверх.

Над гребнями сосен летели точь-в-точь ведьмы на помехах. "Ведьмы" были как
на подбор: молоденькие, рыжие, в длинных развевающихся рубахах. На шалых
лицах прозрачно стекленели глаза.

Оседланные "ведьмами" продолговатые летательные аппараты тонко звенели в
воздухе. Оказавшись над головой полицейского, одна из них хихикнула и
задрала рубашку. В просвете мелькнуло смуглое бедро. Полицейский
осклабился. "Ведьма" показала ему язык. Эскадрон скрылся за ближайшей купой
деревьев.

Полынов читал о "ведьмах", но видел их впервые. Газетные представления
оказались правильными.

- На шабаш полетели, - со вкусом произнес полицейский. - Местные. Утром, а?
И ведь не пьяные - озорные. Это, я понимаю, жизнь, не тощища...

Полынов хотел было задать несколько вопросов, но полицейский уже повернулся
спиной и занялся лицезрением шоссе, где показался какой-то виляющий
автомобильчик. Полынов тронул машину.

Тенистые улочки встретили его тишиной и безлюдьем, точно было воскресное
утро где-нибудь в доброй старой Англии. Два-три человека с собаками на
поводке - вот и все прохожие. Шум мотора, казалось, заставлял морщиться
чинные коттеджи.

Не слышно было ребячьего крика. Полынов взял управление на себя, отсчитал
третий поворот и свернул налево.

Издали домик Лесса ничем не выделялся среди других, но Полынов сразу
заприметил его по обилию редкостных растений в саду и небрежно распахнутым
воротам. С крыльца, светясь улыбкой, уже сбегал, вернее, скатывался сам
хозяин. Полынов утонул в его пухлых объятиях.

Наконец объятия разомкнулись, и они, еще горячие от смеха и беспорядочных
возгласов, взглянули друг на друга.

Когда человека не видишь много лет, а потом жадно в него вглядываешься, то
в глаза прежде всего бросается то новое, что в нем появилось. Нельзя было
сказать, что Лесс разительно изменился, постарел, обрюзг. Вовсе нет.
Правда, он выглядел утомленным, даже очень утомленным, но дело было не в
этом. Каким бы усталым или измученным ни оказывался Лесс, что при его
трудолюбии случалось нередко, от него всегда исходил ток жизнерадостности,
крепкого душевного здоровья, теплого спокойствия. Обаяние детской чистоты и
непосредственности было так же свойственно Лессу, так же неотделимо от его
личности, как пухлые ямочки на щеках, порывистость и одновременно округлая
плавность жестов, как задумчивая манера подпирать кулаком подбородок или
живой, отзывчивый блеск маленьких, глубоко посаженных глаз.

Все это было и теперь. Было, но не осталось прежним, как не остается
прежним фарфор, едва глухой и тусклый звук от удара палочки выдает скрытую
в нем трещину. То же самое открылось Полынову в поспешной, как бы
прячущейся улыбке Лесса, в торопливой суете жестов и поразило его так, что
он не пожелал довериться первому впечатлению. Лесс уже вел его в дом и
говорил не переставая:

- Тут, понимаешь, у меня разор, разорение, пожалуйста, не обращай внимания,
такие, знаешь ли, пустяки... Марта с детьми в горах, куда и мы тотчас
двинемся, я теперь холостяк, сам себе голова, так что...

Никакого особого разорения в комнатах не замечалось, хотя все имело слегка
нежилой вид. По дороге в кабинет Полынов успел спросить о здоровье семьи, а
Лесс успел ответить, потом уже Лесс задал вопрос о дороге, и Полынов
ответил, но когда они вошли в кабинет и уселись, то сразу замолчали. Сложив
руки на округлом, достойном Пикквика, животике, Лесс, тепло улыбаясь,
глядел на Полынова, а Полынов, тоже улыбаясь, смотрел на Лесса. На стене в
футляре красного дерева солидно тикали старинные маятниковые часы, и только
этот звук был в комнате. Их взгляды встретились, и обоим вдруг стало
хорошо, очень хорошо, совсем как прежде, лучше, чем в ту первую секунду,
когда они кинулись друг другу в объятия, и в Полынове смолкла тревожная
мысль о том, что сразу после объятий все было не совсем так, как должно, и
еще неизвестно, будет ли впредь, как должно, и что причиной тому не долгая
разлука, не естественная неловкость первых мгновений встречи, а нечто
совсем иное, пока непонятное. Лесс встрепенулся.

- Ты здесь! - Словно не веря, он восторженным взглядом окинул рослую фигуру
Полынова. - Да еще на день раньше, чем обещал. А я, грешным делом, уже
верить перестал, что ты выберешься. Целых семь лет я тебя не видел - это
надо же! - Он покачал головой. - Ну рассказывай. Нет, погоди! Побудь
минуточку, я мигом.

- К чему беспокойство, я не голоден.

- Кто говорит о еде? - грозно прорычал Лесс. - Ты все забыл!

- Верно, верно, - покаянно улыбнулся Полынов. - Каюсь, забыл. Тащи свой
эликсир.

Знаменитый "эликсир Лесса" давно уже стал легендой и потому, что Лесс
рассказывал о нем доверительно, и потому что его мало кто пробовал, а кто
пробовал, тот многозначительно крутил головой. Подобно тому как Менделеев
гордился своим умением делать чемоданы едва ли не больше, чем составлением
Периодической системы, Лесс считал, что истинных успехов он добился в
"гастрономической", по его выражению, фармакологии. И все сокрушался, что
проклятый космос мешает ему заниматься любимым делом, мало того - губит те
настойки, которые он украдкой провозил на орбитальные станции. Ибо травы,
как он пояснял, на редкость капризны в своих целебных и вкусовых свойствах.
Брать их надо далеко не во всяком месте, в строго урочные часы, при особом
состоянии погоды и даже активности солнца, а иначе получится обычная
микстура, которую любой понимающий человек выльет в раковину. И потреблять
настойку тоже следует в определенные часы, для каждого человека
индивидуальные, согласованные с его биоритмами. Увлечение Лесса выглядело
чудачеством, но Бергера от лучевой болезни вылечил именно он, и как раз
травами. Поэтому, хотя над "зельями Лесса" добродушно посмеивались,
говорили о них с уважением, как, впрочем, и обо всем, что делал Лесс, ибо
сделанное им всегда оказывалось солидным, достоверным и значительным.

Лесс исчез из кабинета, а Полынов поудобней устроился в продавленном кресле
и огляделся. Кабинет напоминал прежнего Лесса больше, чем сам Лесс.
Заваленный стол, какие-то погребенные под бумагами и лентами приборы,
изогнувшиеся винтом стопки книг - все было точно таким, как прежде. Разве
что помещение тут было побольше, чем в космосе, и в нем находилось больше
самых неожиданных вещей. Явно не к месту тут был стереовизор - такому
суперу полагалось находиться в гостиной, но там, насколько успел заметить
Полынов, его как раз и не было. Непонятно почему на столе расположилась и
желтая пластмассовая утка. Уму непостижимо, как дотошная аккуратность в
работе и скрупулезная педантичность в выводах сочетались у Лесса с умением
создавать хаос всюду, где он обосновывался. На корабле ни стерео, ни утки,
конечно, не было. Но там, к примеру, всегда был чайник для гостей, которые
у Лесса никогда не переводились. Интересно, есть ли здесь чайник?

Чайник был. Он стоял бок о бок с диспенсором, и оба предмета - прибор и
чайник - были задвинуты под кресло, на сиденье которого лежала груда
каких-то стереокатушек. На подоконнике сушились непонятные корешки. Полынов
взял один, понюхал и сморщился: запах был едкий.

Он еще раз окинул взглядом кабинет, смутно удивился, но не успел
разобраться, что именно его удивило, потому что на пороге появился Лесс с
бутылкой и стаканчиками в руках. Жидкость в бутылке была коричневой, на дне
ее колыхались как