спросят, - уже мягче
продолжил я занятия с Франтой, - понял или нет?
- Извините, господин, больше не повториться.
- Вот так-то.
- Не обращай на него внимания, - это уже Флора Франте, - у
Чарли паршивый характер - его в детстве надолго запирали в
комоде.
Я не успел вскипеть по-настоящему. К нашему столу вразвалочку
подошел маленький толстяк. Он был одет в траурные брюки с
бахромой, черную майку и тапки без задников на босу ногу.
Подстрижен налысо, соломенные усики плавно обвивались вокруг
толстогубого рта и переходили в бородку на узком подбородке. В
ухе у злодея серпом блестела серьга, на бочкообразную грудь
массивная цепочка сбрасывала серебряную звезду Давида. На
гладком, без единого волоска, правом предплечье готическим
шрифтом читалась татуировка: "Том - потрошитель ангелов".
Человечек развязно кивнул и вытянул вперед руку, больше
похожую на бутылку. Это и впрямь оказалась бутылка литра на
полтора, с узким горлышком без этикетки. Внутри, на три
четверти, бултыхалась мутная жидкость с едва уловимым оттенком
зелени.
- Меня зовут Том, - представился коротышка, - Бруно сказал:
"Господа хотят попробовать горькой полынной настойки", так?
- Так. Вот что, Том. Я господин Чарльз Кондомлайден, это моя
супруга - госпожа Флоринда фон Митеннвельде. Сообщи нам,
дружок, основные характеристики этой отравы и мы, пожалуй,
глотнем по рюмочке, так, чисто из врачебного интереса.
Том протянул другую пухлую руку. Четыре пальца (на каждом - по
перстню с черепом, крестом, звездой и сердцем) разжались и на
столе отложились четыре стопки из прозрачного горного
хрусталя. Зубами бармен вытащил бумажную пробку, бутылка
обижено чавкнула. Наши рюмки наполнились водкой без цвета
запаха и вкуса.
- Горькая полынная настойка, по научному абсент, моего
собственного приготовления, с устойчивым гармоничным вкусом,
идеально сочетается с любыми блюдами, да что там, миста
Кондом, попробуйте сами... пить нужно залпом, семьдесят
градусов. Если пробуете впервой, то советую ограничиться одной
дозой... ну!
- Момент, Том. В чем особенность воздействия на организм, или,
лучше сказать, на психику данного препарата, ведь полынь
горькая - сильный токсин и...
- Дорогой, опять ты намерен читать скучную лекцию, - наморщила
Флора лоб и скривила пухлые губы, оголив резцы, развернутые
вокруг продольной оси на сорок пять градусов, - лучше выпить -
и все само разрешится. Ну, Том, давайте с вами чокнемся!
- С удовольствием. Вы слышали такой термин: "расширенное
сознание", миста Кондом?
- Да вы присядьте, Том. А то вы как на митинге выступаете. По
поводу термина - да, он мне известен. Так, стало быть, ваша
дрянь - это галлюциноген, наподобие, там, кактусовых корешков
или лизергиновой кислоты?
- Много лучше, миста. Поскольку это естественный продукт.
Полынь растет у меня в огороде. Это наш, местный псилоцибин.
Он лучше воздействует на ЦНС, чем мескалин и его лабораторные
аналоги, понижает АД. Так что пейте, не сомневайтесь.
- Я вижу, Том, ты не новичок в медицине, я угадал?
- Ваша правда, миста. Я раньше в труповозке работал, этих вот
подбирал в Йозефове и на Малостраньской, видали небось у меня
в подсобке, во льду. Это у меня с той поры повелось, привычка
что ли... ну, На Здровье, как говорят чехи!
Мы выпили. Чертово пойло прожгло насквозь все потроха. Через
минуту я смог наконец продыхнуть по-настоящему. Франта
выскочил из-за столика и, охая, приседал, как будто ему
врезали между ног. Флору перекосило. Ее спина выгнулась, она
вошла в кататонический ступор: рюмочная рука зафиксировалась в
поднятом положении возле рта, покуда я насильно не отжал ее
вниз через десять минут.
- Бля, зверская вещица, - наконец произнес я, - Франта, хорош
дергаться, а то у меня начнется нервный тик, на тебя глядючи.
Садись, и давай сразу повторим. Ну, чего размяк, каторжник?
- Не-е, нет, я нет, - отозвался студент, прекратив приседания.
Он не решился вернуться за столик.
- Сколько пью уже, - низким голосом высказался Том, - а в
каждой рюмке абсента открываешь всегда что-то новое,
неизведанное.
Он степенно огладил бородку и мы вдумчиво посмотрели на четыре
опустевших стакана. Наш бармен, похоже, даже не поморщился,
проглотив огненную воду.
- Садись тогда ты, Том, зачем давать лишнюю нагрузку ногам, -
произнес я.
- Нет, миста, если я сяду, то потом больше не встану, а мне
еще работать. Теперь я вам советую немного понаблюдать за
ощущениями, то есть вторую можно, но чуток погодя, я так
думаю.
- Нам торопиться некуда, Том, это верно. Франта, сядь за стол,
кому я сказал! Ты прав, Том. Нужна полная клиническая картина,
понаблюдаем.
Мы углубились в собственный мозг. Картинка и впрямь немного
прояснилась, хотя сперва все было не в фокусе. На часах -
десять минут шестого, что раньше меня немного нервировало, но
теперь, в новом состоянии, разгадка феномена времени пришла
сама собой. Целиком, и в один миг. Тут понадобится полстраницы
описания, а в мозгу - щелк и все! Время-то у них перевели на
один час, не помню только, вперед или назад, уже не важно, вот
они и остановили стрелки где-то в районе пяти. Стало быть,
астрономически мы этот час уже прожили, поскольку планета
повернулась, со скрипом, но провернулась, а нам предстоит
прожить еще раз этот час, так уж придумали чехи, зимнее там
что-то, летнее - не существенно. Главное...
Главное, во мне действительно проснулись новые, невиданные
досель силы. Хотелось вскочить и громко выкрикнуть одно слово:
"ХО!" Наступило состояние эйфории.
Мне представлялось, что Флора моя жена, а Франта - мой
любовник, а между собой они - брат и сестра. Я веселился,
делая двусмысленные намеки из которых следовало... ничего,
впрочем, буквально не следовало, вернее, следовало все, что
угодно...
Том по-прежнему нависал над нами носатым исполином с острова
Пасхи. В руках он держал бутыль кисельно-молочного цвета. Ноги
будто принадлежали не мне, и я не мог вскочить моментально и,
эффектно выкинув руку в нацистском приветствии на манер
лезвия, молниеносно выкрикнуть: "ХО!!!" Предметы имели прежние
границы, только они прорезались гораздо четче на сетчатке моих
глаз. Цвета стали насыщенней, исчезли полутона. Видимо,
колонны имели пористую структуру и играли здесь, скорее,
декоративную роль.
Я сказал Тому (мой голос прозвучал звонко, как в ясную
морозную погоду):
- Слушай, Том, здесь у вас девушка - Эа. Могу ли я, пока вы
тут разговариваете, пообщаться с ней, с глазу на глаз?
- У нас нет отдельных кабинетов, миста. Старший менеджер Эа -
моя жена, я выписал ее из Манилы через фирму брачных
объявлений.
- Простите. О! Я ничего не имел собственно такого в виду. Где
здесь комната для мужчин?
- Все в порядке, миста. Прямо и налево до конца коридора.
Карл, проводи господина!
- Благодарю, я сам.
В туалете я с удивлением наблюдал за желтовато-зеленым цветом
мочи, пока ее не засосало в воронку писсуара. Я помыл руки и
высушил электрическим полотенцем.
Подойдя к зеркалу, проверил белизну зубов на вставной челюсти
и вернулся обратно за столик. Но только опустил свое седалище
на место, как почувствовал, что меня мутит.
Ну вот! Прав был старина Том - не надо было садиться, тем
более так резко. Не возвращаться же туда, откуда только
пришел.
Бармен все также стоял, выпучив рачьи глаза поверх наших
голов. Бутыль он держал с упором на бедро, как шерифы держат
"Винчестеры" в полицейских фильмах.
Франтишек клевал носом, а Флора протянула мне руку. Покрыв ее
своей ладонью, я почувствовал сквозь перчатку легкий тремор
конечности. Второй руке это было не страшно по причине ее
отсутствия.
- Ну, повторим! - произнес я бодрым голосом, дабы немного
склонить к подвижке эти скульптуры, - Том, налей по чуть-чуть!

В этот момент макаки на экране заверещали особенно противно,
и, по всему видать, у них начались дрязги из-за гнилого
апельсина, брошенного белесым нацистом.
Слышались издевательские смешки и улюлюканья его собратьев.
Мулат, которого я оставил сидеть в шезлонге любоваться
закатом, прочел мои мысли. Он с достоинством подозвал боя и
заказал фрукты с орешками, кои тот проворно доставил.
Я настолько увлекся картинкой, что невольно отождествил себя с
мулатом и окрестил нас обоих Карлосами. Я машинально сунул
руку под стол, собираясь накормить макак грецким орехом. И тут
же злобный голографический резус цапнул Карлоса за палец
мелкими острыми зубками. Я вскрикнул и выдернул руку на
поверхность. Палец саднил, не помню какой именно. На нем
явственно проступали следы обезьяньих зубов.
Я попробовал вообразить, как из маленьких укольчиков начинает
сочиться кровь, и она немедленно проступила. Я выпил новую
рюмку абсента и сунул в рот пораненный палец, надеясь унять
кровотечение. К горлу немедленно подобрался комок. Усилием
воли я заставил его вернуться вниз живота. Пора уже было
совершить выходку, но я еще ничего не придумал.
Внезапно я резко вскочил из-за стола, отбросив фанерный стул
метров на десять.
Рука полезла в задний карман брюк и ничего там не нашла. Мои
внутренности превратились в жидкий азот. Где, черт возьми,
ГЛОК? Неужели я оставил его в гостиничном номере? А может его
утянул кто из обслуги? Я лихорадочно шарил в других карманах.
Есть!
Я выхватил пистолет и направил его поочередно на всех сидящих
за столом. Но все настолько были заняты новыми ощущениями, что
просто-напросто не заметили демонстрации силы. Я постучал
вилкой о графин с гранатовой водой для привлечения внимания,
еще раз подержал перед носом у каждого ствол и, дождавшись
пока у большинства в мутных глазах появилась хоть малая толика
осмысленности, навел оружие на Флору.
- Ну, дорогая, поговорим теперь прямо, без обиняков!
Флора произнесла достаточно обыденно:
- Убери бутылку на метр дальше, дорогой, ты же знаешь - у меня
не все в порядке со зрением.
Опустив оружие, я с улыбкой мягко сказал:
- Прими слепоту, дорогая, за ясность зрения, и тогда все
станет на свои места.
- О чем ты? Совсем уже мозги заспиртованы? Выражайся яснее,
Чарли!
- Куда уж яснее, сучка. Том, я призываю вас в свидетели: я
развожусь с Флорой.
Я повторил формулу раза три. Флора теперь смотрела вполне
осмысленно единственным косым глазом.
- Я не даю развода, - властно прошамкала она кривозубьем.
- Ты не сможешь этого сделать. Здесь, в Праге, действует до
сих пор Солическое Право. И по закону я могу поступить с тобой
как сочту нужным. Вот что я усмотрел, слушай.
Теперь я эффектно жестикулировал пистолетом и краем глаза
присматривал за персоналом. Нет, они не будут вмешиваться -
здесь все выдрессированы идеально, и вряд ли кто захочет
оказаться зимой на улице с волчьим билетом. Между тем, Том
налил только себе и сразу глотнул. Франта сидел с разинутым
ртом, в него вошел бы страсбургский пирог целиком и еще
шарлотка.
- Ну, слушаю, - Флора вновь привлекла мое внимание к своей
персоне.
- Так вот. Дело обстоит так, что мы расстанемся сегодня и
здесь. Я продолжу свадебное путешествие, но уже налегке, а ты
присоединишься к обитателям аквариума мистера
Ангела-потрошителя. Я правильно расслышал вашу фамилию, Том?
- М-м да, вот что я хотел бы сказать, миста Кондом...
- Кондомлайден, Том, Кондомлайден!
- Миста Кондомлайден, я только хотел сказать...
- После скажешь, Том. Не о тебе сейчас речь. Сперва скажу я
то, что у меня на душе, а после говорите уж все вы сколько
захотите!
Том поставил бутылку на стол и сложил на груди руки. В слух
обратились не только эти трое, но и все посетители с обслугой,
окружившие нас плотным кольцом.
- Так вот, - начал я речь, будто зачитывал приговор, -
во-первых, всем вернуться за свои столики. Том, прикажите
прислуге отойти.
Я подождал, пока народ рассосется. Немцы заняли свои места и
уныло затянули тирольскую песню. Кельнеры расположились возле
колонн и сканировали глазами руки пришельцев в ожидании знака.
Напряжение спало, и я смог продолжить:
- Отныне я буду предоставлен самому себе и сам буду решать:
нравится мне что-либо, или нет. Я сбрасываю с себя цепи
рабства!
- Чарли, милый. Ведь я не вмешиваюсь в твои дела в клинике и в
частную практику. Когда это я манипулировала тобой? Ведь и в
Прагу мы поехали по твоему желанию. Будь, если можешь,
беспристрастен.
- Да! Беспристрастен! Я не автомат, дорогая, чтобы, как ты
выразилась, беспристрастно наблюдать за твоим романом с
Франтой. Чем вы там занимались так долго в уборной? Я успел
выкурить четыре папиросы!
- Это... это чудовищная ложь. Я... ты же знаешь. Что ты хочешь
от старой больной женщины? Франта помог мне управиться с
протезом, - Флора размякла совсем под влиянием абсента, ее
голову подпирала змеистая живая рука, голос дребезжал.
- У тебя не получится в этот раз меня заболтать, ибо я твердо
решил с тобой покончить. Еще в Замке я хотел спихнуть тебя со
стены в ров и представить все несчастным случаем, но этот
сопляк Франта крутился неподалеку, хотя я и предупредил его,
что нам надо побыть одним.
- Ты был тогда так нежен со мной Чарли... Неужели это никогда
не повторится?
- Я просто представлял, дорогая, как ты катишься вниз по
крутому склону и буквально, ха-ха, рассыпаешься на части. Ни
один хирург мира не взялся бы тогда за тебя. Я только и слышу:
больна, больна. Вам, аристократам, надо было иметь дело с
простыми людьми из народа. Глядишь, и империя теперь была бы
цела. Ты больна? Ну так я тебя вылечу! Том, принесите длинную
тонкую спицу, ну или вертел там для осетрины! Я облегчу вам
жизнь по содержанию Флоры. Отправим ее прямо на заморозку!
- Чарли, у меня же грипп, мне надо пить горячее каждые
четверть часа!
- Ты уже пила абсент. Достаточно для первого раза.
- Ты просто бросаешь меня ради этой девки - Эа, я видела как
ты пялился на нее!
- Ошибаешься, дорогая, я и в мыслях ничего не имел такого. Я
по-прежнему питаю к тебе нежные чувства, но нам лучше пожить в
разных мирах.
- Похотливый козел! Тебя надо было стерилизовать еще в
колыбели!
- Ах вот как ты заговорила! Да если хочешь знать, я всегда
жалел о том, что Адольф мудрый не смог довести до конца
решение еврейского вопроса!
Флора разрыдалась. Слезы вместе с соплями струились по
подбородку и капали в стаканчик для абсента. Франта тяжело
поднялся. Только теперь я заметил насколько высок его рост. Он
сдвинул брови и смотрел на меня тяжелым взглядом. Несколько
раз Франта невротически корчил гримасы и вдруг пошел на меня,
сжав огромные кулаки.
- Осторожно, - произнес я, наводя пистолет ему точно в область
правого предсердия.
Вспомнилось, как два года назад я застрелил в Гарлеме
старика-денатуратчика.
Он валялся на пустыре возле костра с удушливым дымом и пялился
на меня красными гноящимися глазами. Теперь я испытывал схожие
чувства.
Франта почти навис надо мной. Я надавил на двойной спусковой
крючок. Выстрелы глухо щелкали, подобно детским новогодним
хлопушкам. От Франты отскакивали ошметки мяса и разлетались в
разные стороны, попадая на немецких туристов.
Франта выпучил глаза, но не издал ни звука. Он шел вперед,
широко расставив руки и открыв рот, как будто хотел меня
заграбастать в медвежьи объятия так, чтобы хрустнули кости.
Однако, каждая пуля отнимала у него часть сил, и Франтишек
дергался сильнее по мере того, как обойма автоматически
истощалась. Я нашпиговывал его свинцом, как моравские хозяйки
шпигуют свиную ножку чесноком перед тем, как насадить ее на
вертел.
Было похоже, что Франта исполняет народную пляску св. Витта.
Флора улыбнулась, видимо подумав о том же. Франта опрокинулся
навзничь, затылком расшиб шаткий столик, грузно рухнул на
спину, пару раз конвульсивно вздрогнул и успокоился. В
накуренном зале, где сизый дымок наползал наподобие слоеного
пирога, было видно, как душа Франты в виде воздушного шарика
поднимается к потолку.
Я снял парик и отер им лысину. Подобным образом я дренировал
лицо и вернул волосы на место.
- Уф-ф, - нарушил я молчание, - пока оружие в наших руках, нам
не страшны революции! Где вы еще увидите такое: голодранец
бросается на господина?
Ненастоящие полицейские на экране медитативно наблюдали за
ровной поверхностью океана. Музыканты, сидя на корточках,
исполняли психоделическую музыку на бамбуковых инструментах.
Там было легко и покойно, как в морге.
Том присел над тем, что осталось от Франты и, пощупав пульс,
покачал головой.
- Зря стараешься, чистая работа. Как говорил мой инструктор:
"В живот и в голову стреляй, зато потом не проверяй", хе-хе.
Не расстраивайся, старина, можно будет сделать первоклассное
рагу!
- Боюсь он сгодится только на фарш, - угрюмо отозвался Том и
жестом приказал кельнерам отволочь тушу в подсобку, - будьте
внимательны: должно быть четырнадцать пуль, а то загубите нож
мясорубки! - крикнул он вслед.
Прибежала шустрая несимпатичная тайка и быстро подтерла
кровавую дорожку кунжутовой шваброй. Кельнеры тряпками
смахнули куски протоплазмы со столиков, немецкие туристы
вполголоса продолжали петь народные песни.
Том принес на подносе приспособление: тонкую длинную иглу,
соединенную резиновым шлангом с грушей. В верхней ее части
помещался клапан для слива. Два кельнера бесцеремонно
подхватили Флору, сидевшую на краешке стула.
- Осторожно! - прикрикнул на них я, и уже Тому, - отворите ей
кровь!
- Не беспокойтесь, сделаем в лучшем виде, - Том был явно
чем-то удручен.
- Нелегкий выдался сегодня денек, верно Том?
- Ваша правда, миста. Еще чего-нибудь желаете?
- Да, хочу выпить на посошок. Абсент мне не подходит - слишком
резкая вещь.
Принесите Б-52 и счет.
Тяжелый день приближался к своему завершению. Подали счет. Я
расплатился.
- А это вам лично, Том, - произнес я, протягивая пачку
кредиток, - за услуги.
- Я не возьму, спасибо.
- Берите, берите, зачем вы меня обижаете? Так принято.
- Отдайте вон лучше Карлу, у него большая семья.
- Как угодно. Карл, возьми - это твоим детям.
- Ох, огромное спасибо, господин Кондомлайден, приходите еще!
- Теперь уже в следующий приезд. А что у вас с часами?
- Стоят они, господин, все стоят. Недавно, почти перед вашим
приходом, встали.
Теперь должно быть часов десять.
Вот оно! Машина придет через час. Мне захотелось на улицу, на
мороз. Что ж, попытаюсь выбраться из этого района
самостоятельно. Я взял чемодан, протянул руку Тому, и тот вяло
ее пожал.
Швейцар в передней помог мне облачиться в пальто и получил
несколько монет.
- Благодарю. А что делать с этими? - показал он на одежду
Флоры и Франты.
Мне стало немного грустно - все-таки столько лет вместе.
- Да пусть себе висят, есть не просят. Глядишь, кому и
приглянутся, - ответил я, надвигая на лоб поля фетровой шляпы.

Я вышел в морозную ночь. Активная жизнь пакгауза давно
прекратилась. Я шел в сторону причала быстрыми шагами и
старался ни о чем грустном не думать, но слезы сами
навертывались на глаза. Интересно, смогу ли я встретить
когда-нибудь такого человека, как Флора? Думаю, вряд ли.
Одиноко я буду бродить теперь по городам и весям, обедать в
придорожных закусочных, наживать язву желудка и не иметь угла,
где приткнуться. С врачебной практикой теперь, надо полагать,
покончено.
С печалью в глазах обречен я ходить ледяными медвежьими
тропами, вспугивая трепетную болотную дичь истерическими
причитаниями. Вспоминая Флору. Тщетно будут проходить для меня
затухание дня и возгорание ночи. Мой календарь неистовых дней
взалкала тоска, занозив душу бледной спирохетой и пожрав
миллиардные россыпи нейронов в простреленной черепной коробке.

- Эй, господин, слышь, господин! - донеслось вдруг снизу, и я
разглядел при свете газового фонаря на пристани призрак
маленького человечка в матросской куртке и капитанской
фуражке. Он стоял на палубе прогулочного катера. -
Спускайтесь, лесенка вон.
Считая подгнившие ступеньки, я понял, что еду к своему брату в
Амстердам. Точного его адреса я не знал, но был уверен, что
легко его разыщу в квартале красных фонарей.
Шкипер оказался грузным мужиком лет пятидесяти. Седые волосы
торчали во все стороны, лицо источало безмерную
доброжелательность. Одновременно мне улыбались глаза, морщины,
картофельный нос и да