ем  во  всем,  что  делал  Рембо,  ощутима  некая
сверхзадача,  некий общий замысел. "Ясновидение" вполне может быть прочитано
как  форма утопии, романтической ("неоромантической") мечты. Не получилось -
поэт находит в себе мужество и силы отказаться от этого своего замысла.
     Рембо  предстает  кающимся грешником, осознающим, что грехи так велики,
что   на   отпущение  надеяться  не  приходится.  Он  находит  искупление  в
безжалостной  откровенности,  в  беспощадном  приговоре себе самому. "Пора в
аду"  -  нечто  вроде судебного заседания, во время которого доминирует речь
обвиняемого,  взявшего  на  себя  и  роль  прокурора.  "Я" - несомненно, "я"
автора,  данная  личность,  но  одновременно  в "я" заключено и некое "оно";
субъективная  проза  Рембо  оказывается  способом объективизации внутреннего
мира,  способом  обобщения,  оценки  личного  опыта. Вот почему "Пора в аду"
приобрела  поистине  эпохальное  значение, вышла за пределы биографии Артюра
Рембо,  стала  вехой  в истории литературы, обозначением исторической вехи -
ХХ века.
     Рембо  не  просто  осудил "ясновидение". Он удивительно точно определил
безнравственность  декадентской асоциальности и даже социальную ее природу -
поставив  рядом  "ложь и лень", пороки и "отвращение к труду", к трудящемуся
человеку.  Потеря идеалов, потеря корней обществом, которое может показаться
преуспевающим,  идущим к прогрессу, к "знанию",- такова основа, первопричина
"дурной  крови".  Рембо  -  "посторонний",  он  вне общества, основанного на
религии  и  на  "законе",  он  осуждает  это  общество,  "маньяков, злодеев,
скупцов",   всех  этих  "негров",  то  есть  цивилизованных,  по  видимости,
дикарей.  Но  вне  общества  на  долю  "я" остается "дебош" - и одиночество,
неизбежная  гибель.  Лучше,  однако,  казнь,  предпочтительнее самоубийство,
нежели "жизнь французская".
     Все   это  очень  мудро  -  и  осознание  исчерпывающихся  возможностей
буржуазного  прогресса,  его  пугающей  относительности  в сфере искусства и
морали,  и ощущение меры, качества той свободы, которую завоевывает человек,
отрываясь  от  "закона",  оставаясь наедине со своим экспериментом, со своим
вызовом.  Поистине,  феноменальный  юноша  предчувствовал  вопросы,  которые
встанут перед двадцатым веком.
     Путь   "ясновидца"   -   хождение  по  немыслимым,  невыносимым  мукам,
нисхождение  в  ад, где нет снисхождения, немыслимо прощение. И одновременно
это  высокий  порыв,  опьянение  истиной,  поиск  совершенства. "Пора в аду"
пропитана  безмерной  горечью,  отчаянием от несостоявшегося и несбыточного.
Но  "я" преисполнено гордыней; ведь только что оно было всесильным Творцом в
мире  "озарений",  и оно все еще ощущает в себе силы безмерные. "Я" - своего
рода  Прометей,  прикованный  к  скале своего поражения, своей гибели. Он во
гневе - и в сознании своего бессилия.
     Рембо  поставил  опыт  над  самой  человеческой природой. "Ясновидение"
оказалось   способом   ее   извращения.   "Ясновидец"  Рембо  -  иллюстрация
характерного  процесса  "разрушения  личности".  Зарождавшийся  в  ту  эпоху
декаданс  применительно  к  Рембо  был  даже  не  "упадком",  а  "падением",
падением  и  в  самом обыкновенном, унизительном смысле этого слова. И Рембо
исповедуется  в  "свинской  любви",  он  не  стесняется показать ту грязь, в
которой барахтался несколько лет.
     Что  же искусство в этом безумии, наконец достигнутом? "Алхимия слова",
галлюцинации  -  "я ясно видел мечеть на месте завода". Такая "подстановка",
такие  видения  и  есть  "озарения"  последнего  периода  творчества  Рембо.
Метафора   поглотила   реальность,  ассоциативный  ряд  становится  поистине
бесконечным,  за  ним  следовать  крайне трудно, разве что становясь на путь
Рембо  -  то  есть  на  путь  сочинения все новых и новых ассоциаций. Однако
соревноваться  с  могучим  ассоциативным  мышлением  Рембо не представляется
возможным - и приходится оставлять поэта в его одиноком и скорбном пути.
     "Пора  в аду" - прощание с "алхимией слова", с "сезоном лжи", с "адским
летом".  Закончив  "Пору  в  аду"  в августе, он говорит об "осени", о новом
"сезоне".  Прощаясь,  Рембо  не  расстается  с  надеждами,  осень для него -
"канун".   Феноменальная   решительность,   безапелляционность  разговора  о
"ясновидении"  сама  по  себе  как будто обещала обновление. Тем более что в
последнем  произведении  продолжал звучать мотив перемен ("изменить жизнь").
Даже  композиция "Поры в аду" может служить подтверждением мысли о поиске, о
надежде.
     "Пора  в  аду"  может  показаться  результатом  спонтанного, стихийного
акта,   внезапного   прорыва  чувств,  захлестнувших  поэта  и  смявших  его
естественную  потребность  в организации эмоционального потока. Но Рембо был
и  оставался  поэтом  во  всем,  что  создал.  Даже в "Поре в аду" есть своя
система  и  своя  завершенность.  Если "Пора" и не стихотворение в прозе, то
проза  поэтическая, с членением на ритмические единицы - "главы", "строфы" и
"строки",   с  употреблением  различных  риторических  приемов  и  оборотов,
многообразной  интонацией,  звуковой  окраской  речи.  И со своей внутренней
динамикой,  которая  определяется одновременно путешествием по аду и оценкой
этого  путешествия.  В  "Поре"  есть  нечто вроде "сюжета", есть движение от
признания  ("я  оскорбил  красоту") к показаниям, от показаний к приговору и
прощанию,  с  выражением  надежды  на  помилование  ("и  мне будет дозволено
владеть  истиной").  "Пора  в  аду" - судебный процесс над поэтом, грешившим
"ясновидением",  и  одновременно  показ этих грехов - от причудливой любви к
Верлену,  от  диалога  с  "адским  супругом" до стихотворений, играющих роль
компрометирующих "ясновидца" документов.
     Такая  динамика  как  будто  предвещает  счастливый  исход  этого дела,
вызывает  надежду  на  исправление,  излечение  тяжелобольного  "ясновидца".
Прощаясь  с "ясновидением", Рембо не прощался с поэзией, как и с утопиями, с
надеждами  - "быть современным". Но что это означало? Возвращение? В "Поре в
аду"  поэт  немилостиво обошелся не только с "ясновидением" - весь свой путь
Рембо поставил под сомнение. Да и не в правилах Рембо было возвращаться.
     Мечась  по  Европе,  Рембо  искал себя. Очевидно, не нашел, поскольку к
поэзии  не  возвращался, а вскоре покинул Европу. В 1880 году Рембо добрался
до  Кипра,  до  Египта,  потом  до  Адена  - крайней южной точки Аравийского
полуострова.  В  самом  конце  года  он  оказался  в  г.  Хараре,  в Эфиопии
(Абиссинии),  надолго,  во  всяком  случае,  на  всю  оставшуюся  жизнь - на
последнее  десятилетие жизни. В начале 1891 года начались невыносимые боли в
правой  ноге.  Рембо перевезли в Марсель, там ампутировали ногу, он вернулся
к  матери,  однако болезнь быстро прогрессировала, и в ноябре, в марсельской
же больнице, Рембо умер от саркомы.
     Рембо  был  последователен  необыкновенно.  Последний, африканский этап
его  пути  -  последний  акт  самоотречения,  отречения  от поэзии и от себя
самого.  Занимаясь  в Хараре торговлей, Рембо словно бы забыл о том, что был
поэтом.  Во всяком случае, он никому не рассказывал о своей прошлой жизни. К
поэзии  Рембо  так  и  не  вернулся,  а  то,  что  им было написано во время
скитаний, словно демонстративно лишено всякой поэзии.
     Намеревался  Рембо  составить  для  географического  общества  книгу  о
Хараре  с  картами и фотографиями (купил фотоаппарат). Но послал в различные
периодические  издания  лишь несколько статей. Писал главным образом письма.
Они  поражают необыкновенной сухостью и деловитостью, абсолютным отсутствием
фантазии,  воображения,  лиризма,  всего  того,  что  с могучей и, казалось,
неиссякаемой силой проявляло себя в художественном творчестве Рембо.
     Они  лишены  даже  краеведческого  значения.  Рембо  оказался  в  мире,
фантастически  интересном для европейца, куда, как могло показаться, рвалась
душа  поэта,  его  "пьяный  корабль".  Однако  он  почти ничего не описывал,
ничего  не оценивал, ограничиваясь сухой, деловой констатацией. А ведь Рембо
по-своему  прижился там, его одаренная натура сказалась в том, что он не был
посторонним  в  экзотическом  туземном  мире.  Он  быстро  сжился  с местным
населением,  усвоил  нравы  и  обычаи,  уважал  их,  ими  руководствовался в
нелегкой  и  непривычной  для европейского поэта деятельности торговца. Но о
своем жизненном опыте, можно сказать, умолчал.
     Не  случайно,  само  собой  разумеется.  Последний  этаж странного пути
Рембо  предстает  еще  одной  "порой  в  аду". Рембо мечтал разбогатеть - но
только  для  того,  чтобы  выйти  из ада. Он много раз писал: разбогатею - и
отдохну,  успокоюсь,  поставлю  последнюю  точку.  Торговля для Артюра Рембо
была  своего  рода  очередным  экспериментом. Условия, в которых эксперимент
ставился,  были  приняты  Рембо,  но  мало его интересовали сами по себе, не
задевали его воображения, не пробуждали чувств.
     Став  торговцем,  Рембо не стал буржуа. В его лаконизме, его вызывающей
сухости,  его принципиальном умолчании заключены вызов, протест. Осудив себя
в  "Поре  в  аду",  он приговорил себя к муке, отправил себя на каторгу. Ему
было  очень  плохо  в  добровольном  изгнании - он этого не скрывал при всем
своем  лаконизме,  при всей сдержанности. Но молча, стоически, горделиво нес
свой крест.
     Рембо  молчал  потому, что он был поэтом, а не торговцем, поэтом божьей
милостью.  Его  необыкновенный,  феноменальный  творческий путь был путем из
литературы,  путем ухода из поэзии. Творческий поиск направлял его в сторону
безысходного  одиночества,  потери связей с другими, хотя дар поэта социален
по  своей  природе.  Природа  извращалась,  и  не  случайно Рембо всегда был
одинок,  истинных  привязанностей,  настоящих друзей, подлинной любви у него
никогда  и  не  было.  Не  случайно  для  заключительного акта трагедии было
выбрано  и  действие  -  торговля, и место действия - Африка. И то, и другое
окрасило   финальную   сцену   кричащими  красками  тупика  и  обреченности,
трагическими красками абсолютного одиночества.
     Все  направляло  Рембо  к  этому  одиночеству,  все  выталкивало его из
поэзии,  в  том  числе  и  непризнание. Рембо- гениальный поэт - умер в роли
заурядного  торговца.  Поэта  никто  не  знал,  его не печатали, не понимали
(разве  что  -  отчасти  -  Верлен).  Рембо вынужден был поверить в неудачу,
своего   поэтического   опыта   тем  более,  что  поэзии  он  назначал  роль
откровения,  пророчества.  Но  Рембо  выражал  себя  только языком поэзии, и
отказ  от  поэзии  был  отказом от языка, был актом самоубийственным. Первым
шагом  к  гибели.  Вторым  был разрыв с Европой, с почвой, которая взрастила
поэзию  Рембо.  Третьим  - собственно смерть бывшего поэта, сама случайность
которой  кажется  закономерностью  и неизбежностью. Далее Рембо жить не мог,
его путь был завершен, исчерпан.
     Взрослый  с  детства, Рембо умер "разгневанным ребенком". Он очень рано
постиг  великие  истины. Сначала он понял, что мир несовершенен, позже - что
поэзии  не  дано  справиться  с  этим  несовершенством.  Однако  этих  истин
недостаточно  для  существования  не только поэзии, не только человека, но и
человечества. Рембо доказал это феноменом своей трагической судьбы.


     1  Именно  с  этой  точки зрения - а не в свете общеизвестной истины об
"окрашенности"   звуков   речи.   Физические  свойства  звуков,  несомненно,
вызывают  более  или менее определенные впечатления, не совпадающие вместе с
тем  с понятийным значением слова. Звуки звучат, поэтому есть музыка слов, и
испокон  веков  поэзия,  да  и  вообще  словесное  искусство было искусством
звучащим, рисующим с помощью звука.
     Если  ограничиться только таким напоминанием, то "Гласные" Рембо поняты
не  будут.  Не  без  оснований покажется, что Рембо "просто соригинальничал"
(А.  П.  Журавлев.  Звук и смысл. М., 1981, с. 129). Но он "соригинальничал"
не "просто", а как поэт-"ясновидец".
     2 Название дается в переводе Е. Витковского.